Страница 76 из 90
Глава 15 Не «Мы», а «Они»
Незаметно опустела бутылочка пейсаховки, и разговоры взрослых, раскрасневшихся от алкоголя и чувств, стали куда как более откровенными и интересными. Нас с Лёвкой не гонят из-за стола, и лишь изредка, покосившись, приглушают голос или переходят на идиш, на немецкий и польский, а то и на какой-то Эзопов язык, полный иносказаний и недомолвок.
Все эти тайны, по большому счёту, не стоят выеденного яйца. Воспоминания юности, работа, родственники… Разговоры рваные, обрывистые, с одной темы на другую взрослые переключаются, будто нажали кнопку на пульте, и так же легко перескакивают назад.
Весёлые смешки, которыми сопровождаются воспоминания детства, сменяются прикушенной губой или влажными глазами, потому что их товарищи по детским играм и проказам, как и большая часть родни, сгинула, как и не было! Это не блокадный дневник Тани Савичевой, но… страшно.
Пропавшие без вести при эвакуации и отступлении, убитые при погромах, сгинувшие в концлагерях, закончившие жизнь на виселицах с табличкой «Еврей и партизан» на груди, поймавшие пулю, шагнув из окопа навстречу накатывающейся волне в фельдграу, умершие от болезней и голода…
Десятки имён. Не посторонних людей, а дедушек, бабушек, кузенов…
Озноб по коже. Наша семья, да и евреи в целом, в этом не уникальны, но легче от этого не становится.
Понимание, почему евреи так вцепились в Израиль, в собственное государство, пропитывает меня. Страна, которая будет отстаивать (и отстаивает!) интересы твоего народа.
Моего…
Вечер встречи, вечер воспоминаний, каким-то странным образом похож на склеенную из кусочков старую киноленту. То пропадает звук, то вообще ничего не видно и не слышно, то какой-то кадр задерживается на экране несколько минут, и невольно врезается в память.
— Не слишком об этом распространяйся, хорошо? — в какой-то момент негромко просит меня мама, — Ничего такого в этом нет, но…
— Понимаю, — перебиваю, видя, как она мучительно пытается подобрать аргументы, — всё понимаю.
— Хорошо… — выдыхает она и гладит меня по голове, — А позже мы поговорим, обязательно поговорим! Обещаю…
… и снова — разговоры, разговоры…
Мелькают имена, даты и географические названия. Это не эпическое полотно, разворачивающееся специально для нас, а старый кинофильм, записи в небрежно перелистываемом блокноте.
Мельком, очень походя, как о чём-то несущественном, упоминается о том, что мама была в концлагере.
— … облава, а у меня листовка подобранная! Ну и… — она замолкла, подперев подбородок ладошкой.
— Бургомистра тогда у вас взорвали, — со знанием дела кивает тётя Фая, подхватывая с тарелки ниточку капусты, — вот немцы и зверствовали. Одного бургомистра партизаны убили, притом не самого плохого, а народу тогда похватали — ужас!
— Да, — выдохнула мама, — зверствовали… я меньше чем через сутки в товарном вагоне была, в Германию ехала. Благо, еврейку во мне никто так и не заподозрил, и в концлагере я недолго побыла, через неделю уже на ферме работала. А там ничего… в коровнике спали, с телятами. Тепло…
… и снова — советские. Аннексия. Не «Мы», а «Они».
Странно? Да нет… мама и тётя Фая были гражданами другой страны, а их, не спрашивая, освободили. Присоединили.
А потом кого как… дядя Борух, как буржуазный элемент, отправился на одну из Комсомольских строек. На перевоспитание, как ЗК.
Там он и перевоспитывался до сорок седьмого года, а после, в сорок восьмом, отправился на пять лет в Среднюю Азию, где и познакомился с будущей женой, жившей там в ссылке.
Маму, вместе с родителями, сперва уплотнили, потом выселили, а потом её отправили в Винницкую область, в детдом. Подальше, так сказать, от религиозного мракобесия. Религия яд, береги ребят!
А родителей, как буржуазных, националистических и религиозных элементов разом, посадили… При Советах посадили, а при немцах — расстреляли[i].
— Помалкивайте, ладно? — просит нас тётя Фая, и тут же, глянув на ходики, экспрессивно всплёскивает руками.
— Ой-вэй! — а эмоций-то…
— Фая? — дядя Боря, встревоженный, тут же повернулся к ней, готовый… вообще готовый, ко всему.
Меня аж в сердце кольнуло… неспроста такая реакция, она ж годами нарабатывается, и не только от любви к супруге…
« — Лагеря, — приходит понимание, — они ж или в лагере познакомились, или сразу после, когда среди ссыльных и бывших ЗК жили. А народ там ох какой разный… да и скотские условия своё накладывают»
— Скоро люди с работы приходить начнут, — объяснила она понятное всем, кроме меня, виновато погладив супруга по плечу.
— А… да, действительно, — успокоился дядя Боря, на миг прижавшись щекой к её руке.
— Мальчики, помогайте! — весело скомандовала тётя Фая, подхватываясь из-за стола и собирая тарелки, — Ханна…
Она бросила несколько слов на идише, на что мама, кивнув понятливо, начала с охотой помогать.
— Сидите! — тётя Фая замахала руками на мужчин, начавших было вставать, — Вы два слона в посудной лавке!
Собственно, и наша с Лёвкой помощь в общем-то не нужна женщинам, но навести суету мы помогли! Бегая туда-сюда с блюдцами, блюдечками, чашками и салатницами, сталкиваясь то и дело в проходах, мы почувствовали себя нужными, а я слегка отошёл. А то очень уж настроение у меня было… своеобразное.
Очень странное чувство, когда ты одновременно — наследник победителей в обеих жизнях, и в то же время «Они», а не «Мы». Голова кружится… и если бы не эта суета, я бы, наверное, снова завис…
« — Кстати, надо будет разобраться с этим чёртовым зависанием» — делаю себе мысленную пометочку, и тут же вспоминаю, что интернета нет, и работа с информацией, работа с источниками, в этом времени куда как сложнее…
« — А в этой стране ещё и дурнее» — расстраиваюсь я, вспоминая о паранойе и охранительстве, растущих на обильно унавоженной почве СССР, подобно грибнице. Настроение портится ненадолго, но праздничная суета и разговоры родных быстро возвращают мне нормальное расположение духа.
Чуть погодя мама принялась мыть посуду, а тётя Фая разбирать со стола, или вернее — накрывать его заново. Попроще.
Мама, переговорив с отцом, выложила на стол снедь, взятую нами из посёлка, и тётя Фая приняла это с благодарностью. Ну и правильно… без холодильников, по летней жаре, какой-то шанс имеют разве только варёные яйца и тёть Зинины шанежки со сгущёнкой и изюмом — плотные, ни разу не сдобные, по консистенции ближе к пряникам, которые та пекла на две недели вперёд, и которые, кажется, могут храниться много дольше.
— Давайте ведро вынесу, — подхватился я, — пока на пол не заплескалось. Куда его?