Страница 18 из 32
– А вы сами в эту бабу Три Лица верите? – спросил Димон, нервно сглотнув.
– Да кто ж знает, есть она или нет, – уклончиво ответил Тимофей Иваныч. – Я-то сам не видал… Ну что, пошли твоих искать? – он встал из-за стола, взял старую фуфайку и швырнул Димону. – На, надень, а то замерзнешь. И топор вот возьми. Ежели какой опасный дикий зверь – промеж глаз ему садани, не тушуйся. Крупных тута быть не должно. Волки, медведи – все перевелись давно уж. Мож, собака какая, не знаю. У меня-то руки уж слабые, я не замахнусь как надо. А ты молодой, потянешь. Пошли.
Димон кое-как напялил на себя фуфайку и удивился, увидев на ней грязный, вытертый номер лагерного заключенного.
Взял топор.
Тучи рассеялись, взошла луна. Неземной свет отражался от полотняно-белого снега. Лес, пригорки, валуны – все подернулось пленкой синеватого свечения.
Издали послышался отрывистый рев.
– Вот видишь, – сказал Тимофей Иваныч. – Та зверюга нас сама боится как огня. Аж вон куда ноги унесла. Пошли.
Они двинулись по просеке. Лес молчал. Только хрустел под подошвами свежий снег, хрипло дышал старик, да безответно звал друзей Димон. Рев тоже временами слышался, но с каждым разом все дальше.
Они долго брели, утопая в снегу, – пока местность не пошла под уклон. Лес сгустился. Просека превратилась в едва заметную тропку.
– Вот, видать, где-то тута они и заплутали, – сказал Тимофей Иваныч. – Если ты не местный и очутился в такой чащобе, сразу назад повертывай. Эт я тут каждую травинку знаю, а вы… – он махнул рукой, гневно сплюнул в снег. – Э-э-э-э-эх! Дрочилы городские!
Вскоре в чащобе показалась поляна, посреди которой громоздился серый валун в шапке из снега. Его окружили несколько елей – стояли как язычники вокруг идола.
– Давай-ка наверх взлезем, – промолвил старик. – Соттуда окрест получшей видать.
Они обогнули валун, за которым прятались еще два помельче; взобрались по уступам наверх. На самом высоком месте росла одинокая ель. Снег под ней был в брызгах свежей крови. Повсюду – дочиста обглоданные кости и ошметки одежды.
– Вот те раз, – озадаченно брякнул старик.
– Что это?! – воскликнул Димон. Внутри у него снежным комом росла паника.
– Друзья твои – вот что, – сварливо бросил Тимофей Иваныч.
– Кто… кто мог…
– Да я почем знаю.
Димон задыхался. Его захлестнула волна животного страха.
– Дай-ка топорик сюды, – приказал дед. Димон, словно робот, протянул ему топор.
Тимофей Иваныч подошел к ели, уселся на корточки спиной к спутнику и принялся что-то делать. Димон тупо глядел перед собой. В голове не было ни одной внятной мысли.
– Трое их было, говоришь? – произнес дед, не оборачиваясь.
– Трое, – бесцветным голосом ответил Димон.
– Эт зря. На какую тропинку, говоришь, вы у развилки свернули, ежели слева считать?
– На третью.
– В какой дом, ежели считать слева, заглянули погреться?
– В третий.
– Сколько тут валунов?
– Три.
– Сколько я табе историй нынче рассказал?
– Три, кажется.
– Твоя правда, малец.
– И что?! – паника уступила место раздражению. – Не верю я в эти ваши хреновы сказки! Вы ЗНАЕТЕ, кто их убил!
– Хе-хе! – недобро усмехнулся дед.
– Чего смеетесь?!
Димон сжал кулаки и двинулся к старику. Тот поднялся на ноги – словно пружина распрямилась.
– Ты погоди, сынок, – сказал Тимофей Иваныч, все еще не оборачиваясь. В руке он сжимал топор. – Не торопись. Некуда табе торопиться.
Димон остановился в растерянности: дедов голос звучал слишком спокойно. Настолько невозмутимо, что пугал.
– Я табе не сказал кой-чаво про бабу Три Лица. Когда ей надо, она может человеком прикинуться. Легче легкого. Ну и на всякие другие чудеса горазда.
Старик стал расти, разбухать – пока не сделался почти в два раза выше Димона, а заодно и в несколько раз шире. Раздался тугой щелчок. То лопнула дедова обескровленная оболочка. Кучей тряпья и сухой кожи она упала на снег.
Великан, одетый в шубу из желтоватого материала, стоя спиной к Димону, издал отрывистый рев – тот самый. Повернулся неспешно.
Из отороченного выдранными с корнем человечьими волосами капюшона выглядывал кусок красного мяса, а из него высунулись три лица. То были лица убитых друзей – посинелые, мертвые. Три рта одновременно раскрылись, словно приводимые в движение внутренним механизмом.
– Вот и ты попался, – произнесли в унисон три жутких голоса.
– Вы… ты же… ты же сказал… сказала, что… – Димон тщетно пытался собрать в кучу расползающиеся слова.
– Что нападаю на путников, только когда их трое? Так то ж в сказе. А так-то и на одного могу. И на пару. И на четверых… А ты, никак, по правилам захотел? – с усмешкой полюбопытствовала баба.
Не в силах выдавить ни звука из пересохшего горла, Димон закивал – авось пронесет.
Баба Три Лица подняла топор, казавшийся в багровой лапище детской игрушкой, и произнесла своими леденящими кровь тремя голосами:
– Что ж, уболтал. Будь по-твоему. Топориком немножечко поработаю – станет тебя не один, а трое. Тогда и съем. Все по правилам. По сказу. Как ты просил. Тут уж не серчай.
Вадим Вербицкий
Ужасный жребий
События, о которых пойдет речь, можно без преувеличения отнести к удивительным и в высшей степени заслуживающим внимания любителей макабристики… да и в принципе, всего пугающего и потустороннего. Но только лишь с одной стороны. С другой же, они воистину ужасны и, определенно, могли повлечь за собой непоправимый ущерб моей психике или даже окончательно свести с ума. По правде говоря, они не прошли для меня бесследно, навсегда поселив в душе моей страх перед ночным небом, когда оно усеяно мерцающими звездами. Ведь я видел то, что не предназначено для глаз обыкновенного смертного человека.
Прошел уже без малого год, а я все еще не способен отделаться от мучительного опасения, что где-то среди толпы, может быть, на шумном рынке или в глухом переулке мне снова повстречается одна из проводниц таинственного поезда. Тогда, вне всяких сомнений, я брошусь бежать сломя голову, только бы скрыться от этих безжизненных глаз и никогда больше не слышать ее нечеловеческий голос. Несомненно, все эти непрекращаемые, изводящие меня страхи являются следствиями глубокой психической травмы. Я точно знаю, что дни мои сочтены и все, что мне пока остается, это находить ложное и непродолжительное успокоение в алкоголе и сильнодействующих успокоительных.
Данный рассказ описывает все, что со мной произошло, вплоть до того момента, когда я обнаружил себя на пустыре в пятистах километрах от родного города – обнаружил себя лежащим на сырой почве, вдали от железной дороги, к великому сожалению своему, не утратившего подробных воспоминаний об ужасном черном поезде и о последних страшных словах той чуждой твари из неведомых областей вселенной.
Откуда выехал поезд, и в котором часу он начал свое движение по четвертой железнодорожной ветке, остается для меня загадкой по сей день. Впрочем, я бы ни за что не осмелился сорвать покров с этой ужасной тайны. Мне только известно, что первым пунктом отправления, где ужасный черный состав из девяти вагонов распахнул свои скрежещущие двери, была станция "Восточная", первая остановка при въезде в город.
Это было сырое холодное утро, в сером небе кружили снежные хлопья, которые таяли еще в воздухе и оставляли на асфальте мокрые пятна, словно от крупных капель дождя. Ветер гудел в проводах высоковольтных линий, тянувшихся вдоль железнодорожных путей. Над головами ожидавших электричку людей эхом разносилось трескучее карканье ворон. На покореженных, выщербеленных шпалах темнели комки бурой глины, а среди них в живописном изобилии валялись куски кабелей и прочий мусор.
Начало рабочей недели ознаменовалось приходом ночных заморозков и первым снегом. Прошли Рождественские святки, и праздничные настроения будто сдуло этим леденящим, промозглым ветром. Люди были мрачны и угрюмы. Разглядывая их по своему обыкновению, я удивлялся, насколько удручающе гармонировали их одинаково хмурые лица и мрачные насупившиеся фигуры с наступившим ненастьем и окружающей серостью, словно станция "Восточная" наполнилась призраками, обреченными пребывать здесь в вечном ожидании своего поезда.