Страница 49 из 102
Однако Настю радовал и этот путь, и открывавшийся взору вид, и это утро, такое странное и замечательное.
Странное – потому что поступок Эливерта оказался весьма неожиданным. В очередной раз в чёрствой душе разбойника отыскалась частица милосердия. Рыжая даже подумала, что у неё самой никогда бы не хватило духу поступить так и помочь девочке.
Конечно, Настя бы ей посочувствовала, пожалела в душе, даже милостыню дала, если бы имела собственные деньги. Но в остальном…
Проще было сказать: «А что я могу? Таких как Граю – сотни. Всех не спасёшь. Я не могу дать ей ничего лучшего».
У Эла тоже ничего лучшего не было. Он сам всю жизнь как перекати-поле: ни кола ни двора, да ещё постоянно на волосок от гибели.
А ведь рискнул! Не побоялся шаткости собственного положения. А мог бы просто пройти мимо, так же как все остальные, пройти мимо простого детского несчастья. Но Ворон оказался способен на сострадание.
И это было странно… и прекрасно.
И все они стали, пусть и случайно, частью этой истории: удивительного утра, и зарождения маленького тёплого огонька добра, пока ещё робкого и застенчивого, как сама девочка по имени Воробышек. Но вот-вот эта искорка расправит крылья и вдохнёт в ещё чью-то душу благотворное пламя любви, тепло заботы, уголёк надежды, как свет далёкого маяка, почти недоступный, но способный вывести к спасению из лесной глуши, из вязких болот, из зыбких кошмаров, с дальних дорог. И это было прекрасно – чувствовать себя частью добра, маленького, человеческого, будничного, но всё-таки добра.
И ещё шевелилось где-то внутри странное чувство – волнующее, притягательное и, в тоже время, пугающее. Настя, прислушиваясь к себе, не сразу осознала, что означает это новое, трепетное смятение, будоражащее кровь, заставляющее иначе смотреть вокруг.
Но, наконец, Романова поняла, что за ощущение не давало ей покоя – это было ощущение жизни, жизни как таковой. Именно жизни, а не унылых серых будней, к которым она привыкла.
Там, на далёкой родине, многострадальной и бесконечно любимой, но ставшей вдруг абсолютно чужой, так сложно было просто чувствовать вкус жизни. Так сложно было поступать в соответствии со своей волей и совестью, когда вокруг столько противоположных мнений, ограничений, запретов, ложной морали. Мечты угасали в зыбких туманах ложных идеалов, тонули в болотах навязанных стереотипов.
А здесь, впервые за долгие годы, Насте вспомнилось знакомое с детства ощущение жизни, лёгкости бытия, истинности своих желаний и веры в чудо. Она училась жить заново. И она чувствовала дыхание жизни, бьющей вокруг ключом.
На долю Насти уже выпало достаточно испытаний. Если задуматься, она не раз стояла у грани, хотя оберегали её заботливые и отважные ангелы-хранители – её друзья, повидавшие немало на своём коротком веку.
Для Наира и Эливерта дорога на Жемчужные Сады, конечно, была увеселительной прогулкой. Они понимали, что на Севере их ждут гораздо более тяжёлые испытания, и каждый шаг может стать последним.
Настя тоже это понимала. Всё, что уже с ней стряслось, это даже не цветочки, а только слабые росточки тех ягодок, что их ожидают впереди.
Но и сейчас любая оплошность могла стоить жизни.
Если бы Наир и Эл не несли столь старательно ночные дозоры, какое-нибудь существо из всякого могло подкрасться и запросто перегрызть горло спящим путникам. И топлюн мог оказаться проворнее и смелее, и сейчас Рыжая бы уже пела тоскливую песню утопленницы в его логове. И, если бы у Эливерта не было такого холодного, отрезвляющего взгляда, ссора с громилой Кед-хейлом могла бы закончиться совсем иначе...
Да мало ли, что ещё могло произойти?
Дело было вовсе не в количестве и масштабе опасностей, выпавших на долю Романовой. Дело было лишь в ощущении – ощущении жизни, борьбы и постоянного состязания с судьбой.
В этом мире Настя не имела ничего, и потому ей нечего было терять, кроме её друзей, в свою очередь, тоже почти ни к чему не привязанных. Раньше она осуждала людей, живущих одним днём – тех, кто не задумывался о завтра, не стремился к стабильности, основательности. Теперь Романова понимала, как можно стать счастливой, не имея ничего материального.
Она даже представить не пыталась, как смогла бы выжить в России XXI века, лишись вот так в единый миг всего: дома, семьи, друзей, знакомых, денег.
А здесь прижилась, и довольно легко. И за столь короткий срок обрела друзей, которых можно всю жизнь искать и не найти. А главное, поняла, что значит жить, действительно жить, пусть даже одним днём.
На самом деле, когда у тебя есть только один день, один краткий миг, за которым неизвестность, ты начинаешь ценить его превыше всего – ведь это всё, что даёт тебе Небо.
И тогда даже в камушке на дороге ты увидишь отражение всего мироздания, маленькое, запорошённое дорожной пылью, вселенское чудо…
[1] Юрий Энтин
Может, и Наир заметил неизвестное чудо под копытами золотистой, как солнечный луч, Глелоу. Во всяком случае, что-то его встревожило, и лэгиарн остановился на вершине холма, оборвав на полуслове песню бродячих музыкантов.
Его светлая кобылка беспокойно переступала точёными ножками. Тревога, пасмурной тенью накрывшая светлое лицо хозяина, передалась и Глелоу.
Впереди изумрудным ковром до самого горизонта тянулись мирные и благодатные центральные земли Кирлии, но Наир, озираясь, втягивал носом воздух и пристально разглядывал плантации садов и лесные чащи.
В этот миг он напомнил Насте настороженного оленя, почуявшего где-то рядом крадущегося охотника.
Эл, разумеется, тоже обратил на это внимание. Они с Рыжей переглянулись – Настя поняла, что и Эливерту неизвестна причина странного поведения Наира. Атаман пришпорил Ворона, за ним рванула Искра.
– Что случилось, друг? – поинтересовался Эл, приостанавливаясь рядом с Наиром. – Потерял чего?
Лэгиарн не обратил внимания на привычную язвительность атамана. Он был сосредоточен и хмур.
– Чувствуешь запах? – спросил Наир, отвлекаясь от созерцания окрестностей и удостоив Эла мимолётным вниманием.
Тот в недоумении посмотрел на Настю, пожал плечами, вновь поглядел на лэриана, так словно он был не в себе.
– Запах? Какой запах? Наир, ты о чём?
– Не смотри на меня как на дурака! – спокойно сказал тот, скривив свои удивительно красивые губы. – Гарью пахнет. Ветер приносит дым.
Эливерт шумно втянул носом воздух.
– Друг, здесь пахнет травой, раскалённой землёй, коровьими лепёшками и лошадиным потом. Но я не чую гари.
Наир скривился ещё больше, чуть насмешливо и устало.
– Ну, да, да! Я знаю… – тут же смиренно добавил разбойник. – У вас, бессмертных, нюх как у легавых псов, и мне с тобой не равняться. Может, ты слышишь дымок какого-нибудь костерка или очага в ближайшем селении? Лично я ничего не чую. Дэини?
Настя, всё это время пытавшаяся уловить дым, виновато пожала плечами.
– Видишь! У женщин с этим дела обстоят лучше. А Дэини тоже ничего не чувствует, – примирительно заявил Эливерт.
– Я тоже, – деловито вставила Граю, задирая голову, чтобы видеть лицо атамана.
Эл усмехнулся.
– Сечёшь? Даже ребёнок тебе говорит!
– Что-то горит… – упрямо тряхнул светлой головой лэгиарн. – Это запах пепелища.
– Может быть, – согласился Эливерт. – Но, если бы наш путь преградил лесной пожар, мы бы его уже узрели, а горизонт чист, как слеза младенца. Нам ничего не грозит. Так давай не станем тратить время попусту!
– Согласен, – кивнул Наир и ласково похлопал Глелоу по холке, подгоняя в путь. – И всё же странно…
Лошади неторопливо зацокали по каменистому склону.
– Дэини, запевай, – предложил разбойник, и по окрестностям вновь разнеслась звонкая песнь.
Настя всё глядела по сторонам, любуясь сказочным пейзажем, и против воли высматривала источник несуществующего дыма. Разговор не прошёл бесследно, и вскоре Рыжая поймала себя на том, что ей чудится едкий горьковатый запах, а мир вокруг становится туманным, размытым.