Родник холодный

Полковник поднял над собой руку, изобразил круговым движением винт вертолета.

— По коням! — скомандовал он.

Молчаливая масса серьезных мужчин цвета хаки, застывшая на мгновение в ожидание этого жеста, пришла в движение: упали на землю окурки, потек ручеек цвета хаки к автомобилям, завелись двигатели, смачно захлопали двери, первый сел в автомобиль, второй сел, третий, четвёртый, автоматы, подсумки, бронежилеты. Банковский броневик тронулся первым.

Бекас стоял у дверей своего дома, в тапочках на босу ногу, а по бокам двое и один сзади. Холодок пробежал между лопаток.

Подъехал УАЗ-469. Дверь открылась. Впихнули. Дверь закрылась. Двое по бокам. Двое спереди. Всё! Упаковали!

Тронулись колонной, не спеша.

Замелькала Мама-Раша по бокам, по обочинам. Чем дальше отъезжали от совхоза «Путь вперед», в котором билась хоть какая-то ещё жизнь, пусть не та, пусть не такая, как надо, но жизнь, тем сильнее Маму-Рашу гнуло к землице сырой, крышами покосившимися, кривило спину её, «общим небесным проклятием», как сказал бы протодьякон Егорыч, надорванную. Все глубже морщины на щеках её впалых виднелись — провалами стен кирпичных, да полусгнившими деревянными избами, столбами без проводов.

А как расшалились-то, Мама-Раша, сыночки твои, деточки! Гляди — так и в гроб тебя вгонят.

В уазике, в который посадили Бекаса, сидели тихо, без разговоров. И только когда сидевший на переднем сидении рядом с водителем, подкашливающий и простуженный приоткрыл окно своей двери и закурил, водила разрядил тишину недовольно:

— Потерпеть не мог? Дышать нечем! Весь салон провонял!

Ему не ответили, да еще один сзади, который слева от Бекаса взял и тоже закурил.

По всему было видно, что водила машину бережет, любит — все чистенько и внутри и снаружи, коврики, ароматизатор воздухас синей жижой, по периметру лобового стекла бахрома золотистая — прям эполеты дембельские или с героя войны двенадцатого года, под синей жижей на клей «Момент» ровненько по центру торпеды иконки посажены: Богородицы, Иисуса Христа, Николая Чудотворца. Правильный такой водила, ничего не скажешь.

Когда проезжали обезлюдевшее село с церковью, оставшейся без окон и с покосившимся крестом на колокольне, водила перекрестился. Правильный водила, надежный. Полковник скажет такому: «В расход Бекаса!» — он сделает. Да вон хоть в этой канаве вдоль лесополосы. Сделает, если сказано. А потом протрет нежно тряпочкой зеркало боковое, особенной такой тряпочкой — чистенькой для зеркал, перед тем, как вернуться за баранку, да у следующего по дороге села перекрестится.

Оправившись от первого шока, Бекас стал соображать: «Первое — Чили на ноль помножили. Дела! Чили был фигура. Чили на ноль делить нельзя было, а помножить оказалось можно. Второе — я Чили не валил. Как, кто, за что — это хоть всем сейчас интересно, но для меня сейчас это не важно. Важно другое — везут на базу к себе — в Оскол. Какие там шансы у меня на честный разбор?

А такие там мои шансы — с кристальной ясностью вижу всё. Там будут бить, будут пытать, искалечат, после грохнут и мясо выкинут в речку.

Им что важнее всего? Того, кто Чили обнулил найти? Это важно им, конечно. Не скажешь, что тут у них нет интереса, но важнее им показать, всем на будущее показать что бывает с теми, кто „Легиону Свободы“ осмелится дорожку переходить. Что бывает с такими? Вон он в речке плывет кверху пузом — гляди! Это им важнее всего.

Назначат посмертно виновным, разнесут новость по окраинам Зоны, чтоб иным наука и чтоб иным неповадно. Это всё как пить дать. Это всё ясно. Рассчитывать тут не на что. Беспредела у них нет — говорит? Пусть втирает эту ботву в уши лохам — они схавают.

После они уже как дело сделано будет, в непонятках — а того ли обнулили, кого надо было обнулять, или не того, может и будут искать еще, но по-тихому — кто что слышал, кто что видел, кто что знает. А мою тушку пока течением вниз по реке понесет».

Времени на раздумье у Бекаса оставалось не много.

Сейчас дорога проходила между полей с лесопосадками по краям.

«Если рвануть по полю — шансы ноль, как зайцем не петляй. Прицельная дальность АК47 до пятисот метров — с четырех стволов снимут» — не сомневался Бекас и продолжал думать, думать, думать, стараясь не упустить ничего.

«Значит рвать надо там, где лес по краям дороги будет. Такое место километров через десять — там лес густой, буйный, у воды потому что, вдоль реки уходящей в самую Зону, а после снова поля. Если рвать, то толькотам — больше негде.

А если рвать, то как? Локтем в рыло тому, что справа, дернуть ручку двери, на ходу прыгнуть? Такой трюк смертельный, пожалуй, получится» — в таком Бекас был уверен — «Но костей можно не собрать на скорости шестьдесят километров в час. Тут шансы даже не пятьдесят на пятьдесят. Тут или убиться на смерть, или встать не сможешь, побежать не сможешь. Хорошо, если ползать потом сможешь на кресле-каталке с колесами весь огрызок жизни побираться у магазинов „Тысячи мИлочей“. Но, может быть, и повезет. Может быть.

Что тогда? Кинуться вперед между передних кресел? Крутануть руль резко вправо? Чтобы УАЗ кувырком! Или влево надо руль крутануть? А! Без разницы! Первым выбраться, главное первым и рвать по лесу босиком, чтоб только пятки сверкали. Тоже трюк смертельный. И тут расклад такой же — на повезет».

Бекас представил себе последствия: если он бросится на дорогу в открытую дверь на ходу и убьется наглухо или поломается: «Подойдут, обступят, но так, чтобы в кровь не наступить берцами своими. Я буду лежать на дороге, как кизяк, как шлепок коровий; рассмеются: куда ты, милый, собрался-то?».

И стало Бекасу невмоготу западло до самого полного отрицания — так вот беспонтово дропнуться.

«Не-е, солдатики!» — решил он окончательно — «Вот такого не будет. Все вместе удачу свою сейчас испытаем, раз у нас подобралась такая компания. Все кувырком полетим. Кому в рай, а кому мимо».

Бекас заметил, что водила смотрит на него в зеркало заднего вида. Бекас подмигнул водиле и улыбнулся.

— Ты чего? — не понял водила.

— Я то? Я ничего.

Бекас стал ждать нужного участка дороги и уже не думал, про то, что сейчас будет.

Бекас думал про вообще: «Тут в рай, пожалуй, что и некому. Кто там у них работает вратарем в чистилище? Егорыч говорил… Архангел Гавриил, что ли, или Архангел Михаил? Спрашивает там, типа, у входа: чем богат будешь, показывай.

Спросит — покажу чем богат. Сутулиться не стану и носом шмыгать. Вот как вышло, так и вышло. Не то чтобы как сволочь я прожил. Прожил, как все. Все выживали и я выживал. И выборов, как выживать, мне что-то не особо часто попадалось. Тоже, понимаешь, к вашей канцелярии небесной вопросы накопились.

Вот как сейчас, к примеру. И так, и сяк верти, а как не верти — все одно выходит — костями об дорогу.

Хотелось бы по-другому прожить — долго и счастливо, отчалить в порт постоянной приписки, в солидной старости и в своей постели. Так, чтобы на вскрытии важный доктор в белоснежном халате — бородка клинышком и наверно даже профессор сказал бы своей ассистентке, глядя на мою раскрытую грудь: Нуте-с, тут, пожалуй, и все. Шейте, сестра.

И сестра бы шила меня ровными такими стежками, и пальцы ее не дрогнули-бы, и ресницы ее не заблестели-бы от слез. А всё-таки, хочется…, как же хочется, что бы она заплакала».

Вот он — начался лес. Вот сейчас!

Бекас медленно, по одному избавился от тапочек на ногах. Примерился к тому, как лучше кинуться между сидений, к рулю. Попробовал замедлить сердцебиение. Ему показалось, что так колотится сердце, что это может быть видно. Бред, конечно. Однако сделать ровных десять вдохов-выдохов не помешает.

Десять. Вдох-выдох. «Вперед и обеими руками за руль»

Девять. «Когда уазик кувыркнется — держаться за руль что есть силы, чтоб не кидало».

Восемь. «Если выбраться не получится — вырвать автомат, предохранитель — на автоматическую стрельбу и весь рожок от себя раздать на все четыре стороны».