Маленькое сердце

Постепенно у меня развивается сердечная недостаточность, и однажды я стану… Папа запрещает мне говорить это слово, я должна мыслить позитивно, потому что депрессия – это очень плохо. Я мыслю позитивно, и у меня есть надежда. Наверное. Очень слабая надежда, потому что болезнь редкая, и надеяться на транс-план-тацию не стоит. Хотя трансплантация – тоже не гарантия: с пересаженным сердцем долго не живут – лет десять-двадцать. Хотя это тоже шанс. Но не мой.

Папа и дядя-психолог меня тренируют быть сильной, не обижаться и терпеть, когда хочется плакать. Потому как то, что для других девочек слёзы, для меня – смерть. Ну, почти обязательно. А мне нельзя умирать, потому что мама и папа расстроятся. Поэтому я живу для них. Столько, сколько мне осталось. Умирать очень страшно, одна надежда на то, что это случится во сне.

Я учусь больше дома, чем в школе, особенно весной, потому что тогда со мной очень плохо. Но вот совсем недавно к нам в гости пришёл какой-то дядя. Он долго говорил мне, что я – колдунья, я даже посмеялась, подумав, что это его родители пригласили, чтобы мне не было грустно. Но он сказал, что у него нет времени и, наверное, что-то сделал, отчего мама и папа согласились поехать с ним и зарегистрировать меня. Я очень испугалась, потому что такое поведение для моих родителей необычно.

В каком-то большом здании меня зарегистрировали как ученицу, и хотя я пыталась объяснить, но тот дяденька сказал мне замолчать и не отнимать время занятых людей, отчего мне стало ещё страшнее. Потом папа не мог понять сам, почему он меня отпускает в эту школу, из которой я могу и не вернуться. Но почему-то он не смог воспротивиться. Тогда я поняла, что маму и папу заколдовали эти колдуны. Значит, лучше покориться, а то ведь эти страшные люди могут придумать что-то другое. Поэтому я попрощалась на вокзале с родителями и шагнула в вагон обычного поезда, надеясь их увидеть ещё хотя бы раз, а не приехать домой в деревянном ящике. Впрочем, чего уж теперь…

Я тяжело вздохнула и заняла место у окна. Предстояло ехать четыре часа до Женевы, а потом – неизвестно как до школы Грасвангталь, которой нет на карте. Папа проверил. Он мне разложил таблетки и дал с собой, а мама очень плакала. Не при мне, но я же видела. Думая о том, что меня ждёт, я только надеялась на то, что в новой школе есть лифт. Ну нельзя мне… Хотя какая разница, где умирать?

Вагон был вполне обычным, разделённым на купе по шесть кресел в каждом. Прозрачная дверь вела в коридор, по которому то и дело пробегали какие-то мальчики и даже, кажется, девочки. Я уже знала, что школа Грасвангталь – это интернат, нам даже объясняли, почему – что-то связанное с взрослением колдуна, но я ничего не поняла, кроме того, что меня забирают у родителей не спрашивая. Колдуны злые, я это очень хорошо поняла, не зря же их в средние века сжигали на кострах. Вот теперь они мстят, наверное, забирая детей у родителей.

Какой-то мальчик заглянул в купе, вежливо поинтересовавшись, где он может найти какого-то Вольфа, но я не могла ему помочь. Решив пройтись до туалета на всякий случай, хотя мне и не хотелось, я поздно осознала, что это было ошибкой. Возле какого-то купе голова вдруг сильно закружилась, мне стало тяжело дышать – и вдруг вокруг всё погасло.

Очнулась я от того, что какой-то мальчик думал, будто делает мне искусственное дыхание, хотя губы у него мягкие. Дышать неожиданно было легко, что совершенно необычно. Обычно после обморока мне тяжело, но почему-то не в этот раз. Я лежала на полу, а мальчик пытался меня поднять, чтобы посадить в кресло. Наконец, ему удалось это сделать, и я решила представиться:

– Меня зовут Хелен Бок, – сообщила я ему.

– Филипп Кроне, – ответил он и как-то очень по-доброму улыбнулся.

Эту фамилию я знала из книг. Чуть больше одиннадцати лет назад у колдунов случилось какое-то стихийное бедствие, и родители этого мальчика спасали детей, я не поняла откуда. Они погибли, как настоящие герои, всех-всех спасли. Наверное, Филипп тоже герой у таких родителей, но рассказывать ему свою историю я, разумеется, не стала. Вряд ли его это заинтересует. Мы помолчали, а потом постепенно разговорились.

– Ты ко мне не привязывайся, – сказала я. – Я могу скоро умереть.

– Почему? – удивился Филипп.

– Потому что у меня слабое сердце, и каждый день может стать последним, – проинформировала я мальчика, ожидая, что он отвернётся, а мне нужно будет пойти обратно, несмотря на слабость. У меня уже было так, когда я честно говорила о себе, а девочки отворачивались, потому что я такая была им неинтересна.

Но Филипп поступил совсем не так.

– Давай дружить? – предложил он мне, несмело улыбнувшись, я даже удивилась, потому что совсем не ожидала такого.

– Давай, – согласилась я. – Но при одном условии, хорошо?

– При каком? – поинтересовался сын героев-колдунов.

– Ты не будешь плакать, когда я умру, – озвучила я ему своё самое важное условие.

– Ладно, – улыбнулся он мне.

Улыбка у него была такая хорошая, тёплая и искренняя… От неё мир вокруг становился уютным и дружелюбным.

Так мы подружились. Сначала мы много говорили о прочитанных книгах, но в купе постоянно кто-то заглядывал, поэтому Филипп просто закрыл дверь на какую-то палку, и к нам больше никто не зашёл. Оказалось, что он живёт в приёмной семье, где к нему относятся так себе, поэтому он много сидит в школьной библиотеке и жутко умный, почти как я, хи-хи.

Потом мы обсудили то, что узнали о школе, и Филипп предложил настаивать на том, чтобы учиться в одном классе, – так проще будет дружить. Я с радостью согласилась. Мне вдруг стало не так страшно и одиноко. Ведь я впервые куда-то ехала без мамы и папы, а он как будто понимал, каково мне, и не давал скучать все четыре часа дороги. Поезд шёл вперёд, и мы болтали обо всём. А когда мне вдруг взгрустнулось за домом, и я усиленно заморгала, чтобы прогнать подступившие слёзы, он меня обнял. Вот так неожиданно взял и обнял, как маленькую. От этого мне захотелось прижаться к нему, чтобы ощутить тепло. Почему-то, несмотря ни на что, мне было немного страшно, но я боролась с этим чувством, потому что нельзя же.

– Пойдём в моё купе, – предложила я. – Покушаем заодно, а то я забыла, а это плохо.

– Пойдём, – улыбнулся Филипп.

– Только я не знаю, понравится ли тебе, у меня еда немножко пресная, потому что мне нельзя много соли, – извинилась я заранее, и мы пошли в оставленное мной купе.

Я достала судочки, которые мне собрала мама, честно поделившись своими закусками, а мальчик не стал крутить носом, с удовольствием поев и поблагодарив за вкусную еду. Мне стало очень приятно за маму, это ведь она готовила. А потом мы приехали.

На вокзале в Женеве нас собрали и повели к автобусу, и Филипп был постоянно рядом. Сопровождающий сказал, что вещи сами попадут в школу, а мы здесь – в первый раз, поэтому нам покажут какие-то красивости. Автобус ехал, наверное, полчаса, остановившись на какой-то горе, с которой надо было спуститься, чтобы попасть, куда нужно.

– Добро пожаловать на гору Рюбецаль! – сообщил наш сопровождающий. – Она возвышается в Трёхозёрье, у самого Леса Сказок!

Вокруг было красиво, но почему-то страшновато. Однако рядом с Филиппом, который был таким улыбчивым, таким добрым, мне постепенно становилось не страшно совсем. Кажется, он решил стать моим рыцарем, как в книжках. Он вёл меня вниз, помогая не упасть, а потом… Потом были ступеньки, которых я очень боюсь, потому что сильно утомляюсь. Но мы справились.

Потом мы прибыли в школу, где нас выстроили в каком-то зале и распределили по классам, Филипп оказался в одном классе со мной. Я этому так обрадовалась, что не удержала контроль – для меня оказалось слишком много впечатлений за один день. Голова моя закружилась – и всё погасло.

***

– Помогите! – раздался мальчишеский голос. – Хелен умирает!