Страница 64 из 92
Экономика, в основе которой лежит принцип покупательной способности, дает даже менее полную картину действительности, однако некоторые ее особенности напоминают наше общество гораздо ярче, чем парадигма рыночной экономики. Представим «общество», в котором каждый индивид наделен определенной покупательной способностью, дающей ему возможность покупать товары, каждый вид которых имеет ярлык с указанием цены. Деньги в такой экономике товаром не являются, сами по себе они не имеют никакой полезности: единственная их польза — приобретать товары, к которым прикреплены ценники и которых очень много, как сегодня в наших магазинах.
Хотя в XIX в., когда социальные институты во многих существенных чертах сообразовывались с рыночной моделью, теория товарных денег далеко превосходила соперничающую с ней теорию, с XX в. концепция покупательной способности начинает неколебимо завоевывать популярность. С распадом золотого стандарта товарные деньги практически прекратили свое существование, и вполне естественно, что концепция покупательной способности денег пришла им на смену.
Переходя от механизмов и понятий к действующим в обществе социальным силам, важно понимать, что сами правящие классы поддерживали управление денежными потоками через центральный банк. Такое управление, конечно, не рассматривалось как препятствие функционированию золотого стандарта, напротив, оно было частью тех правил игры, при которых и предполагалось это функционирование. Поскольку необходимость поддержания золотого стандарта не вызывала никаких сомнений и механизму централизованных банковских операций никогда не позволялось действовать так, чтобы страна лишилась золотого запаса (напротив, высшая директива банку заключалась в том, чтобы всегда и при любых условиях удерживать золото), казалось, что ничего принципиального не предполагалось. Но так было до тех пор, пока движение уровня цен предполагало самое большее 2–3 % от так называемых золотых точек. Как только движение внутреннего ценового уровня, необходимого для поддержания стабильного товарообмена, становилось гораздо большим, когда он прыгал на 10 %, ситуация полностью менялась. Такое падение уровня вело к разорению и нищете. Факт регулирования денежного обращения приобретал первостепенную важность, поскольку это означало, что методы банковской централизации являются вопросом политики, т. е. что здесь есть нечто, подлежащее решению политических деятелей. Действительно, важное значение централизации банковских операций заключалось в том, что тем самым регулирование денежного обращения перемещалось в сферу политики. Последствия могли быть только далеко идущими.
Они были двоякими. Внутри страны монетарная политика представляла собой лишь иную форму интервенционизма, и столкновения экономических классов обретали тенденцию кристаллизовываться вокруг этой проблемы, столь тесно связанной с проблемой золотого стандарта и сбалансированного бюджета. Внутренние конфликты 30-х гг., как мы увидим, нередко имели своим средоточием эту проблему, игравшую важную роль в усилении антидемократического движения.
В области внешнего товарообмена роль национальных валют была чрезвычайно важной, хотя в то время этот факт почти не признавался. Ведущей философией XIX в. были пацифизм и интернационализм; «в принципе», все образованные люди являлись свободными торговцами и, обладая квалификацией, которая сегодня кажется весьма скромной, они были таковыми и на практике. Отправная точка такой перспективы была, конечно же, экономической; подлинный идеализм во многом брал начало в сфере бартерного обмена и торговли: весьма парадоксальным образом эгоистические потребности человека придавали силу его самым великодушным порывам. Однако начиная с 70-х гг. обозначился эмоциональный сдвиг, который, правда, не привел к прорыву в господствующих идеях. Мир по-прежнему верил в интернационализм и взаимозависимость, хотя в своих действиях руководствовался националистическими побуждениями и установкой на самодостаточность. Либеральный национализм перерастал в национальный либерализм, с характерными для него тенденциями к протекционизму и империализму в области внешней экономики и монополистическому консерватизму у себя дома. Нигде это противоречие не было таким острым и в то же время не осознавалось так мало, как в сфере денежного обращения, так как догматическая вера в международный золотой стандарт нисколько не увядала, хотя в то же время была введена бумажная валюта, основанная на верховенстве различных централизованных банковских систем. Под эгидой принципов международного сотрудничества неосознанно возводились неприступные бастионы нового национализма в виде центральных эмиссионных банков.
По существу, новый национализм был следствием нового интернационализма. Международный золотой стандарт не был бы принят теми нациями, которым, как предполагалось, он должен служить, если бы они не были застрахованы от опасностей, которыми он угрожал сообществам, его придерживавшимся. Полностью монетаризованные сообщества не смогли бы выдержать разрушительных последствий резких перемен в уровне цен, обусловленных поддержанием стабильного товарообмена, если бы нарушение экономического равновесия не смягчалось политикой независимого центрального банка. Национальная бумажная валюта являлась определенным гарантом этой относительной безопасности, поскольку позволяла центральному банку выступать в роли буфера между внутренней и внешней экономикой. Если платежному балансу угрожала неликвидность, резервы и внешние займы помогали преодолеть эту трудность; если бы понадобилось создать совершенно новый экономический баланс, предполагающий падение внутреннего уровня цен, ограничение кредита распространялось бы самым рациональным образом, упраздняя неэффективные предприятия и перекладывая бремя на плечи эффективных. Отсутствие такого механизма лишило бы любую развитую страну возможности ориентироваться на золотой стандарт, потому что это разрушительным образом сказалось бы на ее благосостоянии, будь то производство, доходы или занятость.
Если торговый класс отстаивал рыночную экономику, банкиры были прирожденными лидерами этого класса. Занятость и доходы зависели от прибыльности предприятия, но сама эта прибыльность зависела от стабильного товарообмена и обоснованных условий кредитования, а обо всем этом заботился банкир. Он свято верил в том, что оба момента нераздельны. Обоснованный бюджет и стабильные условия внутреннего кредитования предполагали стабильный внешний обмен; следовательно, он не мог быть стабильным, если внутренний кредит не был гарантированным, а финансовое хозяйство страны не находилось в равновесии. Одним словом, на банкире лежала двойная обязанность: обоснованное внутреннее финансирование и внешняя стабильность валюты. Вот почему, когда оба момента утратили значение, банкиры как класс были последними, кто это заметил. Нет ничего удивительного ни в том, что в 20-е гг. международные банки оказывали господствующее влияние, ни в том, что в 30-х гг. настала пора их заката. В 20-х золотой стандарт все еще рассматривали как непременное условие возврата к стабильности и процветанию и, следовательно, любое требование, выдвигавшееся банкирами как его профессиональными хранителями, не считалось слишком обременительным, если только давалось обещание обеспечить стабильность валютного курса; когда же после 1929 г. это стало невозможно, возникла острая необходимость в стабилизации внутреннего денежного курса, и здесь не было менее квалифицированного человека, чем банкир.
Ни в какой другой сфере кризис рыночной экономики не был таким острым, как в сфере денежного обращения. Аграрные тарифы, препятствовавшие импорту продукции зарубежных стран, привели к крушению свободной торговли; сужение и регулирование рынка труда ограничивало ведение переговоров до такого уровня, когда закон позволял выносить решение заинтересованным сторонам. Но ни в области трудовых отношений, ни в операциях с землей не произошло такого неожиданного и полного разрыва рыночного механизма, который совершился в области денежного обращения. На других рынках не произошло ничего такого, что можно было бы сравнить с упразднением золотого стандарта Великобританией 21 сентября 1931 г. или даже с меньшим по значению таким же событием, произошедшим в Америке в июне 1933 г. Хотя к этому времени Великая депрессия, начавшаяся в 1929 г., уничтожила основную часть мировой торговли, это не означало каких-либо перемен в методах и не повлияло на руководящие идеи. Однако окончательным крушением золотого стандарта было окончательное крушение самой рыночной экономики.