Только не|мы

Вдруг я поняла, что те огненные искры киновари в глазах незнакомца напротив — ничто иное как осознание потери, неискупимой и безжалостной. Должно быть, он держался весь день, не позволяя себе оплакивать родного человека, не позволяя сочувствовать другим в отношении себя, не позволяя лгать себе и верить чужой пустословной лжи. Он просто собрался и принял тот факт, что всё именно так, и в его жизни стало на одного человека меньше.

Нам принесли виски, и мы выпили вместе. Он по-прежнему много курил, но меня это больше ничуть не раздражало. Будто его личное горе выдало ему индульгенцию на мелкое хулиганство. Я даже простила ему это внезапное, почти хамское появление и смирилась с вынужденной паузой в работе.

Впрочем, работа моя застопорилась на том моменте, когда я пыталась описать возлюбленного главной героини. Словно что-то отключилось во мне: ещё совсем недавно буквы слагались в слова сами по себе, юлили, хитрили, но укладывались ровно, и работа неслась так без остановки до той решающей черты, когда появляется ОН. Полагаю, на этот образ я заранее возложила столько ответственности, что мой талант оробел пред ЕГО величием, красотой, умом. Меня вышибло из бурного течения мыслей настолько, что я даже не знала, как ЕГО назвать.

«Ну, давай же, — упрашивала я сама себя, — ты знаешь… Его зовут… Его зовут…»

— Как вас зовут? — спросил мужчина.

— Илзе.

— Необычное имя. Вы эстонка?

— Латышка. А как зовут вас?

— Антон. Не похож, да?

— Почему не похож?.. — задала я вопрос, в самом деле, внутренне негодуя, что имя это никак не сочеталось с моим героем.

Хотя сама уже успела беспричинно и глупо поверить в удачу: быть может, эта внезапная встреча подарит мне столь же внезапное озарение и выведет к нужному маячку, даст имя моему персонажу, которое я умудрилась потерять в закоулках фантазии.

Но, увы, ЕГО могли звать почти как угодно, только не Антоном. Слишком просто, слишком банально, слишком пресно. А ведь я ждала какого-то волшебства, знака судьбы, если так можно выразиться.

— Я с детства не любил своё имя, — продолжал меж тем Антон. — Считал, что оно мне не подходит. По возможности всегда представлся как-нибудь иначе.

— Например?

— Например, Тони.

— Тони? Какое-то… немного гангстерское имя.

Антон пожал плечами:

— Илзе, просто взгляните на меня.

Он показал на свой чёрный брючный костюм, который, возможно, был куплен по случаю похорон, но теперь для меня стало очевидным, что Антон одевается подобным образом всегда. Его фигура, сухая, подтянутая, рослая, могла бы располагать почти к любым нарядам. Этот взгляд и та уверенность, с которой он пил неразбавленный виски, действительно делали его немного похожим на гангстера. Отчасти это роднило его с задуманным мною героем.

— Как же мне вас называть? — спросила я.

— Вы ведь писательница?

Брови у меня поползли по лицу, и все мысли будто бы вытатуировались в области лба.

— Не удивляйтесь, Илзе. Я некоторое время наблюдал за вами со стороны и решил, что вы — либо журналистка, либо писательница.

— В таком случае, почему не журналистка?

— Для журналистки на вас слишком изысканное платье.

Полагаю, в тот момент мои брови уже достигли затылка, а багровая краска залила меня с ног до головы.

Во-первых, Антон каким-то неведомым образом угадал дважды — я действительно имею журналистское образование, но последние несколько лет посвятила себя работе над художественными произведениями. А во-вторых, его наблюдательность не могла не шокировать. У журналистов в самом деле есть привычка одеваться неброско, но мне такая манера в корне претит.

Мне нравится красота во всём, особенно — в мелочах и аксессуарах. Я не столь гонюсь за последними тенденциями моды, сколько следую своим собственным представлениям о прекрасном, тем, как должна выглядеть женщина. Оттого чаще, чем другим формам одежды, отдаю предпочтение платьям и всегда выбираю наряды с особой тщательностью.

Моё каштановое платье из плотной саржи, идеально гармонировало со всем, что меня окружало в данный момент: шёпот полумрака, неторопливая фоновая музыка, играющая в преддверии основного выступления джазового оркестра, белёсый дым сигарет, и даже виски, которым меня угостили, ложились в тон моей одежде и настроению.

Но главное — в тон моему новому роману. Он был настолько нов, что мне становилось весьма трудно заговаривать или просто думать о нём, кроме непосредственной работы с текстом.

Разлагая по порядку любую начатую мной работу, я с уверенностью могу сказать, что лишь примерно с середины уже готового произведения есть смысл что-то обсуждать с другими людьми. Отчасти поэтому я пряталась в одиночестве среди посторонней публики кафе. Они ничего не знали обо мне и могли разве что бессмысленно гадать, чем я занимаюсь. А мне не было нужды искать оправданий своему творчеству, ведь всему своё время.

— Ладно, допустим, я правда что-то пишу, — уклончиво ответила я, отчего-то забоявшись называть вещи своими именами. — Но пишущих людей много. Я могу быть кем угодно — журналистом, корреспондентом, просто домохозяйкой, балующейся прозой на досуге…

— Да, верно. Но мне, по большому счёту, всё равно. Кем бы вы ни были, для меня останетесь писательницей.

Антон, словно бы пылинку, стряхнул мои слова с таким безразличием, что я чуть не выкрикнула ему в лицо: «Да, я писательница! И, между прочим, горжусь этим!».

Но тут он наклонил голову и произнёс вкрадчиво:

— Зовите меня Тони. Ну, или как вам заблагорассудится. Слова — это такие мелочи.

— Мелочи? — встрепенулась я. — И вы говорите это человеку, который что-то пишет?

— Ну, тогда уж поделитесь, что вы пишите.

— Мы, кажется, собирались говорить о вас.

— Разве?

— Да, Тони, — едко ответила я. — В конце концов, это вы пожаловали ко мне за стол, а не я к вам.

Тони улыбнулся. Это была полная бессмыслица, но он улыбался на мою сердитость, и это полностью обезоруживало.

Если бы я писала о нас роман, то в этом месте прозвучало бы что-то вроде:

«Он влюбился в её грозный взгляд, полный злости из-за утраченного самообладания, когда любой вздох, казалось бы, рассчитанный до мелочей, разбивается о простую улыбку, и больше нет пути назад. Радость затмевает всё, но вместе с тем вскипает целая буря чувств, самое главное из которых, — негодование. Потому что так не бывает…».

Или можно выразиться иначе, с противоположной стороны:

«Её прежней отныне не стало, потому что всё, что произошло до этой встречи, потеряло смысл. Конечно, глупо называть любимым человека, о котором знаешь только имя, и то — ненастоящее, вульгарное, выструганное из дешёвых боевиков про гангстеров, где Тони — главный плут и главный симпатяга — влюбляет в себя всё и вся. Но что у этого Тони может быть общего с каким-то киношным героем? Чёрным костюм? Бандитская стрижка? Портфель, украденный из 60-х? Он вовсе не гангстер и курит обычные сигареты — Richmond, пахнущие собакой, искупавшейся в вишнёвом сиропе, — от них противно и сладко одновременно, что хочется немедля уйти, но остаться хочется больше. И вот она смотрит на Тони — не на гангстера из фильма, а на живого мужчину в чёрном одеянии — и понимает, что он не позовёт её сейчас танцевать, не подарит цветов и не увезёт куда-нибудь, неважно куда, лишь бы подальше отсюда, потому что им не по пути. Однако сделать с этим новым необратимым чувством уже ничего нельзя, уйдёт Тони или останется. Потому в мыслях она шепчет: «Не уходи…», а на деле строит невозмутимую, угрюмую гримасу…».

К счастью, тогда у меня под руками не было ноутбука, я его уже убрала. Так что никто не мог забраться в мои мысли, даже я сама. А если бы у меня получилось такое, я бы устыдилась своего такого пылкого романтизма.

Возможно, что-то отражало моё лицо или жесты, к которым я старалась вовсе не обращаться — лишь изредка притрагивалась к стакану виски и поправляла длинные волосы, падавшие на лицо и придававшие ему, как мне казалось, слегка комичное выражение. Наверное, виной тому были происки алкоголя и детских комплексов, оставшихся со школы, где меня дразнили белобрысой шваброй, — у детей не слишком богатое воображение и не слишком добрые сердца, чтобы сравнить субтильную белокурую девочку с чем-то ещё. С тех пор я силилась быть сдержанной во всём, но и сдержанность моя порою давала трещины. Именно поэтому я сердилась и поэтому же млела как девятиклассница на выпускном балу, когда красивый мальчик приглашает её на танец.