Страница 20 из 41
Вера делает юркий оборот вокруг себя, а потом показывает Насте, как красиво опустить и снова поднять руки.
Мне кажется, малышка и не дышит.
— Короче, — Вера возвращается к своим туфлям. — У тебя великолепная пластика. Ждём, когда гипс снимут — и к станку. А пока у меня для тебя кое-что есть.
Вера присаживается на край кровати, достаёт подарки, и они с Настей буквально проваливаются друг в друга, ничего не замечая вокруг. Василина что-то печатает в смартфоне, а потом набрасывает кофту и говорит, что отбежит на пару минут.
Когда мимо проходит, на меня не смотрит, глаза отводит. Проскальзывает и скрывается в коридоре.
— Папа, мама приносит мне какао из автомата внизу часто, — говорит Настя, хитро глядя на меня.
Ловлю недоумённый взгляд Веры, типа “ты ещё здесь?”
Да, действительно, сейчас и поймаю Адамовну. Лучше в лифте или у входа. Не пропущу, пока не выслушает.
Хватит. Однажды уже разбежались потому что слушать и слышать друг друга не хотели. Второй раз не отпущу её.
Спускаюсь на первый этаж и иду к автомату с кофе.
— Не видели, куда девушка в белой кофте пошла? — спрашиваю у администратора за стойкой.
— На улицу вышла, — отвечает та.
Выхожу и вижу Василину. Она стоит чуть дальше ступеней со стаканом кофе в руках. Вот только она не одна.
25
Василина
Я сижу в том же больничном кафетерии, в котором несколько часов назад сидела вместе с Семёном. Смотрю на пластиковый стакан в своих пальцах и думаю о том, что моя жизнь — это сплошные эмоциональные горки. Только лишь за один сегодняшний день я несколько раз воспарила и рухнула, снова воспарила и снова рухнула.
Настя пришла в себя два часа назад и мне было не до осмысления произошедшего между мною и Семёном под оперблоком. Я всецело нужна была дочери, и отключила все остальные свои эмоции. Я научилась это делать на время, но знаю, что потом приходится выдерживать их более сильный удар.
Малышка пришла в себя и сразу мне улыбнулась. А потом попросила сказать честно, на месте ли её нога.
— Конечно, солнышко, — тут же успокоила её я. — А почему она должна быть не на месте?
— Коля в садике сказал, что мне её вообще отрежут, потому что она плохая. Вдруг бы доктор во время операции так же решил.
— Нет-нет, Стася, ты что! — Я наклонилась и прижалась к её лбу губами. Надо же, малышка моя, боялась, видимо, перед операцией такого кошмара, а мне не сказала! Как так? Как я не досмотрела, не увидела в ней этой тревоги? Своей занята была, Боже мой… — На месте твоя ножка. И доктор сказал, всё получилось исправить. Какое-то время ещё полечить её нужно, но потом всё будет хорошо.
— И танцевать буду? — несмотря на усталость, она оживилась.
— Конечно! Конечно, будешь.
— Мам, а папа придёт ко мне?
К вопросу я была готова, предполагала, что Настя спросит, но всё равно внутренне вздрогнула.
— Конечно. Но я пока не знаю, когда. Ему пришлось отлучиться по работе.
Настя приняла новость спокойно, но я заметила, что она немного поникла. Мне, конечно, Семёна видеть не хотелось, это ведь дополнительная боль, которой я и так ковшом немалым хлебнула. Но с другой стороны, я прекрасно понимала, что от дочери он не откажется. Да я бы этого и не хотела, он быстро стал очень важен для Насти.
Сейчас, когда она снова уснула, я осталась со своими мыслями наедине.
Смартфон вибрирует на столе входящим с незнакомого номера. Смахиваю с экрана блокировку и захожу в мессенджер.
“hola, señora. ¿te has olvidado de mí?”
/Здравствуй, моя сеньора. Не забыла ещё обо мне?/
Забудешь тебя, дорогой Марио, — улыбаюсь сама себе, но ему пишу:
“Hola Señor Сortés, es difícil de olvidar”
/Здравствуйте, сеньор Кортес, вас сложно забыть/
“Dime cómo estás, señora vasilina, es extremadamente interesante para mí”
/Расскажи мне, как ты, сеньора Василина, мне это чрезвычайно интересно/
Его простота и лёгкость, с которой он протискивается в личное пространство, удивляет. Но вместе с тем я не чувствую дискомфорта, не хочется тут же погасить экран.
“Tengo un período difícil en mi vida, por alguna razón le escribo en lugar de una respuesta fácil sobre nada. - Mi pequeña hija acaba de someterse a una cirugía mayor. Ella está durmiendo ahora, pero tendré que ir a verla pronto”
/У меня в жизни непростой период, — зачем-то пишу ему вместо лёгкого ответа ни о чём. — Моя маленькая дочь только-только перенесла тяжёлую операцию. Сейчас она спит, но мне нужно будет скоро к ней/
"¿Estás en San Petersburgo?”
/Ты в Петербурге?/
"No, estamos en Moscú"
/Нет, мы в Москве/
Слово за слово он спрашивает, я рассказываю. О Насте, о диагнозе, о том, что на эту операцию возложены огромные наши надежды и так страшно обмануться.
Спохватываюсь, что, возможно, Марио могут быть не интересны столь сложные подробности моей жизни. Он же, видимо, хотел просто поболтать.
“tengo que ir a casa de mi hija, Mario” — прощаюсь я.
/Мне пора к дочери, Марио/
“Corre, Sra. Vasilina, acurrúcate con tu Sra”
/Беги, сеньора Василина, баюкай свою сеньориту/
На этом мы прощаемся, и я замечаю, что улыбаюсь. Груз пережитых эмоций никуда не делся, но как-будто немного побледнел. Совсем чуть-чуть.
До вечера Настя несколько раз засыпает и просыпается. Ночь проходит спокойно, медперсонал постоянно контролирует её состояние. А утром нас переводят в обычную палату.
На её ножку наложен фиксирующий гипс, который снимут только через пару недель, а потом ещё будет реабилитация. Но мы уже на пути к выздоровлению, и моя смелая, мужественная девочка это знает.
Всю себя я посвящаю ей, не думаю больше ни о чём. Она — самое важное в моей жизни. Читаю ей, смотрим вместе мультики, играем в слова. А когда она засыпает, я сижу рядом и глажу её по волосам.
— Мама, ты, наверное, сильно проголодалась, — улыбается Настя после того, как немного поела сама. — Я пока отдохну, а ты иди поешь. Мне не страшно, честно. Тут добрая тётя-медсестра.
— Хорошо, малышка, я и правда проголодалась, но я подожду, пока ты уснёшь.
Засыпает Настя быстро, а я набрасываю кофту и спускаюсь в кафетерий, который, к сожалению, оказывается закрытым. Висит объявление, что идёт санобработка, и это всего на пятнадцать минут. Но я не хочу тратить время зря и хочу успеть вернуться к тому времени, как Настя проснётся.
Тут рядом я видела кофейню, уверена, там я найду, чем перекусить.
И когда я выхожу за ограду больничного двора, то прямо на стоянке напротив возле чёрной иномарки замечаю… Кортеса.
Он стоит и лучисто улыбается на все тридцать два. Машет мне, а в руках букет ярких синих цветов в белой лаконичной упаковке.
Васильки.
И где он их только нашёл сейчас?
Марио отрывается от машины и идёт ко мне.
— Здравствуй, моя сеньора, — говорит на ломаном, но вполне различимом русском. — Я намеревался стоять тут столько, сколько придётся, хоть до ночи, а потом до утра. Но ждать совсем пришлось нет.
— Не пришлось, — на автомате поправляю конструкцию и улыбаюсь.
Он протягивает мне цветы и смотрит с таким вниманием, будто что-то диковинное увидел. Это смущает меня, и я, не выдержав, опускаю глаза.
— Спасибо, сеньор Кортес. Давно вы в Москве?
— Зови меня Марио, — русский даётся ему трудно, но то, как он старается ради меня, впечатляет и вызывает восхищение. — Утром прилетел.
— Дела?
— Ты.
Он слишком откровенен, но искренняя улыбка смягчает впечатление. Я сейчас совершенно не настроена флиртовать, но он и не давит совершенно. Мы просто идём вместе в кофейню, я завтракаю, а он берёт кофе.
Разговариваем ни о чём. Погода в Севилье и Москве, как он учил русский, занимаясь каждый день. Немного спрашивает о Насте, как она себя чувствует. Не сильно лезет в душу, не давит.