Долины и взгорья

Сидим. Стараемся не заснуть. Многие ведь с ночного дежурства, кто-то по учёбе, а кто-то и работает в больницах, и ради денег, и ради навыков, уставшие. А профессор (уже профессор, это получилось быстро) Белёв говорит скучно, говорит нудно, говорит о том, что к реальной жизни отношения не имеет — ну, так всем кажется.

«Пролетариат развивающихся стран быстро растёт и укрепляется. Увеличивается удельный вес в его среде промышленных рабочих. Вместе с тем ряд факторов сдерживает консолидацию пролетариата как класса, рост его самосознания. Значительная часть промышленных рабочих распылена по мелким предприятиям. Пролетариат непрерывно пополняется выходцами из полупролетарских слоев и крестьянства, что способствует проникновению в рабочую среду мелкобуржуазной идеологии. Несмотря на это, пролетариат многих колониальных и полуколониальных стран уже на первых этапах своего развития создал коммунистические партии. Наиболее полно выражая коренные интересы нации, коммунисты высоко несут знамя освободительной борьбы. Коммунистические партии выступают за сплочение всех прогрессивных и патриотических сил, за доведение до конца национально-освободительных революций, за развитие в направлении социализма»

Где мы, а где коммунистические партии полуколониальных стран? Вот и спят люди, даже и на первом ряду. Но с открытыми глазами. У очкариков преимущество.

Всё кончается, кончилась и лекция. Народ расходится — лекция шла последней парой, можно и восвояси. Кто-то в общежитие или домой, кто-то на работу, кто-то в кино. В зависимости от сил, средств и устремлений.

А мы, я и девочки, пошли в деканат. Недалеко идти, с третьего этажа спуститься на первый.

Нас ждали. Сам декан встал с деканского кресла, когда мы вошли. Так себе креслице, скорее, стул с подлокотниками.

— Здравствуйте, здравствуйте! Как поживаете?

Мы ответили, что хорошо, не жалуемся.

— Мы рассмотрели ваш отчёт, — продолжил декан.

Да, из Ливии мы привезли отчёт. Что и как сделано, какие умения и навыки освоены. Очень подробный отчёт. Заверенный начальником госпиталя полковником медицинской службы Семенычевым Макаром Петровичем. Он и заставил нас написать такой отчёт, пригодится, сказал.

— Впечатляет. Особенно это — родоразрешение путем кесарева сечения. И вы сами провели операцию?

— Вот этими руками, — сказала Надежда.

— Но под надежным контролем старшего товарища, — добавила Ольга.

— Тогда почему вы не в хирурги пошли, не в гинекологи, а в терапевты?

— По велению души, — сказал я. — Крови не любим.

— Хорошо, хорошо… Вас, собственно, хочет видеть Аполлинарий Галактионович.

Ректор для студента — это как генерал для рядового. Ну вот с чего бы генералу видеть рядовых?

— Пройдемте, — и декан повел нас к ректору. По дороге миновали красочное панно с цитатой из Маркса: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам».

Карабкаемся. Не страшась.

Секретарша при нашем виде даже вскочила:

— Сейчас узнаю, свободен ли Аполлинарий Галактионович.

Узнала. Свободен. И мы вошли в Бункер — так по традиции называют его кабинет. Кто дал начало этой традиции, никто не знает. Оно даже как-то и странно, называть рабочее место советского ректора Бункером. Известно кто был в Бункере. Но — прилепилось, и не хочет отлепляться.

— Вот и наша золотая молодежь, Аполлинарий Галактионович, — возвестил декан. Понимай как знаешь, то ли в смысле лучшие из лучших, то ли как раз наоборот — бездельники из богатых семей?

Ну, мы-то не бездельники.

Мурфенко сидел в ректорском кресле. Старинном. Взятом из дома богатого купца после революции. Крепкую до революции делали мебель, на века. Встать он не встал, но голову поднял.

Глаза его за стеклами плюсовых очков смотрели на нас ласково и добро, так натуралист рассматривает в увеличительное стекло козявочек, живущих в баночке из-под сметаны. Живы? Копошатся? Запишем в дневник наблюдений.

— Проходите, проходите! Усаживайтесь поудобнее. Разговор будет серьёзный, разговор будет важный.

Уже страшно. Важный и серьёзный разговор с самим ректором — любой студент задумается, нет ли за ним грешков.

Но мы прошли. Сели поудобнее — насколько это возможно. Стулья для посетителей везде какие-то недружелюбные, передние ножки чуть короче задних, и потому ощущение, что стул тебя выпихивает, давай, проваливай поскорее.

Декан сел на боковое креслице, с виду получше.

— Приятно сознавать, что в стенах нашего института растет такая перспективная молодежь, — продолжил ректор. — Активисты, общественники, отличники. Впереди очень ответственный этап — распределение. И мне хотелось бы знать, что вы от распределения ждёте.

Ага, ага, распределение. Беспроигрышная лотерея, как утверждают оптимисты. Безвыигрышная, считают скептики. А у третьих в потаенном месте уже лежит заветный билетик с нужным результатом.

Учились мы даром, в смысле бесплатно. И теперь по закону должны отработать три года там, где посчитает нужным государство. Фактически четыре — ведь после шестого курса ещё год интернатуры.

— Для вас, как вы понимаете, открыта возможность выбора. Аспирантура? — он обращался преимущественно к Ольге. — Вы ведь занимаетесь научной работой, и успешно занимаетесь?

— Вполне, — Ольга не стала скромничать. В очередном номере «Вопросов курортологии, физиотерапии и лечебной физической культуры» вышла статья о новых методах подготовки шахматистов, посвященная даже не сколько шахматистам, сколько навыкам эффективного мышления. За подписью Петровой, Ольги и Надежды. «Вопросы курортологии, физиотерапии и лечебной физической культуры», конечно, не «Ланцет», но для нашего института достаточно престижно.

— Мы, — Ольга подчеркнула «мы», — намерены продолжить научную работу. У нас наблюдается значимая группа испытуемых (не говорить же о людях «подопытных»), и промежуточные результаты многообещающие. Весьма многообещающие.

Испытуемые — это ученики Школы «Ч». Один гроссмейстер — это не показатель. А вот сто четырнадцать человек — это уже серьезно. Вообще-то в Школе «Ч» учеников много больше, но берем тех, за кем можно наблюдать.

— Значит, аспирантура? На кафедре лечебной физкультуры и спортивной медицины?

— Желательно, — ответила Ольга.

— Одно место — это я гарантирую, а вот два…

Ну да, ну да. Одно дело — Стельбова, и совсем другое — Бочарова. На всех аспирантур не напасешься.

— Нам не нужна очная аспирантура, Аполлинарий Галактионович, — сказала Надежда без пиетета. Даже жестко сказала. — Возможно, заочная. А можно и вовсе без неё, Москва готова включить нас в план.

— То есть вы хотите совмещать практическую работу, скажем так, на участке или даже на селе с работой научной? — попробовал приструнить её ректор.

— С практической — совершенно верно. Но не на участке.

— А где же? В стационаре? Место можно подыскать, — ректор знал, где давить можно, а где нельзя. Иначе он не усидел бы в своем дореволюционном кресле двадцать пять лет.

— Мы полагаем, что наиболее подходящим решением было бы свободное распределение, — приняла подачу Ольга. Свободное распределение — это когда человек трудоустраивается сам. Такое тоже бывает. К примеру, жены офицеров нередко получают свободное распределение. Езжайте за мужем на точку в тайге, и трудоустраивайтесь. Если найдёте место.

— И где вы намерены работать, позвольте полюбопытствовать? — подпустил нарочитого елея Мурфенко.

— Мы уже работаем, — сказала Надежда. — Я ответственный директор журнала «Поиск», а Ольга — главный редактор. Это важная, востребованная, интересная и хорошо оплачиваемая работа.

Последнее — прямо в пятку Ахиллесу… то бишь Аполлинарию Галактионовичу. Выпускнику нашего мединститута предстоит пять лет работать за сто десять рублей. Минус подоходный. Минус за бездетность. Бездетность девочкам не грозит, но всё равно, на руки девяносто семь рубликов, и ни в чём себе не отказывай. На селе пятнадцатью рублями больше, надбавка за тяготы и лишения. В «Поиске» заработок у девочек на порядок больше. И Джошуа Мозес добавляет. Плюс у Ольги оперные отчисления продолжают идти, не так бойко, как прежде, но всё равно весомо и зримо.