Жила-была Катька

Она тяжело опустилась на табурет, отдышалась и прохрипела:

– Ой, дай попить, Татка. У тебя святая вода есть? Как бы Катя заикой не осталась.

Через полчаса выяснилось, что заикой Катька не осталась. Она успокоилась и болтала безо всякого заикания, но лицо её перекосило, рот съехал в сторону со своего законного места.

Мама заметалась: что делать? Выходной, поликлиника не работает.

– Вези в больницу, Татка, – сказала тётя Валя. – А, вспомнила! На той же остановке бабка одна живёт, испуг лечит. Я к ней Жорку возила.

Катька спросила, не к бабушке ли они поедут, и мама ответила, что к бабушке, но к другой, не Катиной. Её одели и замотали лицо шарфом. Кате это не нравилось, а мама всё поправляла шарф и говорила, что так надо.

Бабка жила недалеко, всего в трёх остановках. Она пропустила маму с Катькой в тесный коридорчик, посмотрела и покачала головой: «Как же её угораздило?» Катька не видела, что делала бабка, только слышала шёпот и позвякивание над головой жестяной миски.

– Какое-то насекомое девочку напугало. Клопы есть у вас тараканы или мокрицы?

– Она была маленькая и с ножками, – осмелилась подать голос Катя.

Бабка кивнула и продолжила шептать непонятное. Рот и нос Катьки вернулись на место, к великому облегчению мамы. На третий день бабка сказала, что сделала всё, что могла, и ошеломила:

– А теперь обязательно в больницу, надо пролечиться.

Катька как услышала про больницу, так заревела. Поняла сразу, что ничего хорошего её там не ждёт. Раньше, когда мама говорила про больницу, всегда добавляла – «упекли». Мол, Тоньку в больницу упекли. Или: «Ешь всё подряд, не то в больницу упекут». Это слово было страшным.

– А-а-а! Я не хочу, чтобы меня упекли! – заплакала Катька.

Мама, ненатурально улыбаясь, уверяла, что упекать не будут, а только полечат. И что врачи добрые.

– А уколы делать не будут?

– Нет. Ну или чуть-чуть, как комарик укусит.

Катька не верила, и правильно, как потом оказалось.

Её привели в большую комнату, или палату, всю в железных кроватях. К одной из них, с поставленной треугольником подушкой, тётя в белом халате подвела Катьку и сказала:

– Это твоё место. Запомнишь?

Над спинкой, на белой стене, темнела пришпиленная открытка – синяя ночь, луна, звёзды. Другие кровати были заняты девчонками и мальчишками, как в спальне детского сада, только здесь никто не спал. Кто-то просто сидел, кто-то играл в лото за столиком посреди палаты, кто-то листал книжку с картинками.

Подошла незнакомая девочка в клетчатом платье, уставилась на Катьку.

– Я Оля. А тебя как зовут? – спросила она. – А что у тебя болит?

– Ничего не болит, – честно ответила Катька. – Я мокрицу увидела… такую, с ножками. А бабушка шептала-шептала, а потом сказала: надо в больницу. Меня и упекли.

– Пойдём с нами в лото играть!

«В больнице не так уж плохо», – подумала Катька и набрала картонки с нарисованными цветами.

Игра была в самом разгаре, когда пришла тётя в белом халате, взяла Катьку за руку и увела в комнату, на которой было написано: «Процедурная».

– Как комарик укусит, – сказала медсестра.

Укол был очень болезненным, и Катька заорала от души.

Потекли тоскливые дни, похожие один на другой. Вечером приходила мама, иногда одна, иногда с папой, и Катька умоляла забрать её домой, клялась, что у неё ничего не болит, в красках описывала, как тут плохо. Мама смаргивала слезу, но домой Катьку не забирала.

Однажды, когда Катя с мамой сидели в коридоре, подошла медсестра в белом халате и улыбнулась:

– Укольчик сделаем?

Катька с надеждой посмотрела на маму: уж она-то защитит! Но мама только нерешительно кивнула. Сердце у Катьки ёкнуло, такого предательства она не ждала.

Медсестра отвела Катю в процедурную, долго смотрела что-то в журнале, водя авторучкой по столбцам фамилий, и сказала:

– Иди к маме, тебе сегодня не надо.

Уф-ф… Это было счастье.

Борщ и песня про бабушку

Скоро наступит девчачий праздник – 8 Марта. Галина Аркадьевна принесла цветную бумагу и показала всем, как надо вырезать бутончики тюльпанов, листочки, вазочку и как подписать открытку.

Катя, высунув язык от усердия, обвела картонный тюльпан, вырезала бутончики и наклеила на сложенный пополам белый альбомный лист. Лучше всех у неё получились тюльпаны. Она и Гуле помогла, своей садиковской подружке. У Гули две чёрные-пречёрные косички и такое лицо, будто она загорела, хотя на улицах ещё лежит снег.

Катя полюбовалась на открытку – красиво! – и подписала её. Получилось даже лучше, чем у Галины Аркадьевны. У той была нарисована просто цифра восемь и «марта».

Гуля заметила, как замечательно Катька сделала надпись, и тоже захотела украсить подарок.

– И мне подпиши!

А что, Кате не жалко.

– Как зовут твою маму? – спросила она.

– Тансылу.

Катька расширила глаза:

– Я такое слово не умею писать.

– Напиши так же, как у себя, – нашлась Гуля, и Катя с удовольствием вывела: «с 8 марта мама ната».

Гуля вынула из кармашка платья белый комочек, похожий на мел, и стала его грызть.

– Это курт, – сказала она, – попробуй, моя бабушка такой делает, очень вкусно.

Катька ожидала, что курт будет сладким, а он оказался кисло-солёным и твёрдым.

– Нравится?

– Угу, – ответила Катька, хотя глаза у неё на лоб полезли.

Вечером она поделилась с мамой садиковскими новостями. Серёжка выпил два стакана компота и во время тихого часа описался. Все над ним смеялись, и Катя тоже… И ничего не стыдно. Серёжке обзываться не стыдно, а ей смеяться стыдно? Он противный и всегда девочек обижает. Гуля приносила курт, только он Кате не понравился.

– Какой ещё курт? – подняла тонкие брови мама. – Курт – это немецкий дяденька, имя такое.

– Нет, не дяденька. Это солёное и кислое, совсем невкусное. Ты, мам, не покупай курта.

– Не буду покупать курта. Давай доедай борщ.

Катя любила конфеты и не любила борщ, а мама не понимала, как можно не любить борщ. Ведь в нём всё такое полезное. Варёная морковка, лук, свёкла и капуста.

– Посмотри на Гулю, – сказала мама, – у неё щёки из-за спины торчат, такая она красивая. Вот бы ты у нас была пухленькой и ела всё подряд. Я плачу от зависти вот такими слезами, когда смотрю на упитанных детей. А у тебя ножки-ручки как спички.

Катька посмотрела на свои руки – обычные, совсем не спички.

Папа за Катьку заступился:

– Натусик, не надо Кате быть как Гуля. Она у нас маленький Зяблик.

Зябликом Катьку стали звать после утренника в садике. Все изображали разных птиц, и Кате достался зяблик.

– В общем так. Пока всё не съешь – из-за стола не выйдешь! – нахмурилась мама.

Катьке это привычно. Её и сердитая нянечка Светлана Ивановна оставляла за столом на весь тихий час. Странно: бледненькая большеглазая Таня из Катиной группы ела ничуть не лучше, но её никто не пытал холодным рассольником.

Мама с папой ушли в комнату, и Катя осталась один на один с борщом. Она тихонько сползла с табуретки и подошла к окну. Во дворе гуляли ребята, и Валерка пускал кораблик по мутному ручью. Катька вздохнула, задёрнула занавеску и покосилась на тарелку.

Шёл второй час поединка между борщом и Катей. Она жалобно всхлипывала, слёзы капали на цветастую клеёнку. Борщ был холоден и, кажется, начал покрываться инеем. К их компании присоединился ремень. Он ничего не делал, висел себе на дверной ручке, впрочем, очень красноречиво висел. Впечатляюще. Мама думала, что он добавлял Катьке аппетита.

– Мам, я больше не хочу…

– Кому сказала!

Папа зашуршал газетой. Пришёл в кухню, налил себе компот.

– Сидишь?

– Сижу, – вздохнула Катька.

– Давай сюда, – тихо сказал папа и быстро съел несколько ложек, морщась и бормоча: «Совсем остыл… какая гадость ваша заливная рыба!»

Катька не поняла: при чём тут рыба?