Ненаписанное письмо

— Я думал, ты все выкинула.

— Не все, — ты отвернулась, чтобы достать вилки, но глаз так и не подняла. — Что-то я оставила. Я сама их иногда ношу.

— Мои вещи?

— Да.

И добавила чуть погодя:

— Видимо, я стала сентиментальна.

Я оделся, как ты просила. Ел молча.

Ты наливала мне чай, резала хлеб и тоже молчала. Никто из нас не знал, о чем говорить. И я даже представить себе не мог, о чем ты думаешь. Кто-то должен был сорваться первым, нарушить эту чинную атмосферу беспристрастности. Но все происходило мирно, даже хладнокровно, что начинало казаться, будто тебе впрямь все равно, что будет дальше и будет ли что-то вообще.

Может, ты ждала, что я позавтракаю, поблагодарю за еду и секс формальным чмоканием в щеку и уберусь подальше вместе со своей собакой, бронзовым загаром и пятимесячным отсутствием?

— Марта, — сказал я, — мы могли бы прогуляться сегодня, если хочешь.

— Джей, — ты опустила вилку на стол, — это, конечно, очень милое предложение с твоей стороны, но…

Я не дал тебе закончить фразу:

— Но если ты не хочешь гулять, мы можем остаться дома и смотреть целый день телевизор. У меня давно не было телевизора, с удовольствием посмотрю.

Ты улыбнулась натужно.

— Джей…

— У тебя другие планы? — снова перебил я.

Ты подумала с минуту.

— Нет. У меня нет других планов. Я бы прогулялась. Да.

— Хорошо. Давай собираться?

Ты огляделась растеряно. Обе твоих ладони крепко сжимали край столешницы.

— Куда мы пойдем? — спросила ты.

— Может, наведаемся к Филу? У него есть горячий шоколад и какао. Тебе можно шоколад или какао?

Теперь ты улыбнулась нормальной, человеческой улыбкой, которая всем нам была нужна как воздух.

Втроем — ты, я и необыкновенно счастливый Чак — мы размеренно шли по городу, минуя улицу за улицей.

Я еще не свыкся окончательно с мыслью, что теперь нас в самом деле четверо. У четвертого еще не было ни имени, ни фамилии, ни определенного статуса, хотя во многом именно судьба этого человека должна наложить свой отпечаток на будущее всех нас. Мне было еще далеко до полного осознания того места и той роли, которые я по сути сам уже себе определил. Важность того утра — наполнивших его слов, мимолетных взглядов, вроде бы ничего не значивших жестов — я оценил лишь много времени спустя.

Тогда я просто чеканил шагами черный асфальт, придерживал твою руку на моем локте, одергивал Чака, чтобы он лишний раз не лез к прохожим, и вел абстрактные разговоры о том, что меня мало тревожило, и о чем мы оба могли спокойно говорить.

Пообедав у Фила, мы спустились к реке.

В этих краях до декабря обычно держится плюсовая температура днем, потому река еще не замерзла, и мы любовались ее ровным течением с набережной. Чак, не найдя ничего интересного в таком досуге, со скучающим видом вертел ушами.

Мы с тобой, Марта, стояли близко-близко. Ты прислонила голову к моему плечу.

Время скользило неслышно по безликой, обутой в холода безлюдной набережной, по нашим лицам и телам. С каждой секундой его оставалось все меньше, потому что время — невосполнимый ресурс, который мы тратим все больше не на решения, а на поиски тех самых решений, которые иногда не спешат приходить.

Мне понадобилось почти пять мучительных месяцев, чтобы встретиться с пониманием того, ради чего стоит жить и есть ли в этом мире хоть что-то, за что можно уцепиться. Будда, поселившийся в моем сердце, чей лик я отныне носил на шее, призывал отказываться от своих прихотей и страстей, чтобы выйти из круговорота бренности и обрести внутренний Свет.

Но я так и не смирился с тем, что безбрежный космос Бога может принести мне спасение и приведет к большему, чем может мне дать земная любовь.

— Что ж, — сказал бы Учитель, добродушно щуря свои глаза-миндалины, — значит, твои дни на земле еще слишком молоды. Став старше на одну жизнь, ты снова воззришь к праведному Пути. А сейчас ты просто вернешься к человечеству и будешь его маленькой частью.

— Я надеюсь быть хотя бы не худшей его частью.

— Это уже немало.

До следующей жизни…

И, может быть, там я снова встречу Пенни, как она того хотела. Ее душа и телесность обретут единство. И мы попробуем остаться близкими друг другу. Кто знает…

Быть может, Чак повторно станет моим лучшим другом, но уже в человеческом обличье. Он будет мои товарищем, сыном, братом, отцом — доверенным человеком, чтобы наравне со мной дарить свою заботу, делиться своим опытом. Кто знает…

Быть может, Крис будет жить не так далеко. Быть может, мы вместе увидим горы, пустыни и экзотических красавиц. Будем курить траву, будем драться в шутку или всерьез. Будем героями или разбойниками, или теми и другими сразу. Кто знает…

Быть может, мама останется со мной живая. Я вспомню ее глаза из прошлой жизни, которые сейчас совсем забыл. Но там, в моем новом будущем, мне не придется забывать. Не придется прощать ее за ошибки, в которых никто не виноват.

Кто знает, что мне предстоит на новом витке Сансары.

Все это, если и случиться, то когда-то потом.

Потом…

Сейчас рядом со мной была ты, Марта, мой верный пес Чак и еще нерожденный ребенок, которому я вознамерился дать свою фамилию.

Я нащупал в кармане коробку с кольцом. Достал ее. Открыл. Вытащил кольцо из прорези и протянул тебе.

— Примерь.

Ты посмотрела на меня так, будто бы я предложил тебе раздеться в общественном месте.

Неловко вытерев ладони о пальтовую ткань, ты приняла из моих рук сверкающее украшение.

— На какой палец?

— Продавец сказал, что должно подойти на безымянный.

Ты критически осмотрела свои затекшие конечности, потом зачем-то облизала фаланги на безымянном пальце и попыталась продеть его в узкое отверстие, которое было ему явно не по размеру. Однако твоя настойчивость победила — кольцо с горем пополам заняло положенное место.

— Теперь только вместе с пальцем отрывать, — сказала ты так, словно говорила не о себе, а подтрунивала над какой-нибудь приятельницей, не очень близкой, что нестрашно обидеть.

Ты ведь все еще не верила в то, что случилось.

— И что теперь? — спустя несколько минут спросила ты.

— Мы помолвлены, — констатировал я.

— Я не так себе это представляла.

— Кольцо?

— Предложение.

— А я никак не представлял, — сказал я. — Но рад, что это случилось.

Внезапно ты схватила меня за воротник и вжалась лицом в мою грудь.

Ты рыдала, а я просто обнимал тебя и не стремился поскорее завершить эту истерику. Тебе нужно было выплакаться, а мне нужно было решишься сказать самое главное, чего я еще не говорил тебе с тех пор, как возвратился в этот город.

— Я люблю тебя, Марта. Это единственная причина, почему я уехал и почему вернулся назад. Больше нет других причин.

Процитировав вслух самого себя, я почувствовал, что замкнул наконец длинную дугу поисков, которые высосали из меня подчистую все силы, что я был уже не в состоянии находиться в собственной телесной оболочке. Она стала мне тесна и противна, если я не мог дотянуться до того, что действительно любил. Я только теперь понял, что лишь в любви живет осмысленность к настоящему, тот самый краеугольный камень любой жизни — ее понимание и богатство.

Любовь отражается в бесчисленном калейдоскопе форм, перемещаясь в хитроумных завитках судеб, течений и чувствований. Любовь одна на всех, но уникальная в каждом своем рождении. Мы — ее родители, и мы же ее дети. Потребители и генераторы. Две стороны одной монеты, которая непрерывно крутится.

Сансара.

И, повинуясь ее законам, витки земного странствия невозможно прервать ничем, кроме выхода к богу.

Потому завершив один этап единого круга, я ступил на тропу нового. И, конечно, он не был устелен передо мной лепестками лотоса, но был полон моей огромной веры, что радость и боль неизменно чередуются до тех пор, пока я существую.

А наши с тобой радость и боль, Марта, чередуются до тех пор, пока существуем мы оба.