Страница 10 из 11
Костёр горел, давая тепло вору и разбойнику Хлопуше, а разговоры и балагурство грели душу. Давно уже он так не сиживал в хорошей, родной по духу и доброй компании.
– Кто тут Хлопуша с городка Оренбурга? – спросил казак, прибывший, видимо, от «императора».
– Я Хлопуша, собственной вельможной персоной, – дурашливо заявил каторжный, вскочив на ноги.
– Коль ты, то пошли. Его величество к себе зовёт, – ответил посыльный и, не дожидаясь ответного слова, зашагал в центр лагеря.
Бывший каторжник немедля последовал за ним. Они подошли к кибитке «императора». Казак, что сопровождал Хлопушу, подтолкнул его ко входу. Тот вошёл.
Пугачёв сидел на ковре среди своих атаманов. Трапезничал.
– Садись, друг Афанасий, – заявил «император», указав на место невдалеке от себя.
Мужичонка сел, приготовляясь слушать и отвечать.
– А что, братец, скажи, у губернатора лучше тебя никого не нашлось? Посерьёзнее и помоложе гонцов не выявилось? Ты самый смелый и лучший оказался? – уточнил Пугачёв, внимательно наблюдая за бродягой.
– Я не знаю, видимо, не нашлось. А чем я плох? Красив и резв как хороший скакун, – ответил Хлопуша, опять дурачась.
– Хм. А зачем тебе ноздри вырвали, ты после этого воровать перестал? – вновь уточнил Пугачёв.
– Ноздри мне вырвали и клейма поставили не от моей вины. Не от наказания за разбои и воровство. По другой причине, – ответил старый разбойник.
– Отчего тогда? – удивлённо спросил Пугачёв.
– У царицы и вельмож закончились награды и атласные ленты, а наградить меня за долгую безупречную службу хотелось. Вот и вместо орденов вырвали мне ноздри, – дурашливо заявил мужичонка.
– Ох уж эти губернаторы, больше нет у них заботы, кроме той, что ноздри рвать. Любят они людей кнутьём бить, – спокойно заявил «император», не поддерживая шутливый тон каторжника.
Пугачёв взял лежащие рядом указы, переданные Хлопушей, распечатал. Посмотрел то один, то второй. Затем взял третий и четвёртый. Некоторое время подержал их в руках и, вызвав ближнего человека, приказал их сжечь без остатка.
– Ну и что, Афанасий, как поступим? В Оренбург вернёшься к губернатору с докладом о нашем войске или мне служить будешь? – уточнил Пугачёв, переглянувшись с одним из атаманов.
– Нет, ваше величество, в Оренбург не вернусь. Зачем мне, батюшка, обратно? Повесят! Желаю вашему величеству служить!
– Ну что. Дельно. Оставайся, пригодишься. Послужишь свободному народу. Деньги-то у тебя есть на жизнь? – уточнил «император», довольно улыбнувшись.
– Четыре алтына имею. Губернатор жаловал перед отправкой на войну с вами. Сказывал ни в чём себе не отказывать! Приказал тратить не жалея и с размахом. Сказал так: «На один алтын найми войско против бунтовщиков, на пол-алтына – одень и обуй войско. На следующие пол-алтына вооружи и пушек прикупи, на третий алтын напои и накорми. Четвёртый алтын – на всякий случай, особо не трать. После победы остатки от него в казну вернёшь», – очень серьёзно ответил каторжный.
– Вот балабол! – заявил Пугачёв под смех сидящих рядом с ним атаманов.
– Есть такой грешок, не скрою, – с улыбкой ответил Хлопуша.
– На вот семь рублей, купи себе справную одежонку. Если деньга кончится и хлеба не будет у тебя, приходи. Всё, пока ступай с Богом. Найди себе место в войске, – заявил «император» и приказал одному из атаманов взять вечного бродягу Хлопушу к себе в воинские порядки.
Прошло несколько дней. За это время войско переместилось ближе к Оренбургу. Да так приблизилось, что город был как на ладони.
Хлопуша от нечего делать слонялся по лагерю, ища себе достойное применение. Вдруг к нему подбежал один из атаманов «императора», а с ним ещё трое казаков.
Этот атаман приказал схватить бывшего каторжника и привязать к пороховым ящикам, обвинив его в том, что тот ходит и вынюхивает, сколько в войске имеется пороху и пушек. Кроме того, атаман потребовал соорудить виселицу с тем, чтобы немедля повесить предателя и лазутчика.
При этом Хлопушу ближние казаки атамана неоднократно и настоятельно просили сознаться в злых и предательских намерениях, обещая отпустить его, если скажет правду, на все четыре стороны.
Однако Хлопуша не стал разговаривать с палачами, дерзко плюнул им под ноги, не соглашаясь с обвинением, и похабно обматерил. Оправдываться не стал, посчитав оправдания ниже своего достоинства.
Несколько часов его держали на привязи, пугая страшными карами и угрозами. Вначале каторжник материл своих охранников, пускаясь во все тяжкие, затем замолчал, устав от злобства.
Но перед тем как прекратить свой матерный разговор, гордо и независимо заявил: «Вот что, братушки, делайте, как душа ваша желает. Уже и не знаю, где на этом свете правда есть. Губернаторские слуги ноздри выдрали и клейма на мне поставили как на собаке. Вы вешаете почём зря. Поступайте, как вам совесть позволяет. Больше мне нечего сказать вам. Бог вас рассудит, зверей».
Или его слова сыграли роль, или это была проверка, но вскоре его развязали.
Вместо виселицы привели к «императору», а тот приказал обыскать его. Ближние казаки всё исполнили, как требовалось. Только нашли при нём пять рублей из тех денег, которые ему дал сам Пугачёв. Два рубля Афанасий уже потратил на одежду и еду. Вновь его отпустили в лагерь. Такое недоверие присутствовало ещё несколько дней. Хлопуша спиной и звериным чутьём чувствовал постоянное наблюдение за собой. Но вот однажды был он вызван опять к «императору» в кибитку. Возле Пугачёва сидели всё те же атаманы-полковники. Из всех атаманов каторжник знал только одного, старого приятеля по тюрьме, Максима Шигаева. Теперь прилюдно к нему было положено обращаться как к графу Воронцову.
– Знаешь, кто такие вельможи возле меня сиживают? – спросил Пугачёв, приказав ему присесть рядом с собой.
– Имён и фамилий не знаю, откуда мне знать. Да и зачем? А так – это атаманы-полковники, ваше величество. Первые вельможи государства и войска. Опора власти и трона, – ответил, удивлённый приглашением, бывший арестант.
– Думаешь правильно! Сейчас представлю тебе, Афанасий Тимофеевич, этих первых полководцев моего войска. Знать их надобно в лицо, – заявил Пугачёв улыбнувшись.
Хлопуша, не ожидая обращения к нему по имени и отчеству, вначале закрутил головой в поиске Афанасия Тимофеевича.
Затем, поняв, что это к нему обращаются, заёрзал на своём месте от неожиданного уважения и почёта. Он понял, что обвинения в предательстве с него сняты, а впереди начинается какой-то новый этап его замысловатой жизни.
Пугачёв, устроившись поудобнее, начал медленно и гордо говорить: «Все, кто здесь присутствуют, действительные члены военной коллегии. Возглавляю сие правящее собрание я сам. Многих вельмож нет, воюют. Неприятеля бьют, народ к присяге приводят, воинскими делами занимаются. Но некоторые из моих верных подданных здесь. Поэтому ты не зря сюда попал. Тебе их знать надобно для предстоящих славных дел. Надо тебе, Афанасий Тимофеевич, познакомиться с каждым.
Вот это граф Чернышёв, он вскорости на Уфу пойдёт. Брать её осадой и штурмом будет. Также назначен моим повелением правителем всех нагайбацких земель. Станет штабом в сельце Арси или Фершампенуазе. Будет там, в тех местах, среди местных казаков-нагайбаков мою волю проводить.
Следующий, рядом с графом, – это будущий фельдмаршал, граф Панин. Он со мной Оренбург брать будет. Здесь мне необходим, при мне и служит. Я ему верю как себе. Очень известный в нашем войске полководец.
Вот князь Иван Никифорович Исетский, дюже понимает в артиллерии и припасах к ней. Вскорости вместе с войсковым бригадиром, Иваном Степановичем Кузнецовым, на Челябу, Чебаркуль, Златоуст, Сатку и Юрюзань с войском направится. Навстречу графу Чернышёву. Возьмёт эти крепостицы и к присяге народец приведёт. Иван Степанович и отдельное повеление от меня имеет. В Юрюзанском, Саткинском, Усть-Катавском и Златоустовском заводских округах, на заводах должен он порядки навести на пример казачьих. Из приписных крестьян, рабочих этих заводов казаков сделает и самоуправление назначит по примеру выборного. Как на казачьих кругах. Пушками и пушечным припасом графа Чернышёва и князя Исетского обеспечить должен с этих заводов».