Страница 9 из 13
– Но совершит ли он подвиг ради неё? – спрашивает блондинистый парень, сидящий рядом с Рамильдой.
– Конечно! Он же ее любит!
– В некоторых случаях страх сильнее любви, мисс Псаровски, – добавляет профессор.
– Любовь побеждает все.
– Ты судишь слишком романтично, – перебивает парень. – В жизни так не бывает.
– Но это кино, а не жизнь. А ещё…
Дискуссия продолжается без меня. Сегодня семинар, аудитория не поточная в виде амфитеатра, как обычно, а маленькая. Нас четырнадцать человек, мы поделены на три группы. Или на четыре? Не помню. Моника попала в третью группу, а я во вторую. И на мое «счастье» я сижу в одной группе с Рамильдой Псаровски.
Я не хотела выходить из своей конуры, тянула до последнего. Наверное, если бы Моника не дала пинок, то вряд ли бы я явилась в университет. Но умом понимала, что у меня нет выбора.
Никогда не будет.
Вздрагиваю со звонком в коридоре. Закрываю тетрадь после полутора часов постоянного писания. Хоть я и вздрагивала каждый раз, когда профессор глядел на меня, боялась, что вместо лекции он начнет рассказывать о моей личной жизни. Как на вечеринке у ДельтаМикс. Но я ошиблась. Внимание ко мне было ровно таким же, как и к другим студентам, и меня это настораживает до сих пор.
Жду, когда другие студенты покинут аудиторию, прежде чем я подойду к профессору Миллеру, постараюсь искренне взглянуть в его глаза, и произнесу:
– Я бы хотела сказать…
– Прости меня, – перебивает бархатный голос.
Что?
Глава 9
Удивленно смотрю в глаза профессора Миллера, пытаюсь найти хотя бы толику иронии. Но ее там и нет. Золотистые глаза смотрят серьезно, не опускаются ниже моего лица. Украдкой чувствую, как мои губы одаривают золотым блеском глаз профессора. Соединяет со мной тоненькой нитью, которая рвётся в этот же миг.
– Я должен попросить прощения за тот инцидент, – продолжает он. – Мне не следовало упоминать твою историю.
Молчит. Долго молчит. При этом не отрывается от моих глаз. Вижу, как его широкие челюсти перекатываются под загорелой кожей, как ноздри слегка раздуваются. Он будто хочет что-то сказать, но сдерживается.
Сейчас, без моральной поддержки, я чувствую себя абсолютно одинокой. Мне кажется, что профессор будет нападать на меня, объяснять свои слова, поучать, как любят делать взрослые.
Как любит мама…
И я молчу. Лучше мы закончим эту тему, я перестану удивляться поведению профессора, неделимы будем вспоминать прошлое и его последствия. Потому что мне больно. Неприятно. Никогда не было. Грудь наполняет яд, растворяющий живые клетки моего организма. По крайней мере, мне так кажется, когда профессор приоткрывает полные губы и произносит:
– Тогда нашёл тебя абсолютно невменяемую. Не было похоже, что ты расстроена. Если бы я знал, что…
– Что меня изнасиловали? Что како-то идиот воспользовались моим положением и оставили на грязном асфальте за баром? Или что после этого я забеременела? Или что родители выставили меня из дома после поступления в университет?
Чувствую, как слёзы одолевают меня. Ужасно противный ком в горле расширяется, сдавливает, затрудняет дыхание.
Он не должен видеть меня слабой… никто не должен… но эмоции берут надо мной верх, выплескиваются. И я не могу это контролировать.
– Я осталась одна. Опозоренная. У меня никого нет! Ни родителей! Ни ребенка… Никого… я…
Боже! Почему-то такая слабая? Почему унижаюсь перед незнакомым человеком? Почему рассказываю ему свою историю, которую он наверняка знает. Иначе не смотрел бы на меня с такой жалостью и…
Не обнимал бы меня.
Сначала я не поняла, откуда взялось тепло, согревающее мою тело, но через пару секунд в ноздри проникает аромат его одеколона. Он вкусный. Единственный в своём роде. Смесь дорого аромата модного дома и запаха тела. Кажется, немного пахнет сигаретами. Он курит? Вряд ли. Иначе Рамильда Псаровски обязательно обсудила с девочками красоту дыма, выходящего из полных смуглых губ профессора.
– Если тебе до сих пор трудно, могу посоветовать отличного психолога.
– Спасибо, но не стоит.
На самом деле, мне не помешала бы помощь, и я бы хотела с кем-то поговорить, поделиться, позволить покопаться в своей голове. Только мамина подруга отказалась со мной работать по ее просьбе и запросила большую сумму за сеанс. А на другого психолога у меня банально нет денег. Возможно, когда начнутся мои смены в кофейне около университета, тогда появится небольшая сумма на пару сеансов в месяц.
– Или… если есть желание, можешь звонить мне в любой момент. Это никак не повлияет на мое преподавательское отношение к тебе.
– Тогда зачем вы попросили меня сделать доклад? Вы пытались выжить меня из колледжа.
– Ректор сказал, что ты проявила невероятную активность в выпускном классе. Он сделал ставку на тебя, как на стипендиатке. Это не связанно с моей предвзятостью и с нашим прошлым. На твое выступление придут влиятельные люди из киноиндустрии. У вас больше шансов проявить себя, чем у других. Если хорошо подготовишься, возможно, в следующем году будешь практиковаться во время съемочного процесса.
В какой-то момент моя слабость и отчаяние уходят. Они превращаются в пыль. В ничто. Боль прошлого отступает после новости профессора. Моя обида на него, чувство несправедливости уходят на второй план. Я словно смотрю на него другими глазами, замечаю другой отблеск в золотистых глазах. В них отсутствует чрезмерная строгость, но серьезность никуда не делась.
Профессор отходит от меня на шаг, однако буря эмоций в моей душе не утихает. Не могу отделаться от ощущения, что мне говорят неправду. Практика на съемках. Это может быть павильон или целый объект.
Для девчонки из Колорадо это невероятный шанс. Шанс вживую наблюдать за съемочным процессом сразу после первого курса. Обычно на съемки пускали только после второго курса и то после подписания договора с кинокомпаниями, а тут…
– Это такой шанс!
– Воспользуйся им. Справочные материалы для доклада я предоставил.
По идее я должна испытывать превосходство и уверенность в собственной правоте. Однако в груди колышется тот же страх, что и у него в машине. Удивление. Я представляла колледж Уилок Браун элитным заведением для избранных или для детей состоятельных родителей. Здесь не преподают профессоры-извращенцы, которым необходимо утолить потребность в женском теле прямо на парковке. Здесь все ходят по струнке, интересуются своей будущей профессией, работают, не покладая рук ради своего будущего.
И все зеленые. Во всех смыслах.
Сколько стереотипов сломались на моих глазах за эти пару недель…
– Если у тебя нет вопросов, мисс Райт, можешь идти.
– Есть, – вырывается с губ раньше, чем я успеваю подумать о вопросе. – Там, в машине, с вами была жена?
– Нет, не жена.
Неужели…
– Вы говорили, что не крутите со студентками.
– Так и есть, не кручу.
– Тогда…
– Мы все не ангелы, Микелла, – перебивает меня профессор Миллер. – Я имею право грешить, как и любой человек.
– Мой грех лишил меня семьи и спокойствия.
– Возможно, другой грех откроет глаза на прекрасную жизнь и освободит тебя.
Он смахивается большим пальцем слезу с моих глаз. Окутывает чуть шершавыми ладонями мое лицо. В этот момент мне становится так тепло. Так спокойно. Никогда не ощущала ничего подобного. Ничего роднее и естественнее этих действий. Правильнее. Будто мне снова подарили родительское тепло, которого лишили год назад.
Если бы я знала, насколько мои чувства обманчивы.
Тут же жалею, что спросила о той девушке из машины. Это личное. Не мое. Тем более я давно хотела забыть об этом и, как сказал профессор Миллер, не оглядываться назад.
– Не переживай, – прерывает мои размышления профессор, – я никому не скажу о твоем прошлом.
– И я не скажу о вашем прошлом, профессор. Мне нужна стипендия в Уилок Браун.
Он улыбается, чуть приподняв уголки губ. Не победно, как раньше, не хитро, когда он попросил меня сделать доклад при всех студентах на лекции. Скорее успокаивающе. Его пальцы все еще на моем лице. Они не отпускают меня. Профессор не отпускает.