Персефона

Наконец-то все заговорили об Эльжбете.

Вскоре вышла книга с интервью Филиппа и отрывками из записей дневника Мии. Теперь все говорили только о бедной девушке Мии. Журналисты допекали мать Мии, поджидая её у дверей дома, пытаясь выпросить хотя бы парочку слов для интервью. Всем хотелось знать правду с разных сторон, а журналисты мечтали урвать из этой истории кусок пожирнее. Каждый хотел быть первым.

Мать не выдержала такого давления, и, послав к чёрту по телефону очередного газетного рабочего, переехала в другое место.

Мать Филиппа уже давно переехала в Грецию, потому возможность поговорить с ней, была утеряна.

В квартиру журналиста, одновременно писавшая интервью Филиппа и опубликовавшая книгу, пришло два письма.

Девушка села за свой письменный стол, который почему-то не стал чище и всё так же был обложен кипой бумаг даже после того, как основная её работа была закончена.

В первом письме было поздравление с номинированием на Пулитцеровскую премию в области журналистики. Девушку бросило в жар от этой новости. Она? Номинирована? На Пулитцеровскую премию? Быть такого не может! Её охватило сомнение в правдивости этого письма. Не шутка ли это? Сомнение в душе смешалось с маленькой и всё разрастающейся в размерах радостью. Неужели она и правда так хороша в своём деле?

Она никогда даже не мечтала о такой чести, потому что не думала, что действительно достойно делает свою работу. Радость сменилась гордостью за себя. А ведь Филипп ей говорил, что она хороша в этом. Подумать только, а ведь он оказался прав. Филипп. Этот человек вызывал у неё много различный эмоций: его было жаль и, в то же время, не жаль. Он не планировал изначально убийство, а вышло… Но в тот вечер, когда Мия ушла на съёмки, он осознавал, что собирается делать…

Как только девушка взяла в руки конверт со вторым письмом, то снова ощутила удивление – письмо было от Филиппа:

«Я узнал о книге и вашем участии в ней. Признаюсь, я был неприятно поражён. Вы предупреждали о книге, но ничего не говорили о своём участии. Поначалу я подумал, что меня предали, но потом я понял, мы ничего друг другу не должны. Ваша задача – свидетельствовать то, о чём вас просят рассказать и преподнести это людям. Потому я не держу на вас зла.

Намерение моего письма заключается не в обвинении вас во всех грехах. Я пишу вам для того, чтобы поблагодарить. Вы помогли мне исполнить мой долг: мы вместе дали Эльжбете то, что она по праву заслуживает – славу! Спасибо за то, что вы прислали все газеты с моим интервью – я ещё раз убедился в том, что вы действительно знаете своё дело. Думаю, вы теперь не останетесь незамеченной.

К счастью, книга не попала мне в руки. Даже если бы я и имел возможность прочесть её, меня бы наказали неделей карцера за пожар, ибо эту книгу я бы непременно сжёг. Благодарю за то, что не осмелились прислать её мне.

Ваши посещения скрашивали моё пребывание в тюрьме. Если я вас чем-то обидел, простите, но примите мои слова к сведению.

И, я уверен, поскольку мои письма проверяют, то не смогу передать свою мысль полно, но я уверен, вы поймёте меня: Эльжбета была моим смыслом жизни. Я сам потерял её. Слава для неё – была моей жизненной целью. И я её исполнил…»

Журналист встала с места, прочитав это письмо…нет, неужели он собирается…он не написал об этом прямо, чтобы ему никто не помешал. Надо позвонить завтра в тюрьму, пока не поздно!

Но девушка опоздала.

***

На следующей неделе во всевозможных газетах, на полосах первой страницы, была опубликована следующая новость, опять всколыхнувшая мир: «Известный художник, осужденный за убийство, покончил с собой».

Филипп повесился в собственной камере. Ни тени сомнения. Он просто обязан был это сделать, его миссия завершена. Он ушёл вслед за своей Персефоной. Мужчина намеренно не писал открыто о своём решении, чтобы ему не помешали сделать то, что он запланировал.

За две недели до этого он отправил письмо своей матери на старый адрес. Посыл письма неизвестен, ибо на бумаге, вместо слов, был маленький рисунок женщины с лилией в волосах. Но письмо принесли обратно новые жильцы. Те и рассказали Филиппу, то бывшая хозяйка квартиры переехала в Грецию.

Филипп был зол на неё. За всё время, что он пребывает в тюрьме, она так и не пришла к нему и даже не позвонила, будто её сына вовсе не существовало. Да, он подвёл свою мать. Он так увлёкся Эльжбетой, что ни разу ей не позвонил с тех пор, как съехал от неё. Ни он, ни она не предприняли шаги навстречу друг к другу. Да, он не идеален. Но она же мать! А он её сын! Могла бы она побороть свою гордость и сделать первый шаг?!

Филипп затягивал петлю, и шаловливая мысль быстро проскользнула в его сознании: «А может Ариестидес победил, спустя столько лет? Потому мать меня и не вспоминает? Если так, значит я всё-таки проиграл».

Об отце, Анне и детях он не думал никогда. И даже такой момент как самоубийство его не заставил хоть на секунду задуматься о них. Он их вычеркнул из жизни с тех пор, как переехал к матери.

Но всё же был один человек, который проник в его мысли и назойливо их не покидал – Мия. Он мысленно попросил у неё прощения и поблагодарил за то, что помогала ему в исполнении его долга. Однако она всплывала перед его лицом и говорила, что уходит от него.

Утром обнаружили тело Филиппа, на кровати лежала предсмертная записка: «Вы все о ней заговорили».