Баба Яга

Екатерина Шитова

Баба Яга

Глава 1

Наталья бежала по лесу, обливаясь слезами. День был тёплый, тихий и благостный. Птицы перекликались и беззаботно щебетали в кронах густых елей, весенний воздух пах пряной свежестью после ночного дождя. Но Наталье было все равно до того, что творится вокруг. Она размазывала по опухшим щекам солёные слезы и то и дело горестно вздыхала.

К своей груди Наталья прижимала младенца. Это была её дочь Аннушка. Аннушка спала и не слышала ни птичьего щебета, ни всхлипываний матери. Она сосала во сне большой палец и морщила маленькое личико, когда на него попадали солнечные лучи.

Наталья плакала, она чувствовала себя страшно виноватой перед дочкой. То, что она намеревалась сделать с ней сегодня, было ужасным. Но она так долго копила силы, что уже смирилась и настроилась на то, что скоро жизнь её станет легче, ведь она освободит себя от обузы. А обузой для женщины была именно она – девочка, завернутая в пеленку, ее маленькая дочь.

Наталья бежала в лесную чащу, чтобы оставить там Аннушку. Оставить и уйти… Наверное, поэтому ноги ее путались в сухих корнях, колючих сучьях, скользили по влажному мху. Наверное, поэтому кусты и деревья цепляли ее волосы, царапали острыми ветвями лицо и руки. Сама природа предостерегала Наталью от зла, которое она собиралась сотворить.

– Ты прости меня, Аннушка, но так надобно… – прошептала Наталья, прижавшись мокрой щекой к головке девочки, – просто уж сил моих больше нет…

***

Аннушке было три месяца от роду, но она была такой крошечной, что больше напоминала новорожденную. Девочка появилась на свет раньше срока, да к тому же с нечистой отметиной на лице. Старая повитуха Устина, принимавшая у Натальи роды, испуганно вскрикнула, взглянув в сморщенное личико выродившегося младенца. Нечистая отметина представляла собой большое, темное пятно на щеке девочки. Словно на личико ее случайно капнули чернилами, и от них остался неровный, темный след.

– Ты чего, Устина? Что там с моей девочкой? – спросила Наталья, испуганно глядя на повитуху.

– Отметина у неё, Наталья. Видишь? – старуха повернула к ней ребенка и обвела толстым указательным пальцем темное пятно.

Наталья все еще тяжело дышала, отходя от родовых потуг. В комнате было жарко, но внутри у нее все неприятно похолодело в этот миг.

– А чего это означает? Что за такая отметина, не пойму? – снова спросила она.

– Нечистая отметина, как изъян на теле. Когда ребёнок не таким, как обычно, рождается, а с пятном или с шишкой какой, значит, он меченый нечистой силой. Бывает, что пальцев у ребенка больше или верхняя губа дырявая, зубы в два ряда или вовсе руки-ноги нет.

Старуха склонилась к уху Натальи и зашептала, страшно округлив глаза:

– Было при мне такое, что в соседнем селе двухголовый младенец родился. Тоже меченый был. Да, к счастью, помер сразу. Уж я тогда страху натерпелась!

– И что же мне теперь с ребенком делать, Устина? – едва сдерживая слезы, спросила Наталья.

– Не реви, скажу я тебе, что делать надобно. Теперича в это уж никто не верит, а раньше-то таких младенчиков у нас в деревне сразу в лес несли, да подальше, в самую чащу – туда, где Баба Яга живет. Уносили да и оставляли там.

– Насовсем что ли? – растерянно спросила Наталья.

– Конечно. Баба Яга младенчиков таких в печь кидает, жарит, да ест, косточками не давится.

– Да как же это? Жалко же, – прошептала Наталья, и на глаза ее навернулись слезы.

– А как не жалко? Жалко! Да только ребенок с отметиной – то же самое, что выродившееся зло. А зло лучше отправлять туда, где ему место.

Наталья сжала зубы и шумно вздохнула.

– Дай мне ее, – сказала она, – я в эти глупости верить не собираюсь. Вон у Егора Мельника шесть пальцев на ноге, да что-то его жена не жалуется, что он больно зол и беду приносит!

Повитуха усмехнулась, ее обвисшие морщинистые щеки задрожали.

– Да ты просто про то не знаешь! Егор Мельник всю жизнь хворает, и нога у него с шестью-то пальцами, гниет. Как портянку-то он свою развернет, так и вонь повсюду стоит – страх! Ох, Наталья, куда мир-то катится? Теперича никто в это не верит, а зря…

Устина остановилась на полуслове, замолчала, задумчиво посмотрела на новорожденную девочку и протянула ее Наталье.

– Бойся этого ребёнка, она беду тебе принесёт, и не одну. Если, конечно, выживет. Уж больно мала, – сказала старуха.

Наталья с опаской взяла дочь на руки и стала внимательно рассматривать её красное, опухшее личико. Она была не похожа ни на Наталью, ни на её мужа Акима. Кареглазая, черноволосая – что-то было в ней чужое, словно не родное. А ещё девочка была до того крошечная, что казалась мягкой и бескостной, и женщина боялась ее прижимать к себе.

– Жми, жми ее пуще к себе. Не бойся, грей своим телом. Ей сейчас тепло нужно, – сказала повитуха и, торопливо собрав с пола грязное тряпье, ушла восвояси.

***

Следующие два дня Наталья пребывала в странном, подвешенном состоянии – родить родила, а матерью себя не чувствовала. А на третий день к ней пришло молоко, грудь налилась, стала тяжелой. И вот тогда, вложив в маленький ротик девочки свой пухлый коричневый сосок, Наталья ощутила, что держит в руках свою дочь, пусть с изъяном, но родную. Девочка, наконец, почувствовав на губах сладость материнского молока, перестала плакать и принялась жадно сосать. И все внутри молодой матери, наконец-то, наполнилось теплом и нежностью.

А через неделю после рождения Аннушки, Акима, мужа Натальи, поймали на воровстве и тут же повязали, отправили под суд. Он толком и не видел свою новорожденную дочь, так как всю неделю где-то пропадал и пьянствовал.

Мужчина и до этого был не надежен и не чист на руку, но никогда прежде на своих нечестных делишках не попадался, а теперь вот попался. Узнав об этом, Наталья искусала губы в кровь, переживая о том, что сейчас ей предстоит одной растить дочку. Женщина рыдала в голос несколько дней, а потом пришла с Аннушкой к старой повитухе Устине и сказала:

– Акима моего в тюрьму отправили. Думаю, это девочка во всем виновата.

– Вот и начались твои беды, Наталья. А я ведь предупреждала тебя! – ахнула Устина, округляя глаза, – неси скорее девчонку в лес, пока следующая беда не случилась.

– Да как нести-то? Она грудная, каждый час титьку просит! Как же я оставлю ее одну в лесу? Кричать ведь будет, – растерянно ответила Наталья.

– Ну и пусть кричит. Что ж теперь, вечно из-за неё страдать? Ведь ты молодая ещё! – возмущенно воскликнула повитуха, уперев кулаки в толстые бока, – не ты виновата в том, что она такая родилась!

Наталья и тогда не понесла дочку в лес, снова пожалела ее. Но спокойствия в её душе не было. Каждый день она думала о том, что надо все-таки было сделать так, как велела Устина. Во всех неудачах и мелких неурядицах она винила дочь. И, как назло, эти неудачи сыпались на Наталью одна за другой.

А потом к Наталье пришла настоящая беда – у нее сгорел дом. Переночевав первую ночь после пожара в бане, она решилась отнести Аннушку в лес, как учила Устина. Вот только никак не могла собраться с духом.

– Это ж какое холодное сердце нужно иметь, чтобы родное дитя оставить в лесу? – то и дело вслух спрашивала саму себя Наталья, глядя в маленькое лицо дочери.

Но в своей голове она уже не раз прокручивала то, как оставляет Аннушку в лесной чаще совершенно одну и уходит прочь, не оглянувшись. Поначалу эти мысли так сильно пугали её, что она гнала их от себя. Но постепенно она все больше и больше свыкалась с ними, и в конце концов, они стали привычными.

От осознания того, что она все-таки может оставить дочь в лесу, Наталье становилось стыдно. Тяжелый груз вины давил на плечи. В какой-то момент женщине стало казаться, что она сходит с ума. Запутавшись в паутине собственных противоречивых мыслей, устав от бесконечных сомнений и безутешных страданий, пребывая в тоскливом одиночестве маленькой, темной бани, она начала пить.