Только не|мы

Сейчас, стоя в детском хороводе, откуда каждый выходил по очереди и что-нибудь исполнял — песенку или стишок, я понимала, что всё сделала правильно. Да, конфеты растают или съедятся, а игрушки поломаются или надоедят. Однако маленькое ощущение волшебства останется едва различимой песчинкой в душах уже выросших детей, которые обязательно должны знать, что не одиноки в этом мире, что помимо тягот и лишений, в нём есть место обыкновенным чудесам, когда незнакомая тётя в безыскусно сделанном на скорую руку плаще с мишурой приносит настоящие подарки, бестолковые, но желанные.

Я раздавала детям всё, что им приглянулось: иногда девочки просили машинки, а мальчики — смешных пони с радужной гривой. Сладости я упаковала в яркие картонные коробки: натолкала туда от души и карамелек, и шоколадных батончиков, и ирисок, чтобы каждому досталось всего понемногу. А потом ещё некоторое время аккуратно наблюдала, как дети менялись: кто-то не любил шоколад и выменивал его на леденцы, а кто-то охотился за вафлями.

Только один мальчик так и не пришёл в общий круг, не стал ничего рассказывать и не рвался к подаркам. Он сидел тихо в углу и что-то сосредоточенно складывал на столе.

Его звали Валдис. Я познакомилась с ним в свой самый первый визит сюда. Внешне он ничем не отличался от других детей, разве что своей удивительной детской красотой, чистой как первый снег. Валдис носил непривычные для мальчика длинные волосы и не разрешал их стричь. Ему нравилась одна-единственная игрушка — пазл с грациозными зебрами, несущимися по зелёному полю. Он собирал и разбирал эту картинку уже, наверное, тысячу раз, но она ему не надоедала.

Мне объяснили, что для больных аутизмом такое поведение в порядке вещей. Возможно, Валдису нравилось, что на фото практически нет ярких красок: только чёрный, белый и приглушённо-зелёный цвет. Меня это натолкнуло на мысль, что ему так же может понравиться и другая игра, которую я купила специально для Валдиса.

Осторожно, без резких движений я подсела к нему в уголок, где, как и раньше, он собирал и разбирал один и тот же пазл. Поздоровалась. Валдис не стал отвлекаться от своей игры, но по тому, как замедлились его движения, я поняла, что он меня услышал.

— Валдис, я принесла тебе подарок на Рождество, — с этими словами я протянула мальчику коробку шахмат, выполненных из древесины.

Я специально выбрала такую модель, где светлые фигуры были выкрашены именно в белый, а не в бежевый цвет. Коробку я положила на край стола, аккуратно придвинула, чтобы не зацепить рисунок, который усердно собирал Валдис.

Некоторое время он продолжал заниматься пазлом, не глядя на меня и никак не показывая заинтересованность. Меня начали звать воспитательницы, намекая, чтобы я оставила Валдиса в покое. Мне хотелось притронуться к нему, погладить по голове или обнять, но Валдис не понимал такие чувственные проявления и лишь раздражался на них.

— Счастливого Рождества, Валдис, — сказала я.

Не получив ответа, я удалилась в раздевалку.

Из общей комнаты до меня ещё доносились детские голоса, взбудораженные непривычным событием.

Все воспринимали по-своему подарки и сладости, но большинство детей, конечно, были рады и удивлены. Однако для одного мальчика этот праздник жизни так и остался пустым звуком, и меня это расстроило. Я надеялась хоть немного растопить лёд в сердце этого маленького принца, несмотря на то, что знала наверняка — Валдис не любит шум, суету и громкое веселье. Он любит свой пазл и столик, за которым сидит только он и никто другой.

— Илзе! — подбежала ко мне «большая» воспитательница, разодетая почти так же, как я, только плащ на ней был больше раза в четыре, и короной, от которой я вежливо отказалось, она не побрезговала. — Илзе, спасибо вам! Дети в восторге.

— Да, я тоже очень рада, Елена, — совершенно безрадостно отозвалась я, снимая свой плащ и передавая ей.

— Если хотите, — воровато шепнула она, — я вам напишу на мэйл…

Елена подмигнула, а я не поняла её жест.

— О Валдисе, — прошипела Елена и тут же заслонила рот пухлой ладошкой. — Я вам напишу, как он отреагировал.

— Он никак не отреагировал…

— Нет-нет, это вы зря! Он не станет при всех смотреть что-то новое. Наверняка ночью стащит куда-нибудь под кровать и будет рассматривать. Он всегда так делает.

— Ночью? — удивилась я. — Он что же, не спит?

— Иногда по трое суток не спит, — вздохнула Елена. — Но вы не огорчайтесь. Я вам напишу. Правда.

Воспитательница снова подмигнула, как бы скрепляя наш шпионский уговор, и укатилась обратно к детям.

А мне пора было отправляться на нелюбимую встречу с Марией. Как бы мне не хотелось избежать данной участи, существовали вещи, над которыми я никак не властвовала.

В детстве это были ранние подъёмы в садик, а позже — в школу. Зимой, как сейчас, мама иногда сажала меня на санки. Поскольку снег в Даугавпилсе — явление редкое, а чаще бывают промозглые дожди, санки с шумом скребли асфальт, но слезать с них я всё равно не желала, потому что снежно-дождливый мир казался мне холодным и враждебным, а на санках я словно плыла в уютной ладье, защищающей меня ото всего.

Через четыре года после смерти папы, мама повторно вышла замуж, за русского офицера. И хотя этот брак не просуществовал долго, он привёл к тому, что я получила российское образование, выучила русский язык и стала русской писательницей. Конечно, в детстве мне было невдомёк, что в Москве зимы куда более лютые, чем в Даугавпилсе, что в России люди куда более суровые, чем в Латвии, что снег и мороз — это не только красиво, но ещё и полезно, потому что в школе могут отменить занятия, и тогда я на законных правах не попаду в эту проклятую свору, где издеваются над моим акцентом и цветом волос. И так же я не знала, что позже, в институте волосам этим будут завидовать русые чернобровые девчонки, будут убивать свои косы гидроперитом, чтобы хоть немного отбелить их, потому что Бритни Спирс ворвалась на телеэкраны ослепительно-белой блондинкой, и всём потребовалось немедленно уподобиться ей.

Впрочем, и этот образец исключительной кукольной красоты имел мало общего со мной. Долгое время я втайне считала себя некрасивой, хотя знаю уже давно и наверняка, что это неправда. Меня несколько раз сравнивали с одной латышской актрисой по имени И́нгрида А́ндриня, а уж она совершенно точно была признанной красавицей. И я с запоздалым чувством облегчения, даже гордости признаю, что между нами действительно есть нечто общее.

«Ты ещё красивей…» — прозвучал эхом знакомый голос в моей голове, и я резко очнулась.

— Илзе, вы что, заснули? — опустив на кончик носа очки, осведомилась Мария.

— Нет, просто задумалась, — автоматически соврала я.

— Вы начали принимать снотворное?

— Да, да, конечно, — поспешно выпрямилась я в кресле напротив Марии, а она одновременно с этим вздохнула.

Это значило, что пора готовиться к чему-то посерьёзнее, чем стандартные расспросы о моём режиме сна.

— Илзе, — сказала Мария, переплетая длинные пальцы рук, словно в молитве, и укладывая на их сплетение твёрдый волевой подбородок, — если позволите, я буду с вами откровенна.

— Для этого мы здесь и находимся.

— Верно, — подтвердила Мария сухо. — И именно поэтому мне трудно признаваться вам, что я бессильна до тех пор, пока вы продолжаете мне лгать.

— Но я не лгу. Я действительно уже неделю принимаю таблетки каждый день, как написано в рецепте — утром и вечером.

— Я сейчас не о таблетках, — отозвалась психотерапевт, и голос её сверкнул сталью. — Илзе, давайте сделаем вид, что я вижу вас впервые, а вы попробуете проговорить свои тревоги заново.

— Нет, это невозможно, — переполошилась я и невольно заёрзала в кресле. — Вы что, хотите сказать, что полтора месяца терапии — коту под хвост?

— Я хочу сказать, нам с вами не хватает доверия. Но я не могу постоянно угадывать, где истина, а где ложь, поскольку в основе наших с вами сеансов лежит осознанный выбор применения психотерапии.