Страница 2 из 27
Правда, один – добровольно и случайно явившийся свидетель – показал, что, проходя после поздней вечеринки по Сенной, он слышал женский крик, в котором звучал ужас. Но, добавил он, мало ли кто жалобно кричит в страшные, темные петербургские ночи?
– Я думал, так, какая-нибудь гулящая бабенка. Много ведь, их по ночам шляется. Сами знаете: место тут такое… Вяземская лавра… Притоны всякие.
– А в котором часу это было?
– Да так, примерно, в пять утра, а может – позже. Весть о происшествии быстро облетела Петербург.
Целая рать самых опытных, искусных агентов, «замешавшись» в толпе, зорко приглядывалась к людям и внимательно прислушивалась к их речам.
Устали мы за этот день анафемски: с раннего утра и до восьми вечера были на ногах.
В девять часов мы с Путилиным сидели за ужином. Лицо его было угрюмое, сосредоточенное. Он не притронулся к еде.
– Что ты думаешь об этом случае? – вдруг спросил он меня.
– А я, признаюсь, этот вопрос только что хотел задать тебе.
– Скажи, ты очень внимательно осмотрел труп? Неужели нет никаких знаков насилия, борьбы?
– Никаких.
– Нужно тебе сказать, дружище, – задумчиво произнес Путилин, – что этот случай я считаю одним из самых интересных в моей практике. Признаюсь, ни одно предварительное следствие не давало в мои руки так мало данных, как это.
– Э, Иван Дмитриевич, ты всегда начинаешь с «заупокоя», а кончаешь «заздравием»! – улыбнулся я.
– Так ты веришь, что мне удастся раскрыть это темное дело?
– Безусловно!
– Спасибо тебе. Это придает мне силы. И мой друг опять погрузился в раздумья.
– Темно… темно… – тихо бормотал он сам про себя.
Он что-то начал чертить указательным пальцем по столу, а затем его лицо на мгновение вдруг осветилось довольной улыбкой.
– Кто знает, может быть… да, да, да…
Я знал привычку моего талантливого друга обмениваться мыслями с… самим собой и поэтому нарочно не обращал на него ни малейшего внимания.
– Да, может быть… Попытаемся! – громко произнес Путилин.
Он встал и, подойдя ко мне, спросил:
– Ты хочешь следить за всеми перипетиями борьбы?
– Что за вопрос!
– Так вот, сегодня ночью тебе придется довольно рано встать. Ты не посетуешь на меня за это? И потом – ничему не удивляйся… Я, кажется, привезу тебе маленький узелок…
Я заснул как убитый, без всяких сновидений, тем сном, которым спят измученные и утомленные люди. Сколько времени я спал – не знаю. Меня разбудили громкие голоса: лакея и Путилина.
– Вставай, вот и я!
Я протер глаза и быстро вскочил с постели.
Передо мною стоял оборванный золоторотец. Худые, продранные штаны. Какая-то бабья кацавейка… Круугом шеи обмотан грязный гарусный [2] шарф. Дико всклокоченные волосы космами спускались на сине-багровое, все в синяках лицо.
Я догадался, что передо мной – мой гениальный друг.
– Ступай! – отдал я приказ лакею, на лице которого застыло выражение сильнейшего недоумения.
– Постой, постой, – улыбаясь начал Путилин, – ты не одевайся в свое платье, а вот, не угодно ли тебе облачиться в то, что я привез в этом узле.
И передо мною появились какие-то грязные отрепья, вроде тех, которые были на Путилине.
– Что это…
– А теперь садись! – кратко изрек Путилин после того, как я оделся. – Позволь мне заняться твоей физиономией. Она слишком прилична для тех мест, куда мы идем…
Глава III. Среди нищей братии
– Бум! Бум! Б-у-ум! – глухо раздался в раннем, утреннем, промозглом воздухе звон колокола Спаса на Сенной.
Это звонили к ранней обедне.
В то время ранняя обедня начиналась чуть ли не тогда, когда кричали вторые петухи.
Сквозь неясный, еле колеблющийся просвет утра с трудом можно было разобрать очертания черных фигур, направляющихся к паперти церкви.
То были нищие и богомольцы.
Ворча, ругаясь, толкая друг друга, изрыгая отвратительную брань, спешили сенновские нищие и нищенки скорее занять свои места, боясь, как бы кто другой, более нахальный и сильный, не перехватил «теплого» уголка.
– О, Господи! – тихо неслись шамкающие звуки беззубых ртов стариков и старух-богомолок, крестившихся широким крестом.
Когда Путилин и я, подойдя к паперти, перешли ее и вошли в сени церкви, нас обступила озлобленная рать нищих.
– Это еще что за молодчики появились? – раздались негодующие голоса.
– Ты как, рвань полосатая, смеешь сюда лезть? – наступала на Путилина отвратительная старая мегера.
– А ты, что же, откупила все места, ведьма? – сиплым голосом дал ей отпор Путилин.
Теперь взбеленились все.
– А ты думаешь, даром мы тут стоим? Да мы себе каждый местечко покупаем, ирод рваный!…
– Что с ними долго разговаривать! Взашей их, братцы!
– Выталкивай их!
Особенно неистовствовал страшный горбун.
Все его безобразное тело, точно тело чудовища-спрута, порывисто колыхалось, длинные цепкие руки-щупальцы готовы были, казалось, схватить нас и задавить в своих отвратительных объятиях, единственный глаз, налившись кровью, сверкал огнем бешенства.
Я не мог сдержать дрожи отвращения.
– Вон! Вон отсюда! – злобно рычал он, наступая на нас.
– Что вы, безобразники, в храме Божием шум да свару поднимаете? – говорили с укоризной некоторые богомольцы, проходя притвором церкви.
– Эх, вижу, братцы, народ вы больно уж алчный!… – начал Путилин, вынимая горсть медяков и несколько серебряных монет. – Без откупа, видно, к вам не влезешь. Что с вами делать! Нате, держите!
Картина вмиг изменилась.
– Давно бы так… – проворчала старая мегера.
– А кому деньги-то отдать? – спросил Путилин.
– Горбуну Евсеичу!
– Он у нас старшой.
– Он староста.
– Безобразная лапа чудовища-горбуна уже протянулась к Путилину.
Улыбка бесконечной алчности зазмеилась на страшном лице урода.
– За себя и за товарища? Только помните: две недели третью часть выручки – нам на дележ. А то, все равно, – сживем!…
Ранняя обедня подходила к концу.
Путилин с неподражаемой ловкостью завязывал разговор с нищими о вчерашнем трагическом случае перед папертью Спаса.
– Как вы, почтенный, насчет сего думаете? – с глупым лицом обращался он несколько раз к горбуну.
– Отстань, обормот!… Надоел! – злобно сверкал тот глазом-щелкой.
– У-у, богатый черт, полагать надо! – тихо шепнул Путилин на ухо соседу-нищему.
– Да нас с тобой, брат, купит тысячи раз и перекупит! – ухмылялся тот. – А только бабник, да и здорово заливает!…
По окончании обедни оделенная копейками, грошами и пятаками нищая братия стала расходиться.
– Мы пойдем за горбуном… – еле слышно бросил мне Путилин.
Горбун шел скоро, волоча по земле искривленную, уродливую ногу.
Стараясь быть незамеченными, мы шли, ни на секунду не выпуская его из виду.
Раз он свернул налево, потом – направо, и вскоре мы очутились перед знаменитой Вяземской лаврой.
Горбун юркнул в ворота этой страшной клоаки, «чудеса» которой приводили в содрогание людей с самыми крепкими нервами.
Это был расцвет славы Вяземки – притона всей столичной сволочи, обрушивающейся на петербургских обывателей.
Отъявленные воры, пьяницы-золоторотцы, проститутки – все свили здесь прочное гнездо, разрушить которое было не так-то легко.
Подобно московскому Ржанову дому Хитрова рынка, здесь находились и ночлежки – общежития для сего «почтенного» общества негодяев и мегер и отдельные комнатки-конуры, сдаваемые за дешевую цену «аристократам» столичного сброда.
Притаившись за грудой пустых бочек, мы увидели, как страшный горбун, быстро и цепко поднявшись по обледенелой лестнице, заваленной экскрементами, вошел на черную «галдарейку» грязного ветхого надворного флигеля и, отперев огромный замок, скрылся за дверью какого-то логовища.
– Ну, теперь мы можем ехать! – задумчиво произнес Путилин, не сводя глаз с таинственной двери, скрывшей горбуна.
[2] Гарус. Род мягкой крученой шерстяной пряжи.