Бич Нергала

До появления Сеула в Пандре афгулы редко забредали в эти горы, но теперь каждое лето две-три сотни воинов обязательно поднимаются на перевал вместе с семьями и терпеливо ждут, когда с севера пойдет бесконечная вереница груженых повозок. Когда им заплатят щедрую пошлину. И Сеул платит самозваным таможенникам, хоть и скрежещет зубами от злости. Платит, ибо это выгодней, чем держать на перевале войска. Одно дело – провести два раза в год караван через необитаемые горы, и совсем другое – захватить спорную территорию, не имея ни сил, ни желания развязывать войну с могущественными и агрессивными соседями. К тому же, пока Выжигу «пощипывают» афгулы, ни вендийцы, ни агадейцы не суются в это ущелье. Для них овчинка не стоит выделки. Им и так хватает неприятностей с драчливыми горцами.

В кошельке на поясе Конана, среди золотых и серебряных «токтыгаев», лежала отлитая из бронзы фигурка парящего сокола – пропуск, полученный Сеулом от племенного вождя афгулов. Конан давно знал этот тотем, несколько десятков мужчин из племени парящего сокола служили когда-то в его армии, но с вождями и старейшинами ему не доводилось встречаться.

Племя обитало в труднодоступных горах, то и дело перекочевывало с одной караванной тропы на другую и сводило концы с концами только благодаря «пошлинам» с купцов. Пожалуй, по афгульским меркам оно было даже миролюбивым, ибо только предельная несговорчивость караванщиков вынуждала соколов хвататься за кривые сабли и кинжалы. Соколы далеко не первый век мыкались в этих бесплодных горах. Суровая природа не позволила им обзавестись стадами овец и коров по примеру соседних кланов, и они нашли замену в лице торговцев. Конечно, можно ободрать гостя, как липку, можно даже кровь ему пустить, но кто тогда приведет караван на следующий год? По Гимелианским горам бродили красивые легенды, как соколы делились с иноземцами последней заплесневелой лепешкой, как дрались с соседними кланами, защищая проезжих купцов. Здешний народ имел мало сходства с апийцами, тоже промышлявшими разбоем. Конечно, и афгул способен за ломаный грош выпустить кишки странствующему проповеднику, но на преступление его толкает вековечная борьба за выживание, а вовсе не фанатичная преданность изуверским обычаям.

На рассвете когирцы залили водой кострища, оседлали коней и двинулись дальше. После полудня вернулся головной дозор. Конан узнал, что впереди, примерно в полете стрелы, дозор обнаружил еще одну теснину. Она тянется с северо-востока, по ее дну тоже течет ручей и змеится дорога. И на дороге видны следы множества копыт. Следы довольно свежие, очень похоже, что перед когирцами движется на юг большой отряд конницы.

Конан в сердцах сплюнул и помянул Крома. И спросил У Тахема:

– Куда ведет это ущелье?

Стигиец был мрачен, ему тоже совершенно не понравилось донесение разведчиков.

– В Агадею. По ней каждое лето проходят несколько кхитайских и вендийских караванов. Они торгуют в Даисе, потом по перевалу Сам-Хтан идут в Когир, а оттуда – в Нехрем и далее. Когда-то здесь проходил Великий Путь Шелка и Нефрита.

– Эти купцы тоже платят афгулам?

– А то как же? Но дело того стоит. С Агадеей очень выгодно торговать, купленные там товары даже в Хаббе и Хоарезме можно продать втридорога, что уж говорить о Немедии и Аквилонии. Купцы и назад бы охотно шли этим же путем, если бы не осенние ураганы.

Конан повернулся к десятнику, командиру головного дозора.

– Чьи следы? Удалось разобрать?

Десятник ответил, что следы оставлены когирской тяжелой конницей, их ни с какими другими не спутаешь. Конан кивнул. Десятник прав, подумал он, подкова когирского боевого коня выглядит необычно, у нее пять шипов – три посередке, два по краям. Кроме когирцев, нехремцев и агадейцев никто в этих краях не оснащает армию шипастыми подковами, но у горногвардейской форма совсем другая. Откуда тут взялся еще один когирский отряд?

Вместе с Тахемом и десятником он проехал вперед, свернул в долину и вскоре спешился у бывшего лагеря. Он насчитал около тридцати кострищ, вчетверо больше, чем осталось на пути его отряда. Пришельцы с севера не ставили шатров, должно быть, спешили. Они тоже поохотились в дороге, оставив вокруг кострищ уйму обглоданных костей и птичьих перьев. А еще у них было вволю золотистого агадейского вина – бродя вдоль ручья, Конан нашел десятки расколотых тыквенных бутылей, от них исходил знакомый приятный запах.

Сколько дней назад заночевал тут загадочный отряд? Два, три? Угли давно остыли, зола осталась целехонька – по долине не гулял даже легчайший ветерок. «Не больше суток прошло», – сказал себе Конан без особой уверенности.

Он вернулся к отряду и приказал всем держаться настороже. Лучники и арбалетчики ехали с оружием на изготовку, шаря глазами по крутым склонам – не притаился ли где меткий вражеский стрелок. Остальные воины надели шлемы и опустили забрала, прикрылись щитами, наклонили вдоль земли длинные копья.

Ущелье впереди было достаточно широким для фронтальной атаки, а на склонах среди бесчисленных уступов и углублений смогла бы укрыться целая армия. «Если нас подстерегают три или четыре сотни регулярной конницы, – подумал Конан, – то вся надежда на головной дозор». Ему вдруг представилось, как из-за ближайшего поворота навстречу выплескивается ощетиненная копьями лава, как его отряд в панике мчится назад, и вдруг из ущелья, где чернеют кострища, вылетает еще сотня-другая кавалерии. Да, местечко в самый раз для засады. Если у тебя полтысячи всадников, которых не жаль положить костьми ради горстки отчаянных когирских партизан. Ради Конана, киммерийского бродяги, который взялся за невыполнимую работу.

– Нападут – не отступать, – скомандовал он. – Пробиваться. Это не агадейцы, а ваши земляки. Похоже, что оборотни. Может, скоро узнаем, чего они стоят в бою.

– Оборотни тут ни при чем, – негромко произнес Тахем.

Конан вопросительно посмотрел на стигийца.

– Насекомые, – пояснил Тахем. – Я переловил мух-соглядатаев, а новых не прибыло. После оборотней на этой дороге остались бы сотни летающих шпионов.

– Кто же тогда? – мрачно спросил киммериец. Тахем развел руками.

– Кто бы ни были, их намного больше, чем нас, и они на нашем пути. У нас нет другой дороги. Больше всего меня пугает, что они пришли из Агадеи.

– Мне это тоже не нравится, – проворчал Конан, – ну да ладно. Лишь бы не совались к нам, а уж сами-то мы на рожон не полезем.

Он вдруг резко натянул поводья, запрокинул голову и застыл. Глядя, как раздуваются его ноздри, Тахем тоже принюхался и ощутил сладковатый запах.

Над перекатами горного ручья витали ароматы трав, и к ним назойливо приманивался запах смерти.

Хагафи, военный вождь клана парящих соколов, нагнулся и откинул полог латанного-перелатанного матерчатого шатра.

– Входи, Конан. – Афгул указал на мерцающий проем входа. – Такому знаменитому гостю мы всегда рады. В наших краях даже грудные дети о тебе наслышаны. Входи и ничего не бойся.

В шатре плясали синеватые огоньки над бронзовой жаровней, пахло кизяком, прогорклым жиром и овчиной. Тарк опустился на кошму, подобрал под себя ноги, взял из рук хозяина глиняную чашу с конским молоком. Хагафи уселся напротив, обнажил в широкой улыбке редкие и кривые, но еще вполне крепкие зубы.

– Мой родной сын Бараф ходил с тобой на туранцев, – сообщил Хагафи. Как бы он обрадовался, увидев тебя здесь! Увы, подлая мунганская стрела оборвала его молодую жизнь. Надо же! Ты в точности такой, каким тебя описывали мой сын и его друзья, сложившие головы за рекой Запорожкой. Они отправились на север за большой добычей, но ни один не вернулся в родные горы. В этом нет твоей вины, киммериец, – молодые всегда мечтают получить все сразу. Я говорил сыну: уж коли ты сокол, негоже летать в дальние страны. Для этого надо было родиться журавлем или гусем. Сокол – хищная птица, он и в родном краю найдет себе поживу.

Но Бараф не внял моим увещеваниям, он сказал: «Вместе с Конаном я громил хваленую туранскую армию, и я теперь знаю, что переживает степной волк, когда грызет глотку быку. Ты прав, отец, сокол – хищная птица, но разве пристало хищнику щебетать перед толстопузыми купцами? Противно смотреть, как ты и старейшины мечете бисером, лишь бы на будущий год они опять провели по вашей дороге поганые телеги, лишь бы швырнули жалкую кость. Не затем даны соколу острый клюв и крепкие когти, чтобы ковыряться в купеческом дерьме». И сын ушел, а с ним еще двадцать пять молодых мужчин. А потом их кони и дорогое оружие достались грязным казакам.