Озеро Длинного Солнца

Кучер хихикнул:

— И скребу лошадей, пою их водой, и все такое, и еще хрен знает что. И драю фургон, и полирую, и чищу, и мажу колеса. Те, слышь, кто едет, они жалуются раз в тыщу лет. Могет быть, меньше. Зато их родственнички еще как, грят, уныло звучат, мол. И я мажу и мажу, а ты попробуй сам, трудно, зараза.

— Я тебе завидую, — искренне сказал Шелк.

— Ну, знашь, эт' не шибко тяжело, пока едешь впереди. Остальной день будешь баклуши бить, а, патера?

Шелк кивнул:

— Если никто не потребует Прощения Паса.

Кучер извлек из внутреннего кармана зубочистку.

— Ну, ежели кто, ты сдюжишь, а?

— Конечно.

— И, слышь, перед тем, как мы взяли ее, ты вроде как приговорил много голубей, козлов и все такое?

Шелк помолчал, считая:

— Четырнадцать, включая птиц. Нет, пятнадцать, потому что Гагарка привел барана, как и обещал. Я забыл о нем на мгновение, хотя именно его внутренности сказали, что я… не имеет значения.

— Пятнадцать, и один из них баран. Читать и резать. Да-а, еще та работенка, зуб даю.

Шелк опять кивнул.

— Переться на кладбище на такой плохой ноге и весь день читать молитвы. Только счас ты могешь скинуть с себя ботинки, пока кто-нибудь не решит отдать концы. Тогда не смогешь. Не легко живется вам, авгурам, а? Вроде как и нам, у?

— Ну, знаешь, все не так плохо, пока есть те, кто едут позади.

Оба рассмеялись.

— Что-то случилось? Ну, в твоем мантейоне?

Шелк кивнул:

— Удивительно, что ты услышал об этом так быстро.

— Народ только и трепался об этом, когда я приехал, патера. Я-то сам не шибко религиозный. Ни хрена не знаю о богах, и не хочу знать, но послухать интересно.

— Понимаю. — Шелк потер щеку. — В таком случае то, что ты знаешь, так же важно, как и то, что я знаю. Я знаю только то, что произошло на самом деле, в то время как ты знаешь, что об этом говорят люди, и это может быть по меньшей мере так же важно.

— Секи, я б хотел знать, почему она пришла после того, как никто так долго не приходил. Она сказала?

— Нет. И, конечно, я не мог ее спросить. Нельзя допрашивать богов. А теперь перескажи мне, что говорили люди, которые находились снаружи. Все, что они говорили.

Уже почти стемнело, когда кучер остановил лошадей перед садовыми воротами. Лисенок и Ворсинка, игравшие на улице, примчались с кучей вопросов.

— Богиня действительно приходила, патера?

— Настоящая богиня?

— Как она выглядела?

— Ты хорошо видел ее?

— Ты с ней говорил?

— Она что-то сказала?

— Ты можешь сказать, что она сказала?

— Что она сказала?

Шелк поднял руку, призывая к молчанию.

— Вы бы тоже смогли ее увидеть, если бы пришли на наше жертвоприношение, как были должны.

— Нас не пустили.

— Мы не смогли войти.

— Мне очень жаль это слышать, — искренне сказал им Шелк. — Вы бы увидели Восхитительную Киприду, как ее увидел я и большинство людей, которые находились там, может быть сотен пять, если не больше. А теперь слушайте. Я знаю, что вам хочется узнать ответы на свои вопросы, как мне бы хотелось на вашем месте. Но в следующие несколько дней я собираюсь очень много рассказывать об этой теофании и не хочу повторяться. Кроме того, я расскажу вам все в палестре, во всех деталях, и вы будете скучать, слушая все во второй раз.

Шелк присел на корточки, его лицо оказалось на одном уровне с довольно чумазым лицом более младшего мальчика.

— Но, Лисенок, в этом есть урок, особенно для тебя. Два дня назад ты спросил меня, придет ли бог к нашему Окну. Помнишь?

— Ты сказал, патера, что это будет очень нескоро — и ошибся.

— Нет, я сказал, что это может быть, Лисенок, а не будет. Однако в целом ты прав, конечно. Я думал, что это произойдет через много времени, возможно десятилетия, и очень сильно ошибся. Но я хочу сказать тебе кое-что другое: когда ты задал вопрос, все остальные ученики засмеялись. Они решили, что это смешно. Помнишь?

Лисенок торжественно кивнул.

— Они засмеялись, как будто ты задал глупый вопрос, потому что сами посчитали твой вопрос глупым. И они ошиблись даже больше меня; теперь это ясно, даже им. Ты задал серьезный и важный вопрос, хотя ты и ошибся, когда задал этот вопрос тому, кто знал намного меньше, чем должен был. Ты должен никогда не разрешать себе отворачиваться от серьезных и важных вопросов из-за насмешек. Попытайся не забывать это.

Шелк пошарил в кармане:

— Мальчики, я хочу, чтобы вы для меня кое-что сделали. Я бы пошел сам, но я почти не могу ходить, а тем более бегать. Я дам тебе, Ворсинка, пять бит. Вот они. А тебе, Лисенок, три. Лисенок, сбегай к зеленщику. Скажи ему, что овощи для меня, и попроси самые лучшие и свежие на три бита. А ты, Ворсинка, сходи к мяснику. Скажи ему, что я хочу прекрасные куски мяса на пять битов. — Шелк на мгновение замолчал, размышляя. — Я дам каждому из вас по полбита, когда принесете покупки.

— Патера, какое мясо ты хочешь? — спросил Ворсинка. — Свинину или баранину?

— Пускай мясник выберет сам.

Шелк посмотрел, как оба ринулись бежать, потом отпер садовые ворота и вошел внутрь. Как и сказала майтера Мрамор, звери вытоптали траву, как жаль; даже в последнем умирающем сиянии дня был виден ущерб, причиненный маленькому саду майтеры. Он философски подумал, что, в любом случае, в обычном году последний продукт из сада собрали бы несколько недель назад.

— Патера!

Это была майтера Роза, высунувшаяся из окна киновии и махавшая рукой, нарушение, за которое она постоянно выговаривала майтере Мрамор и майтере Мята.

— Да, — сказал Шелк. — Что случилось, майтера?

— Они вернулись с тобой?

Он приковылял к окну.

— Твои сивы? Нет. Они сказали, что собираются вернуться вместе. Они придут, скоро.

— Давно пора ужинать, — заявила майтера Роза. (Заявление было очевидной неправдой.)

Шелк улыбнулся:

— Твой ужин скоро будет здесь, и пусть Сцилла благословит твой пир. — Он, улыбаясь, повернулся и ушел прежде, чем она успела задать следующий вопрос.

На пороге двери кухни лежал пакет, обернутый белой бумагой и перевязанный белой тесемкой. Шелк подобрал его, повертел в руках и только потом открыл дверь. Орев сидел на кухонном столе и, судя по каплям, только что пил из своей кружки.

— 'Вет, Шелк.

— И тебе привет. — Шелк достал нож для очистки овощей.

— Резать птица?

— Нет, собираюсь открыть посылку. Я слишком устал или ленив, чтобы развязать все эти узлы, но если я обрежу тесемку, я смогу сохранить ее большую часть. Это ты убил крысу, которую я выкинул?

— Слав бой!

— Наверно, я должен поздравить тебя и заодно поблагодарить. Очень хорошо, молодец. — Из-под белой бумаги появилось несколько очень пахучих кусков мяса. — Мясо для кошек, Орев. Однажды мне на голову вывалили целую корзину, и теперь я его всегда узнаю. Ложнодождевик пообещала мне немного и уже сдержала обещание.

— Есть счас?

— Да, можешь, если хочешь. Но не я. Но ты и так съел добрую часть крысы, которую убил. Не говори, что ты еще голоден!

Орев захлопал крыльями и вопросительно вскинул голову.

— Не уверен, что так много мяса полезно для тебя.

— Вкус мяс!

— На самом деле нет. — Шелк толкнул его к птице. — Но если я буду его хранить, оно станет только хуже, и у нас нет способа сохранить его. Так что, если хочешь, вперед.

Орев схватил ломоть мяса и, отчасти помогая себе крыльями, отчасти прыгая, сумел утащить его на верхушку шкафа.

— Пусть Сцилла благословит и твой пир. — В двухтысячный раз Шелк подумал, что пир, благословленный Сциллой, должен быть холодным и чопорным, как, судя по намекам из Хресмологических Писаний, и было вначале. Вздохнув, он снял сутану и повесил ее на спинку стула патеры Щука. Со временем он отнесет ее наверх, в спальню, вычистит и повесит на законное место; со временем он вынет из ее большого переднего кармана экземпляр Писаний, принадлежащий мантейону, и вернет его на законное место.