Последняя роль неудачника

Гордеев снова заинтересовался:

– Так что же, татуировки на теле с такой точки зрения – это все равно что надпись «Здесь была Маша» на «Мадонне» Рафаэля?

Агеев засмеялся, а Гальцев, кажется, оторопел. Вопрос застал его врасплох.

– Ну, – помялся старый криминалист, – с такой точки зрения тату оскверняет тело. Но... но с другой точки зрения – наоборот! Чем выше объект, тем значимей статус надписи, сделанной на нем. Тело человека сотворено Господом, и прописанное на нем имя – это как надпись на иконе, как буквенные знаки на кресте. Имя собственное, нанесенное на тело, обращено уже не столько к прохожим, сколько к вечности! Да и вообще, молодые люди, времена ведь сильно изменились. Например, сейчас много салонов, где делают татуировки с помощью современного оборудования и рисуют что хотят сами или по желанию клиента.

– Восточные мотивы стали очень популярны, – заметил Филя, – иероглифы там всякие, шмиероглифы...

– Вавилонское смешение культур, – кивнул Гальцев. – Но хотел бы заметить, что язык татуировок – это колоссальный набор символов и передаваемые в устной традиции правила их сочетания и чтения.

Филя Агеев вздохнул с облегчением.

– Так что там было, вы говорите, на вашем знакомом или малознакомом? – уточнил Гальцев у Гордеева.

– Изображение ангела со свечой и надпись «Святой Отец, спаси и сохрани раба Божьего». И еще две буквы... «Ми». Возможно, раба Божьего Михаила.

Гальцев покивал.

– Это классический оберег. Защита. Татуировка-талисман.

– У меня когда-то был клиент, – припомнил Гордеев, – с наколкой «Спаси от легавых и суда».

Гальцев кивнул.

– Тоже оберег. Вообще же оберег в воровском мире – это татуировка с изображением Иисуса Христа, Богоматери, архангелов, святых, ангелов, церквей, монастырей, креста, черепа человека или без такового. Например, существует еще известный воровской оберег-тату «Да принесет мне воровскую удачу царица небесная».

– Значит, такого рода наколки у них в ходу?

– Ха!

– Значит, возможно, что человек этот, так сказать, зону топтал?

– Ха, – снова подтвердил Гальцев. – Это более чем возможно! – И тут же добавил: – Но не безусловно. А не желаете ли разделить с пенсионером скромную трапезу?

– Э, – вмешался Филя, – э... правильно ли будет сказать, Иван Трофимович, что тело вора представляет собой не разрозненный набор знаков языка тату, а целостный и сложнейшим образом организованный речевой акт?

Гордеев с изумлением уставился на своего приятеля (излагать мысль таким наукообразным образом было совсем не в его стиле), а пожилой криминалист одобрительно покивал седой головой.

– Совершенно верно, – с удовольствием и одновременно с некоторым разочарованием сказал Гальцев. С удовольствием – от беседы с просвещенными людьми, с разочарованием – оттого что мысль была закончена за него.

Тут Гордеев сообразил, что Филя, видимо, просто знает наперед все фразочки и ходы старого криминалиста и сейчас просто завершает их светский диалог.

В лифте Гордеев сказал язвительно:

– Продуктивный визит, ничего не скажешь!

Филя развел руками: ничего, мол, не поделаешь, как есть, так и есть.

Уже в машине договорились, что Филя займется этим делом. Некогда, работая в МУРе, он как раз специализировался на криминале, связанном с автомобилями. И по сей день Филю интересовали все дела, так или иначе связанные с машинами.

Они вместе съездили на Петровку, где по-прежнему трудился легендарный Эммануил Степанович Сазонов, уникальный специалист по созданию фотороботов, не признававший современной аппаратуры и работавший простым карандашом. Он умудрялся извлекать из сознания свидетелей уже подзабытые ими эмоции, которые помогали им, неожиданно для себя, многое вспомнить.

Довольно быстро Сазонов сделал два портрета – водителя «мерседеса» и его спутницы, и эти портреты Филя по своим каналам «зарядил» для проверки.

Гордеев воспринял это с некоторым облегчением. Конечно, было бы еще проще вовсе забыть о происшествии. Но не получалось. Да и не в его это было правилах.

Он отклонил пару предложений о совместном ужине (одно от женщины, другое от коллеги) и отправился домой. Поужинал в одиночестве, посмотрел телевизор (без звука – так полезней для душевного равновесия) и завалился с книжкой на диван. Это был Эрл Стенли Гарднер с его бесконечными историями про ушлых адвокатов и главного из них – Перри Мейсона. Нельзя сказать, чтобы Гордееву особенно нравился Гарднер и его персонаж, но некоторые приемы Мейсона не могли не вызывать восхищение, в частности, безукоризненно отработанный прием пикировки адвоката с государственными обвинителями, в которой обычно и выявлялась истина. Читая эти искрометные диалоги, Гордеев не раз признавался себе, что эта книжная жизнь выглядит очень правдиво. Ведь, по сути, уйдя из следователей в адвокатуру, он, Юрий Петрович Гордеев, стал даже больше, чем прежде, заниматься оперативной работой, хотя настоящий адвокат должен копаться в бумажках, заниматься юридической казуистикой и выискивать бреши в позиции противоположной стороны, которую олицетворяют такие же крючкотворы. А впрочем, не исключено, что подобная бумажная рутина вскоре ему и предстоит – вот, например, в Химках.

5

Утром во вторник, запасшись двухлитровой бутылкой минеральной воды, Гордеев снова выехал в Химки – осматривать помещение, которое предполагалось арендовать под офис юридической консультации. На этот раз поездка прошла без осложнений, если не считать одного телефонного звонка. Когда он был на Кольцевой, его достал Вячеслав Иванович Грязнов.

– Юра, как живешь?

– Твоими молитвами, – осторожно сказал Гордеев.

– Стараемся, – скромно подтвердил Грязнов-старший. – А знаешь, у меня для тебя дельце. Сознайся, ты рад?

– Этого я и боялся, – честно признался Гордеев. – Что ты свалишься на мою голову и предложишь какое-нибудь дельце.

– Ты только не горячись. Ты сейчас где?

– Какая разница? – проворчал адвокат.

– Ну все-таки? Я звонил тебе в офис, мне сказали, что ты не в Москве. Это правда?

– Не совсем, я только выезжаю из города.

– Ага! А куда движешься?

– Еду в Химки.

– Видишь, как замечательно все складывается! – обрадовался Грязнов-старший. – А я тебе хотел предложить в Зеленогорск смотаться – в том же направлении, только немного дальше. Скажи, Юра, ты был когда-нибудь на тамошнем озере? Красотища неописуемая! И прохладно, никакого тебе раскаленного асфальта! Правда, здорово?

– Какое еще озеро? Какой еще Зеленогорск? При чем тут Зеленогорск?

– Сейчас объясню. Там, видишь ли, в беду попал один неплохой мужик. Ему нужен квалифицированный адвокат.

Гордеев не любил форс-мажорные ситуации, когда нужно было срочно выручать чьих-то знакомых, по дурости хапнувших взятку или что-то в этом роде.

– Хороший человек – это мент какой-нибудь?

– Откуда ты знаешь? – удивился Вячеслав Иванович.

– Просто так ляпнул, – сознался Гордеев, получая все же некоторое удовлетворение от собственной проницательности. Хотя, положа руку на сердце... за кого еще мог просить Грязнов-старший?

– Да, он когда-то в Москве работал, мы немного пересекались, не очень, кстати, дружественно, но мужик честный. Опер местный, Антон Малафеев.

– И в чем его обвиняют? – вздохнул Гордеев. У него появилось устойчивое ощущение, что Вячеслав Иванович уговаривает его ввязаться в очередную историю.

– Ничего особенного. Превышение служебных полномочий и прочая мутотень. Кажется, вошел в контакт с преступным миром или что-то в этом роде.

– Ничего себе.

– Да ты что, маленький, не знаешь, что это значит? Стукача небось себе рекрутировал, деньжат ему подбросил – вот и все дела. Ну, Юра, я тебя прошу!

Гордеев съехал в правый ряд и затормозил.

– Слава, ты в своем уме?

– Абсолютно. Надо помочь. Там на него здорово начальство окрысилось.

– Так, может, есть за что? – ляпнул Гордеев и тут же об этом пожалел: вступил в диалог, тем самым как бы фиксируя свой интерес.