Страница 8 из 8
— И что теперь делать, Вась? — спрашивает, когда Настя надевает свои любимые розовые наушники с кошачьими ушками. — Он же Стаську увидел.
— Да что делать… ничего, Люд, — отвечаю, а у самой внутри подрагивает. — Больше пяти лет прошло, мало ли где я и с кем.
— Вася, ты шутишь? Я сейчас это очень чётко увидела, стоило взглянуть на твоего мажора: Стася — его ксерокопия.
— Да ладно, — привожу последний аргумент, а у самой уверенности ноль целых, ноль десятых. — Глазки у неё голубенькие. Мои.
— Ага, и всё. А так вылитый папочка, — сестра недовольно сигналит подрезавшему нас придурку перед поворотом.
— Люда, — снова сердито смотрю на сестру, и теперь уже заслуженно, — Стаська — моя. Точка. Никаких папочек. Ты знаешь, что я пыталась связаться и чем это закончилось. Хотел бы знать — узнал. Ему было не нужно. Думаю, и сейчас не особенно. Так что давай тему свернём.
— Как скажешь, — пожимает плечами Люда и сворачивает на школьную парковку.
Мы идём за Сашкой, встречаем его, когда учительница выводит весь класс к забору.
— Привет, тётя Вася, — улыбается племянник. — А я сегодня по чтению пять получил, и по рисованию. Хочешь, рисунок покажу?
— Конечно хочу!
Саша достаёт из портфеля альбом и разворачивает. На странице изображён большой разноцветный луг с цветами, бабочками и какими-то жучками. Огромное количество мелких, очень мастерски, как для второклассника, прорисованных деталей. У Саши талант, это очевидно. Люда как раз подумывает отдать его в школу искусств. Волнуется, что нагрузка на глаза будет, но Аслан её уверяет, что Сашкиному зрению ничего не грозит. Не более, чем любому ребёнку со здоровым зрением.
И в такие моменты, как сейчас, рассматривая его рисунки, я понимаю, что тогда не зря наступила себе на горло и не швырнула деньги Радичам обратно. Их грязные деньги, всученные мне на аборт, сослужили доброе дело.
Мы усаживаем детей в машину и едем в пиццерию, как и обещали. Сашка и Стася болтают, двоюродный брат рассказывает моей дочери с важным видом о том, что быть школьником — это большая ответственность, и что если она не хочет опозориться, когда пойдёт в школу, то ей стоит перестать пачкаться во время еды.
Говорит, а у самого на рукаве пятно от кетчупа.
Люда закатывает глаза и цокает языком, называя сына умником, а Стася смущённо оттирает с кончика носа джем от чизкейка.
Дети такие дети. Они живут и радуются каждому дню, солнышку, божьей коровке, севшей на ладошку, куску яблочного пирога. И нас этому учат, потому что взрослые забывают о ежедневных простых радостях жизни. Погрязают в рутине, быте и взрослых проблемах, которые иногда кажутся нерешаемыми. А дети напоминают, что жизнь сама по себе прекрасна.
И я благодарна своей дочери за это. За то, что она только лишь своим существованием напоминает мне, что в жизни есть не только боль, одиночество и осколки. Её светлая, искренняя улыбка каждый раз даёт мне мощнейший заряд.
— Ну что, поехали? — поднимаюсь, когда дети доедают десерт. — Заедем в магазин?
— За сиреневым платьем? — глаза дочери вспыхивают, она уже вторую неделю заворожена красивым сиреневым платьем с белым атласным пояском в соседнем магазине.
— Именно.
— А мне книгу про водных обитателей купим, мам? — спрашивает Сашка у Люды.
— Саш, я же тебе обещала эту книгу, так что обязательно, — отвечаю вместо сестры.
В большом детском магазине сегодня аншлаг. Вроде бы и праздников в ближайшее время не намечается больших, а людей тьма и в примерочных, и у кассы.
Стася светится счастьем, когда мы после примерки кладём платье в корзину, а потом по пути к кассе зависает возле полок с обувью.
— Мам, смотри, — говорит заворожённо, показывая на серебристые балетки на шнуровке. — Какие они красивые!
Настя мечтает танцевать. Смотрит на видеохостинге записи танцев разных коллективов, представляет себя балериной, ставит даже постановки на куклах. И у меня в груди всё переворачивается, когда я вижу её грустные глаза, когда мы проходим мимо музыкальной школы, что у нашего дома. Она просит приподнять её, чтобы заглянуть в окошко танцевальной студии на первом этаже.
Но ей нельзя. У Насти проблемы с суставом на правой ноге, поэтому она хромает. Заболевание вызывает воспалительный процесс, который усугубляет ситуацию. Периодическое лечение препаратами сдерживает разрушение сустава, но ей нужна операция, и делают её только в Москве или за границей.
Я много читала про это заболевание, и выяснила, что надежда на полноценную жизнь у неё есть. И даже на танцы. По крайней мере, мне бы очень этого хотелось, и я сделаю всё возможное и невозможное, всё что смогу.
Туфли мы тоже покупаем. И вечером Настя с предыханием их надевает под новое платье и крутится у зеркала.
— Смотри, мам, — поворачивается ко мне, сверкая восторженным взглядом. — Смотри, у меня получилось сделать па-де-Бурэ!
Она даже названия некоторых движений выучила по видео, так горит у неё это желание.
Настя переступает ногами, но больная ножка подкашивается, и дочь падает. Взгляд тухнет, а личико вытягивается. Вижу, что она пытается сдержать слёзы.
Подхожу к ней, помогаю подняться и беру на руки. Она худенькая, лёгкая. Начинаю танцевать с нею на руках. Па-де-Бурэ у меня выходит так себе, но я стараюсь, и Настя начинает улыбаться. Поднимает вверх руки в классической позиции, получается такая у нас танцевальная фигура — танцуют мои ноги и её руки.
— Всё у тебя получится, — целую её. — Обязательно.
Настя кивает, и я вижу, что она безоговорочно мне верит.
Вечером она засыпает в моих объятиях, а я всё лежу рядышком, не тороплюсь уходить в свою одинокую постель. Обнимаю дочь, приглаживаю выбившиеся из косичек прядки. И понимаю, что кроме боли и разбитого сердца моя изувеченная любовь к Семёну принесла мне и самое большое счастье — мою дочь, мою Настю.
11
— Слушай, что там такого случилось в Питере? — спрашивает Римма, делая глоток кофе из своей чашки. — Говорят на фирме, сделка прошла на ура, испанцы приняли все наши условия и даже предложили сами расширить сотрудничество. Этот Кортес потом дополнительно бумаги высылал по новым каналам поставок. Но Семён Владимирович вернулся сам не свой.
— Да вроде бы всё нормально, — пожимаю плечами. Мы с Риммой дружим уже несколько лет, и довольно близко, но сказать ей, что её начальник — отец моей дочери, духу не хватает.
— Очень даже ненормально. Наташка, секретарша его, говорит, рычит на всех, фыркает, даже с другом своим, начальником юридического, повздорил из-за чего-то.
— Ну да мало ли, — опускаю глаза, не выдержав внимательный взгляд Риммы.
— Хм, — сдаётся она. — Может, отец его, гендиректор фирмы нашей, прилетает из Москвы? Семён Владимирович всегда нервный в таком случае и потом ещё дня три лучше не подходить к нему.
— Он на отца работает? — спрашиваю зачем-то.
— Да. И батя его — жуткий мужик и настоящий придурок, — говорит шёпотом, будто кто-то может нас в кофейне подслушать. — И Семёна нашего и в хвост, и в гриву вечно. Постоянно недоволен им, критикует, хотя наш краснодарский филиал самый успешный после московского. А их по России, кажется, шесть.
— Не знаю, всё возможно.
Значит, всё-таки на отца.
Не вяжется у меня в голове образ того Семёна, того бесбашенного, сумасшедшего мажора, живущего на полную катушку, покоряющего вершины, ломающего стереотипы с покорным отцу-деспоту сыном. Не он это. Где-то действительно трещина у него внутри, что сломала того огненного юнца, в которого я когда-то влюбилась.
“Ты ведь посмела? Посмела сломать меня?”
Внутри стекает горячая волна. От лица и до самых пальцев ног. Будто только сейчас я осознала, что он мне сказал. В тот момент не поняла, не восприняла, своими чувствами, пробившими броню, занята была.
Почему он обвиняет меня? Почему? За что? Почему наш секс в отеле в Питере был таким отчаянным, будто Семён пытался наказать меня за что-то, словно обиду засевшую вымещал?
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.