Только не|мы

— А надо было?

— Я ведь рассказала тебе о бывшем муже.

— Илзе, — Тони коснулся моего рукава, я отстранилась. — Илзе, послушай, у меня есть небольшая типография. Возможно, тебе будет полезно.

— Ты что, пытаешься меня подкупить?

— Я пытаюсь оставить тебе свои координаты.

— Зачем?

— Затем, что мне неловко просить твои.

— В этом нет необходимости, — со всей возможной холодностью заявила я. — Нам ни к чему лишние контакты.

— Илзе, вот моя визитка, — Тони всё-таки протянул мне кусок картона, который я ни за что бы не взяла, вопреки желанию знать, что там написано.

Я уже шагала прочь, без оглядки. Шагала так уверенно, будто точно понимала, куда иду, но я ничего не понимала в тот момент. Тони нагонял меня, пыталась вновь заговорить. Я шагала всё быстрее. Ноги порой спотыкались друг о друга, из-за алкоголя, но больше из-за нервов.

Мы ссорились. Ссорились будто настоящие любовники, хотя ни разу не целовались, не лежали в одной постели, не видели друг друга нагими, не признавались в любви, да и ни в чём ещё не признавались.

Тони хватило ненадолго. Он отстал метров через пятьсот.

Я неуклонно двигалась дальше. Тони остался стоять под фонарём.

Наверное, ему было холодно. Мне тоже было холодно, и лишь холоднее становилось от горячих слёз, которые мгновенно превращались в ледяную корку на щеках.

— Илзе! — услышала я за спиной.

Я не обернулась, никак не отреагировала.

— Илзе! — звук стал едва различим.

Последний окрик я различила уже не слухом, а внутренней потребностью услышать. И тогда всё-таки не выдержала, оглянулась.

Позади никого не было. Весь тротуар, оранжево-серый, рябой от падающего снега, был пуст.

Глава 2

Я вновь смотрела в окно: морозные картинки мерцали на фоне вечернего, укутанного тьмой города.

Рождественская Рига — лучшее место на земле, где среди привычных печалей и обыденной суеты, хотя бы на эти несколько недель погружаешься в настоящую сказку. Огни гирлянд, пышные ёлки, глянцевые шары, воздушные бантики на коробках с подарками. Рижане толкутся возле ярмарочных домиков, скупают прозрачные леденцы и нарядные пипаркукас в белоснежной и цветной глазури. А какие чашки, вазы, тарелки выставляют ремесленники у себя на полках!

В преддверии этого Рождества я выпила уже столько глинтвейна и чая с Рижским бальзамом, что, кажется, была пьяна ежечасно. Сложно удержаться, чтобы пересечь площадь и ничего не купить или не попробовать. Местные колбасы из дичи подают с брусничным соусом, картошку жарят прямо на улице в огромном котле, сыр с тмином лежит словно упавшие на землю луны — круглые и душистые. Иные сорта можно только грызть, запивая огромным количеством вина, а другие буквально тают во рту — их заедаешь свежайшим хлебом, и то ли ешь, то ли пьёшь его со сливками, чувствуя приятную горечь трав и цельного зерна.

Дай мне волю, я скупила бы всё на ярмарке за окном — глиняные свистульки, вязаные носочки, шарфики, варежки, все до одной деревянные игрушки. Я бы раздала их детям, а варенье и вкуснейший латышский мёд оставила бы себе и лакала ложками под одеялом, купленном там же — обязательно из лоскутков и грубых ниток.

Однако дома моей романтики не поймут. Андрис всегда обходится каким-то парадоксально малым количеством вещей. Когда мы переезжали из Москвы в Ригу, ему хватило двух средних чемоданов, а за доставку моего багажа пришлось выложить внушительную сумму. Андрис промолчал, но по тому, как он прикладывал карточку к терминалу оплаты, я поняла, что могла бы быть поскромнее.

— Илзе, это всё? — оборвала затянувшуюся паузу в беседе Мария.

— Да, всё, — отвернувшись от окна, пробормотала я.

— И вы никогда больше не виделись?

— Ну, нет… Конечно, нет, — я уткнулась в свои ладони, лежащие на подоле тёмно-синего платья, которое подарил мне на Рождество Андрис.

Подарил заблаговременно, потому что сегодня я должна была сопровождать его на благотворительном концерте в Домском кафедральном соборе.

Андрис — органист, его часто приглашают в разные места, особенно под Рождество. Прага, Варшава, Париж, Брюссель — Андриса зовут всюду. Он много путешествует по работе. Но выступление в родной Риге — для него всегда огромное событие.

— Сколько лет прошло, Илзе? — спросила Мария.

— Сколько?.. — я покачала головой, будто вспоминая, хотя знала совершенно наверняка: — Может… Пять… Да, что-то около пяти.

— Возможно, я покажусь сейчас некорректной, но чем вас так зацепила эта встреча, что даже спустя пять лет вы о ней помните?

— Необычностью. Неожиданностью. Чем же ещё?..

— Илзе… — Мария сняла очки и потёрла глаза.

Она постоянно так делала перед тем, как начать читать мне мораль. Я бы ни за что не стала ей рассказывать про Тони, однако история о моём бывшем муже её не удовлетворила, и Мария как-то незаметно подвела меня к этому воспоминанию. Но вот, пожалуйста, теперь и этого ей мало.

— Илзе, вы очень чувствительная натура. Вы впечатлительны и ранимы. Это позволяет вам писать проникновенные вещи, но вместе с тем, вы будто сами заточаете себя. Это создаёт внутреннее напряжение. Из-за этого вы плохо спите.

— Просто выпишите мне ещё один рецепт, пожалуйста, — попросила я не слишком дружелюбно.

— Илзе, моя задача — не скормить вам как можно больше таблеток, а найти причину бессонницы, и, если это возможно, устранить её.

— Вы разговариваете со мной как с душевнобольной.

— Если позволите, вы и впрямь ранены душой, но это не делает вас ненормальной. Почему вы настолько часто вспоминаете этого мужчину?

— Я не вспоминаю его, — выпалила я резко. — Вы сами надавили на то, чтобы я вспоминала даже мелочи. Вот я и вспомнила.

Мария пронзительно поглядела на меня поверх очков.

Честно сказать, до сих пор не понимаю, почему Андрис настоял именно на её кандидатуре. Вполне мог выбрать психотерапевта помоложе и поулыбчивее. Мария же выглядела как сварливая бабуля. Хотя, конечно, до бабули ей ещё было далеко. Ей всего-то лет на десять больше, чем мне, — не старшее сорока. Но разговаривала она всегда наставительно, будто знала о человеке всё, даже то, что он пытается скрыть.

Я посещала Марию раз в неделю, и это уже была пятая наша встреча. За пять совместных часов нам не удалось хоть сколько-то подружиться. Впрочем, психотерапевта от друга отличает то, что ни о какой дружбе речи не идёт: необходимо посвящать в самое сокровенное того, кто всегда был и останется далёк от твоей жизни, а мне это претило. С таким же успехом я могла бы сходить на исповедь, и пастор хотя бы отпустил мне грехи. Но, к сожалению, священнослужители не имеют возможности выписывать лекарства. Кроме того, лютеране, как и любые протестанты, признают единство и равенство всего своего прихода. Так что священный сан оказывался для меня не слишком полезен — грехи мне могла отпустить и Мария, она ведь тоже лютеранка. Но с этим она не спешила, как не спешила подписать мне новый рецепт снотворного.

Она уже выписывала мне антидепрессанты, но благоприятному сну они отнюдь не способствовали. Разве что настроение подымалось да язык немного развязывался. В общем, всё тоже самое могло бы получиться, если бы мы с Марией выпили вместе вина или виски. А если выпить их чрезмерно — я точно засну. Однако моя психотерапевтка была грозна и сурова не в пример своей Библейской тёзке. Я ловила себя на ощущении, что меня, словно банку с паштетом, вскрывают консервным ножом. Возможно, будь Мария чуть более участлива, я с большей охотой продемонстрировала бы ей свой внутренний «паштет». Но она сидела передо мной за столом, прямая и непреклонная, будто ледяная скала, — такая же белая и гладкая, что даже мои колкости соскальзывали с её невозмутимой твёрдой оболочки.

— Илзе, я ознакомилась с некоторыми вашими произведениями.

— Неужели? И что вы можете о них сказать? — я делано улыбнулась, разумеется, кривя душой, будто мне впрямь интересно послушать чьё-то достопочтенное мнение.