Страница 28 из 35
Открыв бар, Павлов решил налить себе еще водки, но по громкой связи из головной машины кортежа пришло сообщение.
Говорил начальник охраны Коломиец:
– Там дорога перекрыта, Юрий Сергеевич. Они.
– Они? Уверен? – Павлов качал головой и наливал водку, а, налив, опрокинул в себя.
– Они. Своими глазами вижу.
– Говно, – сказал Павлов.
Открыв небольшой сейф, он вынул оттуда пистолет, запасную обойму сунул в карман пальто. Совсем как в старое время.
Готовясь к бою, Павлов улыбался, но в животе, под ложечкой, пылал ком дикой ярости.
Ситуация на его крупнейшем заводе потребовала экстренного вмешательства. Он приехал туда лично, заранее предупредив директора, что если застанет бардак, закопает в землю всех, начиная с него самого. И чтобы со смутьянами разобрались сами, а то ему недосуг, да и не по рангу. Дирекция подсуетилась и вместе с местной полицией повязала зачинщиков забастовки, которых отвезли в отдел, в особую комнату, где, пока Павлов и лебезящий директор, похожий на глисту, осматривали цеха и вели беседы с работягами, избивали дубинками и палили электрошокерами. Воспитательные меры продолжились и после отъезда Павлова с завода, впрочем, недолго. Десятерых задержанных за руки за ноги выволокли из залитой кровью комнаты во двор и бросили мерзнуть. Еще живых облили водой, пока оставив в покое. Звонок с отчетом о проделанной работе поступил прямо от областного прокурора, который не преминул поинтересоваться, как дела у семьи. Павлов послал его на хуй.
Настойчивая мысль вертелась в мозгу, чем отплатить директору за его старания: ведь, сука, все равно обосрался. Уже когда Павлов собирался уезжать, думая, что ситуация под контролем, из толпы серых, сутулых работяг с гнило горящими глазами безжизненных существ, которые еще что-то делают чисто по недоразумению, вышел старик и захрипел, тыча пальцем в Павлова:
– Подымутся, кто в землю ушел. К отмщению зовут. Не сбежишь.
Павлов кивнул охранникам, которые вытащили старика из цеха на холод и бросили перед горящими фарами на обледенелый бетон. Старик корчился и хохотал, от него несло псиной и гнилью, помойкой и дерьмом, и этот запах породил в памяти Павлова какое-то неясное движение, в той области, куда он не заглядывал многие годы. Там хранились его ранние воспоминания, картины детства и юности на городской окраине, о доме, где он жил, о самом дне. Старик будто явился из темных смрадных глубин его прошлого, чтобы над ним поиздеваться. Сев за руль одного из внедорожников, Павлов наехал на старика, прошелся двумя колесами, потом дал задний ход, даже из кабины слыша, как хрустят под днищем кости. Сколько раз он проехал по телу? Павлов не помнил. Закурив, он выбрался, наконец, из машины и увидел толпу работяг, стоящих в воротах цеха, и белого, как снег, директора. Заместитель опустился на карачки возле него, выплевывая остатки обеда.
Павлов курил и смотрел на то, что осталось от старика, на обрывки грязной робы и свитера под ним, содранную кожу, выдавленные внутренности, еще дымящиеся на морозе, разодранную волосатую промежность, мозг, напоминающий салат оливье, и торчащие обломки костей. Бросив окурок, Павлов поддел лежащий возле его ботинка глаз мыском. Глазное яблоко, желтушное, с прожилками, обрывками мышц по краю, откатилось в лужу быстро застывающей крови.
– Сюда иди, – выдохнул Павлов, зовя директора. Тот посеменил, как боящаяся наказания собачонка, и встал, согнувшись, и пар от его дыхания сносило декабрьским ветром, а уши в свете фар рдели, как флажки.
Павлов, до того смотревший в сторону, перевел взгляд на лицо директора. И директор смог близко разглядеть Его, красивого человека с лоснящейся розовой кожей, правильными чертами лица, правда, шрамы в нижней части щеки у подбородка чуть портили вид, но это на первый взгляд, в этом даже было свое благородство, и думалось, в общем, что с такой головы надо лепить бюсты и увековечивать, и вот директор, осознав, что видит Павлова холеное, недосягаемое совершенство, заключил, как мелка его жизнь и какой жалкой может быть смерть, на какой тонкой грани сейчас он стоит, готовый сорваться, и здесь никакие оправдания уже по помогут, ничего не поможет, ибо перед этой властью, за которой стоит иная власть, любое уменьшается и теряет смысл, все слова и все вещи, а остается только это, невыразимое, остекленевшее, темно-серые глаза змеи, которые не моргают никогда и смотрят сквозь, не видя, но давая возможность заглянуть в бездну самого ада, и сам Павлов – ворота в него, едва приоткрытые. Директор хотел зажмуриться, лечь и просто умереть, но слишком боялся пошевелиться.
– Еще раз обосрешься так, я убью твоих детей, прикажу сделать шашлык, и ты его съешь на камеру, – выдохнул грязно-холодным Павлов, повел рукой, делая жест, такой смутно знакомый этой повадочкой. – Усек, пидор?
Директор не мог ничего сказать, только кивал, держа в голове четкое детское воспоминания о гопниках, наводивших ужас на его район.
– Ссыкун ты. – Тут на полные губы-вишни Павлова прыгнула усмешка, за которой показались нечеловеческие жемчужные зубы, и директор тоже заулыбался, еще не понимая, о чем речь. Павлов дернул головой куда-то вниз. Директор опустил лицо, и тут ему стало ясно, почему его штаны такие мокрые и горячие. Хотя моча быстро остывала на ветру.
Павлов сел в машину, и вскоре кортеж из пяти внедорожников выехал с территории завода и покатил по степи, по тоске костяной и праху падших и растворившихся без имен, по спрессованным веками теням безвестных добывателей чужого счастья. Иной раз весьма остро чувствовал Павлов их стон, исходящий из глубины мерзлой земли, твердой, словно гранит, и во снах виделось ему, как под слоями ее, под щебнем и асфальтом лежат мертвые и стонут от тяжести, от боли, от неудовлетворенности и никогда не утихающего зуда правды. Жаждут они мести, грезят в своем посмертии о справедливости, которой на этих безжизненных просторах никогда не было и не будет. Просыпался Павлов весь мокрый, и его тело дрожало и колыхалось, пока он осматривал спальню, ее углы и пространства: нет ли их, не пришли ли за ним? А иногда и видел стоящих во мраке с горящими черными нимбами на головах жрецов и святых горькой, как полынь, пустоты, и чувствовал зов из места, о котором почти забыл. И все чаще наяву, на встречах или банкетах, среди подобных себе вдруг замирал и, уставясь в ничто, словно медитировал, не отвечая на вопросы и пропадая из вещного мира. Казалось тогда Павлову, что громадная рука, длинная-предлинная, тянется и хватает его, тащит через серую мглу к страшной цели, предупреждая: не пойдешь, силой заставлю. Духовник же ничего путного сказать не мог, бормоча свое традиционное, тошнотное о смирении, искушении дьявольском и покаянии, а сам был всегда почти пьяный, и несло от него немытыми шлюхами, от которых его отрывал очередной визит олигарха. Надолго это – видения, сны, тревоги, материальный страх перед тем, что не в силах Павлова, – вдруг исчезало, давая его жизни течь своим чередом. И каждый раз, крестясь и взывая, Павлов надеялся, что больше не вернется эта дурнота и морок, что голоса мертвых замолчат навеки. Никто не знал о его тайном ужасе, никому не давал он повода сомневаться в себе. Подарить врагам такое оружие значило погибнуть в тот же миг.
Но сейчас не было ни грамма страха, а в голове гремело воинственно и жарко. Толкнув дверцу, Павлов выскочил наружу. Ветер подхватил полы его расстегнутого пальто, вышиб слезу из глаза. Охранники уже готовились, в руках их были автоматы и помповые дробовики, словно волки, они ждали приказа нападать, и их глаза светились желтым, предчувствуя смерть.
– Э-э-х, сучара! Блять! – гаркнул разгоряченный водкой Павлов, вдыхая полной грудью, потом сплюнул и увидел перед собой фигуру Коломийца. – Чо там! Показывай! Порешаем чо! – Павлов взмахнул пистолетом. Решать он собирался только один способом.
Коломиец пошел впереди, и вскоре топающий враскоряк Павлов увидел их, стоящих поперек дороги плотной толпой, облезлых мертвецов, черных, серых, грязных, с коркой засохшей крови, дерьма и трупных соков. Ледяной ветер дул в их сторону, дергая за обрывки одежды, но всем им, восставшим, он был нипочем, да и что мог бы сделать и больший ветер мертвецам, которые свою муку при жизни хлебнули сполна? Павлов вспомнил хрип старика и цыкнул слюной через передние зубы. Этим его не взять, не такие пугали и еще не таким, и где они все.