Русские плюс...

Лев Аннинский

Русские плюс…

ПРОЛОГ

ОТКРЫТЫЙ ВОПРОС

Впереди у нас — возникновение новых народов на данной территории СССР. Какой из них станет называться русским — это, скажу я вам, открытый вопрос. Русскими будут те, кто захочет себя так называть и отстоит среди других это имя…

Признаться, я оторопел, прежде чем заставил себя согласиться с этим прогнозом. Я думаю, любой трезвомыслящий человек, русский или нерусский, вынужден будет с ним согласиться. Но, кроме трезвомыслия (при всем его дефиците), есть у нас и еще «что-то» — под ним, над ним, за ним, вне его: ощущение продолжающейся судьбы, которое заставит всякого человека (и нерусского тоже, ибо не только русских коснется общий жребий), русского же в особенности, — внутренне сжаться сердцем, принимая диагноз, процитированный мною. Я комментирую не геополитическую ситуацию, которая в третьем тысячелетии Христовой эры, наверное, будет мало напоминать наши разваливающиеся общественные «дворцы», — я комментирую наше сегодняшнее отчаяние от накренившейся культуры. Слава богу, есть люди, имеющие мужество говорить с нами об этом прямо.

Глеб Павловский — один из таких людей. Не буду отсылать читателей к его блестящим статьям в журнале «Век ХХ и мир» — их, я думаю, читало и без моих рекомендаций огромное число людей по всей стране. Но газета «Московский комсомолец», напечатавшая вышеприведенное интервью Гл. Павловского, — при всей популярности этого издания среди москвичей, вряд ли так уж лежит открытым доступом в библиотеках «всей страны». А сказано там про нас всех:

«Пока вы предполагаете, что рано или поздно, не в первом, так в одиннадцатом универсаме вы найдете черствый хлеб и плохое молоко, — работать необязательно. Когда эта надежда исчезнет и жестокость жизни будет осознана, — появится другой народ».

Опять-таки умом вижу: да, так. Вечных народов нет. Нет «пралитовцев», «праказахов», «праангличан». Народы рождаются, старятся, исчезают. Имена переходят по наследству или теряются. В истории на этот свет — бездна обнадеживающих и обескураживающих свидетельств. В «независимой печати» обыгрывается сейчас старинная пара названий: «Русское Литовское Княжество» — против «Московско-Казанского Ханства». Слишком понятно, кого и как поддевают этой ономастикой. Я бы сказал, что ею поддевают разом и русских, и литовцев… и татар тоже. Не смог Сарай объединить гигантские пространства — досталась эта роль Москве. Но и Литва в свой час претендовала на подобную роль. А если бы преуспела? Кто от кого сегодня отделялся бы?

Москва — порождение отнюдь не только славянского корня, или «дичка», как сказал поэт, «подвоя», удержавшего слово «Русь», что всплыло из славянских глубин (и то — не из варяжских ли?), — тут еще многое привилось. «Классическую розу» в нашем букете мы созерцаем благоговейно, но и татарскую традицию государственности признать придется: ордынский костяк посреди евразийской безграничности. Не говоря уже о греческом, византийском хитроумии, через которое оказалось пропущено (нами, нами!) доставшееся нам христианство и которым мы теперь освящаем нашу спасительную хитрозадость. Язык? Да, это важно, жизненно важно. Первоэлемент культуры! Так если отсчитывать от славянской архаики, русский язык наиболее модернизирован, даже слишком модернизирован, на взгляд ревнителей; если же отсчитывать от мировой прагматики (где побеждает гибкий и быстрый на перемены английский), то наш язык как раз недостаточно модернизирован, слишком архаичен, малоподвижен…

Чем же нам удержаться?

И еще более страшный вопрос: надо ли удерживаться в этом скольжении? Были до нас люди, будут и после нас…

Так вот: нет такого вопроса для меня. Надо держаться — не «потому, что», а без «потому, что». Надо держаться независимо от всяких к тому оснований. Мы сами и есть «основание». Надо уметь держать имя перед Господом.

Рок русских — податливость. Мягкость наша присновспоминаемая, всеотзывчивость. Рыхлость, компенсируемая безумием насилий. Готовность со всеми «слиться». Потому и империю склеили (немцам не удалось — слишком железные). А мы, как Лесков сказал, — «тесто». И каждый раз — мы не те, что раньше. «Мы не те русские, что были до 1917 года», — истинно так. Когда-то за Ждановым повторяли это с гордостью. Теперь повторяем — с отчаянием.

Так вот: те! И никакой кампанией «исправления ошибок» не вытравить из истории ни одного этапа. Нет у истории ошибочных глав, а есть сплошной крестный путь, где все шаги смертельно опасны и потенциально иллюзорны. Не говорите мне ничего про «иллюзион коммунизма» — я сам из него вышел. Это был действительно иллюзион, наркоз, анестезия; никто этого «коммунизма» в глаза не видел осуществившимся — нигде. Разве что Вера Павловна в прекрасном сне. А была — страшная реальность двух мировых войн, в которых народу требовалось стать огромной армией и положить во спасение имени десятки миллионов. И до этого семь веков — сплошная «война», сплошная «оборона». Двести лет передышки после Петра — и какой взлет культуры, к мировому признанию! А так — тысячелетняя жизнь «лагерем».

И дальше так будет?

Научатся ли люди третьего тысячелетия жить на этой равнине, не тесня и не сшибая друг друга? Или опять всем против всех обороняться? «Открытый вопрос», — сказал бы Глеб Павловский. Еще неизвестно, каким мутантам посчастливится выжить в этой свалке, может, и нашим внукам. Деды выжили дорогой ценой — ценой «коммунизма». Естественно, военного, потому что невоенного коммунизма не было в природе. Так еще бы меж мировыми войнами и не принять «коммунизм» в противовес тевтонскому «кулаку», и «нацизму», и «фашизму» — растопыренной рукой не дерутся.

Кончится тысячелетняя драка — все переменится. И люди. И песни. Боюсь, правда, что спросят тогда люди будущего: а были ли мировые войны неизбежны, и, значит, нужен ли был лагерный коммунизм пяти поколениям русских? Слава богу, не нам придется отвечать на этот вопрос.

А нам?

А нам — работать.

А мы работать не привыкли, не настроены. Захватывать, удерживать, оборонять, отстаивать, делить, распределять — это да. Стоять насмерть. Культура у нас соответствующая: героическая, трагическая, мистическая, воинственно-религиозная, воинственно-атеистическая.

Гибнет такая культура? Гибнет. Не от «ударов» — от соблазнов. От мировых дискотек.

Как ее спасти?

Никак. Никакими усилиями «писателей» и «музыкантов» вообще не спасешь культуру, если народ не вернется к делу. Если русские не возродятся — и не дай бог как народ воюющий, а как народ работающий. Если не будут при первой возможности высаживаться шеренги «нищих», а пойдут эти люди что-нибудь делать; если не будут шататься по улицам толпы молодых людей в клубах мата, а будут искать себе работы; если стоики, сутками проводящие в очередях, захотят не стоять насмерть, а что-то производить. Я понимаю, что в каждом случае найдется причина стояния: не завезли, не выбросили, не дали, не отпустили… Но когда стояние в затылок приобретает такие масштабы, поневоле закрадывается мысль об «образе жизни».

Культура рождается из образа жизни — «писатели» и «музыканты» ее только фиксируют.

Родилась русская культура из двунадесяти составных; все шли сюда, и никто не спрашивал ни «чей ты родом», ни «откуда ты», а только: хочешь ли жизнь положить за эту страну?

Теперь что спрашивать? Хочешь работать? Хочешь строить эту страну? Хочешь ее разворовывать?

Шок бездействия поставил все на грань распада. Пустая земля. Переполненные очередями города. «Рабсила», нанимаемая из-за границы (восточной), потому что тут «некому работать», а работники рвутся через другую границу (западную), потому что там «больше дадут».

Чего нас жалеть, если мы сами не хотим спасения?

Имени жалко, Господи. Пушкина жалко. Толстого. Общего дела жалко, в которое вколотили себя люди, ставшие русскими.