Страница 4 из 53
Даже тогда была любовь. Я сказал, что перед смертью хочу последний раз увидеть женщину, о которой думаю. Военачальник сказал, что будет ждать до той поры, пока на рассвете не пропоёт петух. До этого женщина должна ко мне прийти. Если он закричит, а женщины всё не будет, меня убьют, и я с ней не увижусь.
Военачальник, не вставая, уставился на огонь в кагариби. Я продолжал сидеть на траве со скрещёнными ногами в сапогах и ждал женщину. Ночь постепенно проходила.
Время от времени в кагариби раздавался звук осыпающихся углей. От этого вырывались язычки пламени и военачальник начинал как будто колыхаться. Под смоляными бровями поблёскивали его глаза. Потом кто-то подходил и подбрасывал веток в огонь, отчего он начинал трещать. Это был храбрый звук, способный отогнать мрак ночи.
А в это время женщина отвязывала белую лошадь от дуба за своим домом. Погладив её гриву трижды, она легко вскочила лошади на спину. Она ехала без седла и без стремян; длинными белыми ногами она ударила ей по бокам, и лошадь сразу перешла в галоп. Далеко в небе она увидела отблеск от кагариби. Лошадь мчалась сквозь темноту к этому свету; из ноздрей её вырывалось дыхание, подобное двум факелам. А женщина всё ударяла и ударяла её по бокам своими тонкими ногами. Лошадь скакала так быстро, что в небе отдавался стук её копыт. Волосы женщины струились в темноте позади неё. И всё же она не успела к кагари.
Внезапно с той стороны дороги, где была полная мгла, раздался петушиный крик: Ку-ка-реку! Женщина откинулась назад и обеими руками натянула поводья, а лошадь зарылась копытами в твёрдую землю впереди.
Ку-ка-реку! — раздался новый крик.
У женщины вырвался возглас удивления; она отпустила поводья. У лошади подломились колени, и она упала вперёд вместе с наездницей. В скале под ногами оказалась глубокая расселина.
Следы от конских копыт до сих пор остаются на скале. Сымитировал крик петуха Аманодзяку.[16] Покуда на скале остаются следы, Аманодзяку — мой враг.
Шестой сон
Услыхав, что скульптор Ункэй[17] вырезает двух царей-охранителей у Горных Ворот храма Гококудзи, я решил сходить и посмотреть, но оказалось, что там уже собралась большая толпа, и все живо обменивались мнениями.
На расстоянии 5–6 кэн[18] от ворот стояла большая красная сосна; её ствол тянулся высоко к синему небу, закрывая вид на черепичную крышу ворот. Зелень сосны и киноварный лак ворот хорошо сочетались. Да, сосна была удачно расположена. Ничем не стесняемая, поднимаясь слева от ворот, на стремилась ввысь, а ствол её расширялся к козырьку, и во всём этом был какой-то древний облик, напоминавший эпоху Камакура.[19]
Однако все зеваки были, как и я, из эпохи Мэйдзи.[20] Из них больше всего было извозчиков-рикш, скучавших в ожидании седоков.
— Да, здоровая штуковина! — говорили они.
— Это тебе не человека вырезать, тут работы-то побольше будет… Пока я это слушал, один мужчина вдруг сказал: — Смотри-ка, да это же — добродетельные цари! Что, и сейчас их вырезают? А я думал, всех добродетельных царей сделали в старину.
— Да-а, сильные, правда? Знаете, что они говорят? Что нет никого сильнее Добродетельных Царей. Говорят, они сильнее Ямато Дакэно Микото![21] — сказал другой мужчина. Его кимоно было подоткнуто под пояс; шляпы не было вообще. Выглядел он необразованным.
Ункэй двигал молотком и резцом, не обращая внимания на комментарии собравшихся, даже не оборачиваясь. Взобравшись высоко наверх, он занимался лицами Добродетельных Царей.
На голове Ункэя была маленькая шляпа эбоси.[22] Куртка — кажется из сапана — с рукавами, подвязанными назад, чтобы не мешались. Выглядел он человеком древности, никак не сочетавшимся с галдящими зрителями. Интересно, почему Ункэй сейчас живой? Странно, — подумал я, но продолжал смотреть.
А сам Ункэй, казалось, ничего странного в этом не находил, продолжая усиленно свою работу резчика. Один молодой парень, всё это время глядевший задрав голову, повернулся ко мне и сказал:
— Такой вот он, Ункэй! Для него нас просто нет. Для него под небом героями только Добродетельные Цари и он сам! Здорово, да?
Эти слова меня заинтересовали, и я повернулся к парню, а он без перерыва продолжал:
— Только посмотрите, как он работает молотком и резцом! Он достиг тончайших сфер большого самопребывания.
В это время Ункэй принялся вырезать кустистые брови где-то 1 сун[23] в высоту. Как только он сдвигал наконечник резца, то сразу же наносил удар молотком под немного другим углом. С каждым ударом вниз летели мелкие кусочки твёрдого дерева, и пока я смотрел, появился искажённый яростью нос с как будто пышущими огнём ноздрями. Орудуя своим «мечом», Ункэй нимало не колебался; казалось, у него вообще нет никаких сомнений.
— Поразительно, как он свободно пользуется резцом, а получаются брови и нос, — сказал я как бы самому себе, не в силах сдержать чувства.
— Да нет же, — сказал парень, — он не резцом делает эти брови и нос. Он пользуется молотком и резцом, чтобы выкопать их из дерева. Это как добыть камень из земли — никак не ошибёшься.
Я впервые подумал о скульптуре таким образом. Получается, ею мог заниматься кто угодно? Вдруг мне захотелось самому вырезать Добродетельных Царей, и я вышел из толпы и вернулся домой.
Достав стальной молоток и резец из ящика с инструментами, я вышел на задний дворик; там лежал дуб, поваленный недавней бурей, который я намеревался пустить на дрова; его разделали на много чурбаков как раз нужного размера. Я выбрал из них самый большой и принялся со всеми силами вырезать, но, к сожалению, не нашёл внутри Добродетельного Царя. И из следующего тоже не откопал. И из третьего. Один за другим, я изрезал все чурбаки, но ни в одном из них не было Добродетельных Царей. Наконец, я осознал, что их нет в деревьях эпохи Мэйдзи. Тогда я более-менее понял причину того, почему Ункэй был ещё жив.
Седьмой сон
Я обнаружил себя на большом корабле.
Днём и ночью этот корабль изрыгал чёрный дым, прорезая свой путь по волнам и издавая ужасный шум. Только вот куда он направляется, я не знал. Только видел, как из глубины волн появляется раскалённое красное солнце. Оно поднималось над самой высокой мачтой и, казалось, зависало там, но через какое-то время перемещалось вперёд и как бы вело за собой большой корабль. Наконец, шипя как раскалённая сковородка, оно снова опускалось в волны. Корабль издавал жуткий звук и стремился за ним вдогонку, но никогда не догонял.
Однажды я смог остановить члена экипажа и спросил:
— Этот корабль идёт на запад?
На лице человека с корабля появилось осторожное выражение; он некоторое время смотрел на меня, а потом спросил:
— Почему?
— Потому что мы, кажется, гонимся за заходящим солнцем.
Моряк хмыкнул и отошёл в сторону, а потом запел рабочую песню:
— Солнце, идущее на запад, прибывает ли на восток?
Это — правда?
Поднимающееся на востоке солнце — оно рождается на западе?
Это — тоже правда?
Телом — на волнах; штурвал вместо подушки.
Катись, стремись!
Перейдя на нос судна, я увидел много моряков, тянувших за канаты.
Я почувствовал в сердце полную опустошённость. Когда ещё придётся ступить на твёрдую землю — не знаю. Не знал я и куда мы направляемся. Единственной определённостью был изрыгаемый чёрный дым и то, как корабль резал волны. Волны простирались во все стороны и казались бесконечным синим полем, которое иногда становилось фиолетовым. Но идущий корабль был постоянно окружён кипящей белой пеной. Мне было безумно одиноко. Чем находиться на этом корабле, не лучше ли броситься за борт и умереть? — подумал я.