Страница 8 из 92
В свете данного факта огромное значение для историка приобретает истинная природа той, в высшей степени сложной и искусственной экономической системы, которая и обеспечивала мир.
Глава 2
Консервативные двадцатые, революционные тридцатые
Крах международного золотого стандарта стал незримым передаточным звеном между распадом мировой экономики, начавшимся на рубеже веков, и радикальным преобразованием всей нашей цивилизации в 1930-х гг. Не осознав величайшую важность данного обстоятельства, мы не сможем правильно понять ни механизм того процесса, который с бешеной скоростью толкал Европу к ее судьбе, ни причины того поразительного факта, что формы и содержание нашей цивилизации имели столь шаткий фундамент.
Истинная природа того миропорядка, при котором мы жили, была осознана лишь тогда, когда сам он потерпел крах. Едва ли кто-либо вообще представлял себе политическую функцию международной денежной системы, и потому ужасающая скорость трансформации стала для всех полной неожиданностью. Но именно золотой стандарт оставался тогда единственной опорой традиционной мировой экономики, и когда он рухнул, следствия должны были наступить мгновенно. Для либеральных экономистов золотой стандарт был чисто экономическим инструментом, они отказывались даже видеть в нем элемент социального механизма. А потому именно демократические страны последними осознали истинную суть катастрофы и медленнее всех реагировали на ее результаты. Даже после того как они сами стали жертвой катаклизма, их лидеры не могли уразуметь, что крах международной системы обусловлен долгим процессом внутреннего развития наиболее передовых стран, который и сделал эту систему анахронизмом, иначе говоря, они по-прежнему не замечали банкротства самой рыночной экономики.
Трансформация была еще более резкой и внезапной, чем это принято думать. В сущности, Первая мировая война и послевоенные революции составляли часть XIX в. Конфликт 1914–1918 гг. лишь ускорил и невероятно усугубил кризис, но не он был его причиной. Однако в то время истинные корни кризиса распознать было невозможно, а ужасы и разрушения Великой войны казались уцелевшим после нее людям вполне очевидным источником препятствий для того международного порядка, который так неожиданно возник. В самом деле, совершенно внезапно перестали функционировать как политическая, так и экономическая системы, и страшный ущерб, который причинила человечеству Первая мировая война, представлялся убедительным объяснением случившегося. В действительности, однако, послевоенные препятствия миру и стабильности имели те же истоки, что и сама Великая война. Распад системы мировой экономики, происходивший начиная с 1900 г., был причиной роста политической напряженности, которая привела к взрыву в 1914 г.; исход войны и послевоенные договоры лишь на первый взгляд смягчили эту напряженность: устранив конкурента, Германию, они в то же время усугубили причины напряженности и таким образом чрезвычайно усилили политические и экономические препятствия миру.
В политическом отношении послевоенные мирные договоры таили в себе роковое противоречие. Предусмотренное ими одностороннее разоружение побежденных держав делало совершенно немыслимым восстановление системы равновесия сил, ибо наличие силы является непременным условием подобной системы. Тщетно стремилась Женева к реставрации этой системы в виде расширенного и усовершенствованного Европейского концерта, именовавшегося Лигой Наций, бесполезными оказывались возможности для консультаций и совместных действий, предусмотренные Уставом Лиги: важнейшая предпосылка системы — существование независимых силовых единиц — теперь отсутствовала. Создать настоящую Лигу Наций не удалось, а статьи 16 (о механизме выполнения договоров) и 19 (об их мирном пересмотре) так и не были проведены в жизнь. Таким образом, единственное практически осуществимое решение жгучей проблемы мира — реставрация системы равновесия сил — оказывалось совершенно недосягаемым, и настолько, что истинная цель наиболее разумных политиков 20-х гг. была абсолютно непонятна широкой публике, по-прежнему существовавшей в условиях невообразимого хаоса. В общественном сознании, шокированном устрашающим фактом разоружения одной группы государств, тогда как другая оставалась вооруженной, — ситуация, делавшая бессмысленными любые конструктивные шаги к созданию системы мира, — возобладали эмоции: считалось, что Лига Наций в некоем высшем, таинственном смысле есть предвестник эпохи мира, а чтобы мир воцарился навсегда, не требуется ничего, кроме бесконечных словесных заклинаний. В Америке широко распространилось мнение, будто стоит лишь ей вступить в Лигу Наций и дела пойдут совершенно по-другому. Невозможно найти лучшее доказательство того, что люди не сознавали органические пороки так называемой «послевоенной системы» — именно «так называемой», ибо если лова имеют смысл, то никакой политической системы в Европе теперь не существовало вовсе. Подобного рода простой статус-кво может сохраняться лишь до тех пор, пока стороны не оправились от физического истощения; не удивительно, что единственным выходом казался возврат к системе XIX в. До этого момента Совет Лиги Наций мог бы, по крайней мере, действовать в качестве своего рода Европейской директории (примерно так же, как Европейский концерт в пору его расцвета), если бы не роковой принцип единогласного голосования, превращавший какую-нибудь небольшую «страну-хулигана» в вершителя судеб мира и войны на всей планете. Абсурдный план вечного разоружения побежденных государств заранее исключал какое-либо разумное решение проблемы. Единственной альтернативой для этого опасного положения было создание международного порядка, который мог бы опереться на организованную силу, стоящую выше принципа национальных суверенитетов. Но такой шаг, разумеется, был в ту эпоху совершенно немыслим: ни одна европейская страна, не говоря уже о Соединенных Штатах, не пожелала бы подчиниться подобному порядку.
В экономической же области политика Женевы — в ее упорном стремлении восстановить мировую экономику как тыловой оборонительный рубеж для мира — была гораздо более последовательной. Ведь даже успешно воссозданная система равновесия сил смогла бы работать на мир лишь при условии восстановления международной денежной системы. При отсутствии же стабильного торгового обмена и свободы торговли правительства различных стран, как и в прежние времена, видели бы в мире нечто второстепенное и стремились бы к нему лишь до тех пор, пока интересы мира не вступали бы в противоречие с другими, более для них существенными интересами. Кажется, Вудро Вильсон первым из государственных деятелей эпохи осознал взаимозависимость мира и торговли как гарантию не только торговли, но и самого мира. Не удивительно, что Лига Наций упорно стремилась восстановить международную валютную и кредитную систему как единственно возможную гарантию мира среди суверенных государств и что человечество как никогда прежде полагалось на финансовую олигархию. Дж. П. Морган — в роли демиурга обновленного XIX в. — сменил Н. М. Ротшильда.
В соответствии с понятиями этого века первое послевоенное десятилетие воспринималось как революционная эра, в свете же нашего недавнего опыта оно получает совершенно иной смысл. Основная тенденция десятилетия была глубоко консервативной, отражая почти всеобщее убеждение в том, что лишь восстановление довоенной системы, «на сей раз — на прочном фундаменте», способно возвратить людям мир и благоденствие. Крах этой попытки вернуться в прошлое и вызвал трансформацию 30-х гг. Но какими бы бурными и эффектными (по своему сюжету) ни были революции и контрреволюции послевоенного десятилетия, они представляли собой либо чисто механическую реакцию на военное поражение, либо очередную постановку на сцене Центральной и Восточной Европы старой либерально-конституционной драмы западной цивилизации, и только в 30-е гг. в общую схему западной истории вошли по-настоящему новые элементы.