Не прощай мне измену

-…любили так, что с ним теряли себя?

Нет, с ним я себя находила.

-…любили так, что готовы были на низкие поступки?

Нет, с ним я становилась лучше.

-…любили так, что готовы были шагнуть во тьму?

Нет, с ним мой мир становился светлее и ярче.

Эмоции в её голосе волной бьют мне в спину, закладывая уши. Тревожную кнопку замкнуло. Опираюсь бёдрами на подоконник и ерошу себе волосы пятернёй: как понять, кто из нас любит его правильно? Как ему вообще нужно, если он сейчас ни со мной и не с ней? Эта мысль так бы и носилась по кругу, если бы Алёна не продолжила:

— Он не смотрит на меня ТАК, — кивает на фото, будто я могу увидеть этот жест. Гашу порыв повернуться и возразить, что смотрит, я сама видела, но как-то странно убеждать любовницу своего мужа в том, что он её хочет.

— У меня была иллюзия, да, но в “Агате”… — судорожный выдох, — Сима, он смотрит на вас, даже когда не смотрит… Прошу, отпустите его. В крепкой семье мужчина никогда не обратит внимание на другую.

Меня скручивает. Первым спазмом от духоты и понимания, что она права. Вторым — от осознания, что я не заметила, когда наша семья перестала быть “крепкой” — была слишком счастлива. Третьим — оттого, что мне ей нечего ответить. Не признаваться же, что я понятия не имею о чём она, и вообще была уверена, что они вместе.

— А если не посмотрит? — отвечает ей чей-то голос, отдалённо похожий на мой.

Пауза. Я уже не смотрю в отражение, потому что видеть то, как она прикрывает ладонью горло, то ли в попытке защитить уязвимое место, то ли стараясь сдержать слова, показывающие её слабость, ранит не меньше, чем сами откровения.

Босыми ногами шлёпает к кулеру, наполняет пластиковый стакан на треть, выпивает и, сминая его с отвратительным хрустом, выкидывает в мусорное ведро. Вместе со стаканчиком в ведро отправились горечь, надрыв и неуверенность. Обувается возле кресла. Возвращается броня, а вместе с ней — прежняя Алёна:

— Посмотрит как-нибудь по-другому… со временем.

Мне должно стать легче, от факта, что он не с ней, но становится только хуже. Разом одолевает пронизывающая тоска по чувствам обеих, которые растоптал близкий нам человек. Я не понимаю, как Тим мог сделать так больно любящим его людям. Просто отказываюсь понимать. Дышу спёртым воздухом, прогретым солнцем и батареями — не помогает. Будто из атмосферы пропал кислород и вдыхаю один азот.

— Сима, что вы молчите?!

А как я отвечу? В ушах гул, перед глазами круги. Надо бы повернуться и что-то сказать, желательно с достоинством, но в горле разрастается ком, ещё немного и не смогу сказать вообще ничего. Делаю ещё несколько бесполезных вдохов и… К чёрту достоинство, собираю последние силы и, не поворачиваясь, чеканю:

— Съёмка окончена.

А дальше всё, как в замедленной съёмке: стук каблуков, грохот захлопывающейся двери и живописно разлетающееся огромное стекло, у которого я стою. Гул в ушах перекрывает звон, наверное, было громко. Понимаю, что надо отступить, но не осталось никаких сил сдвинуться даже на шаг. Так и стою, наблюдая радужные блики солнца в осколках и жалея, что камера лежит далеко.

Врывается менеджер и тащит к санузлам, где меня долго выворачивает разговором, эмоциями, всей ситуацией и запоздалым страхом с облегчением, что стекло могло полететь в меня, но хоть эта беда миновала. Градом катятся слёзы. Испуганная девочка-менеджер стряхивает с меня стеклянную пыль с мелкими осколками и влажной салфеткой стирает капли крови — пара осколков едва задели щеку и шею.

— Больше нигде не ранена?

Заторможенно осматриваю себя, вроде других порезов нет, чудом даже одежда целая.

— Нигде.

И везде.

Глава 22

Получаю подтверждение оплаты ипотеки за эту квартиру. У нас договор на двоих, но всем занимался Тим, а ко мне долетали только весточки из банка. Как быть теперь? Полную сумму не потяну, брать у Тима — странно, особенно с учётом того, что я делаю прямо сейчас.

После разговора с Алёной, придя домой, я первым делом тщательно вымылась. А потом, наткнувшись в ванной на мужскую туалетную воду, пошла за сумкой и стала складывать в неё мелочи, которые он забыл или оставил за ненадобностью. Без рефлексии, даже не вытерлась толком. Взять с полки — положить в сумку, взять — положить, взять — положить. Недостаточно было извлечь осколки снаружи, нужно достать их изнутри тоже. С Тимом вокруг я не заживу — надо хотя бы убрать личные вещи.

В руках задерживается флакон парфюма. Это наш общий. После моего переезда с мусорными мешками в небольшую квартирку Тима, мы недосчитались как раз того, что с косметикой. И следующим утром я стащила у него туалетную воду. Это был яркий, солнечный унисекс с нотками фруктов. С тех пор так и повелось — какой-то аромат всегда на двоих, хотя мы по-разному делили акценты. То, что на нём раскрывалось ананасом и апельсином, на мне отзывалось лимоном, ему больше кардамона, мне — яблока, ему — белый кедр и кумарин, мне — карамель. Я люблю носить на себе его запах. Прикрыть глаза, глубоко вдохнуть и мы вместе. Чёрт, надо осваивать глаголы в прошедшем времени.

Бросаю в сумку флакон и приходит сообщение из банка. Мне ипотеку не выплатить, наверное, придётся что-то делать с квартирой? Вспоминаю все истории о разделе имущества, их жанр колеблется в промежутке от водевиля до хоррора, но больше, конечно, мелодрам. Господи, никогда не думала, что буду проходить через это.

Пью воду, осматривая привычную обстановку кухни. Мы въехали сюда за полтора года до свадьбы. Тим с загадочным лицом посадил меня в машину, сказал, что у него есть сюрприз, и стойко молчал всю дорогу в ответ на тысячу моих вопросов. Не завязывал глаза, просто привёл в эту квартиру, пахнущую свежей отделкой, вывел на балкон и, глядя на меня, а не на роскошную панораму города, спросил будем жить здесь или посмотрим другие варианты.

Больше никуда не хотелось. Это была любовь с первого взгляда с большой светлой спальней, кабинетом и столовой. Первые месяцы, пока не появилась мебель и кухня, спали на полу и ели из мультиварки. Провожу ладонью по гладкой столешнице и улыбаюсь сквозь слёзы. Кухню мы выбирали… тщательно.

Блуждая по лабиринту экспозиции самой крупной мебельной сети в мире, мы примеряли передники, чокались бокалами, гремели кастрюлями и солили в них что-то несуществующей солью из стоящих рядом солонок. Рука Тима то на пояснице, то между лопаток, то его пальцы перебирают мои, а если вдруг разъединяемся, его ладонь беспокойно ищет мою и когда находит, крепко сжимает, передавая сообщение "я тут".

Когда я устремилась к оливковым фасадам, Тим одобрительно хмыкнул, подошёл сзади и положил подбородок мне на плечо. Пощипывая губами мочку уха, спросил:

— Оно?

Я не смогла сразу ответить, гладила ладонями тёплое дерево, представляя, что буду видеть его каждый день и касаться. Мне нравилось так, что хотелось повизгивать.

— Оно! Только низковато…

Мы высокие и, чтобы не сутулиться, к стандартной высоте столов нам надо прибавить десять сантиметров — дома вычитала накануне. Хочу рассказать это Тиму, но не успеваю, потому что он ловко подхватывает меня и плюхает попой на столешницу. Становится между ногами и плотно притягивает к себе за ягодицы, оставляя на них ладони. Мягко сжимает и мурлычет своим низким глубоким голосом:

— А мне в самый ррррраз…

Обнимаю в ответ, пряча лицо у него на шее, и тихонько хихикаю, касаясь губами.

— Пошли отсюда? — в голосе остался только бархат.

— А кухню заказать? — шепчу в шею.

— Точно, кухня же, — вспоминает с досадой.

Так бы мы и дошептались неизвестно до чего, если бы сзади не раздалось громкое:

— Гм, гм! — к нам идёт парень в желтой рубашке, продавец.

Резко отшатываюсь от мужа и бьюсь затылком об угол шкафа над головой. Тим мгновенно ставит меня на пол и прижимает к себе осмотреть ранение. Ничего не обнаружив, просто гладит макушку — так быстрее пройдёт. Не спешу отстраняться, потому что малиновые щёки — совсем не тот вид, с которым я бы хотела делать заказ.