Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени

Логика этих утверждений, можно сказать, почти противоположна той, на которой строится классическая доктрина. Ортодоксальное учение начинало с постулирования склонности индивида к обмену, дедуцировало из нее логическую необходимость появления местных рынков и разделения труда и, наконец, выводило отсюда необходимость торговли, в конечном счете — торговли внешней, в том числе даже торговли дальней. В свете наших современных знаний мы должны почти полностью изменить порядок аргументации: действительным отправным пунктом является дальняя торговля, результат географического размещения товаров и обусловленного географией же «разделение труда». Дальняя торговля часто создает рынки — институт, который предполагает акты обмена, а также (если используются деньги) акты купли-продажи, — и таким образом, в известных случаях, хотя и не обязательно всякий раз, позволяет некоторым индивидам удовлетворять свою пресловутую «склонность» торговаться и барышничать.

Важнейшая особенность этой доктрины — тезис о возникновении торговли в некоей внешней сфере, не связанной с внутренним хозяйственным укладом данного общества. «Перенос приемов, использовавшихся в процессе охоты, на приобретение вещей за пределами данной местности породил определенные формы обмена, которые мы — теперь — квалифицируем как торговлю».[19]

Исследуя истоки происхождения торговли, мы должны принимать за исходную точку данного процесса приобретение вещей, находящихся на значительном отдалении, — как это происходит на охоте. «Каждый год, в июле или августе, туземцы из центрально-австралийского племени диери отправляются на юг за красной охрой, которая нужна им для раскрашивания своих тел… Их соседи янтрвунта предпринимают аналогичные экспедиции в район Флиндерс-хиллз, находящийся на расстоянии 800 км; цель этих походов — красная охра и куски песчаника, необходимые для толчения зерен. В обоих случаях, если местное население не желает отдавать пришельцам то, за чем они явились, с ним приходится вступать в борьбу». Этот вид реквизиции или поиска сокровищ на грабеж или на пиратство похож ничуть не меньше, чем на то, что мы привыкли называть торговлей; по существу перед нами односторонний акт. Двусторонним актом, т. е. «определенной формой обмена», он становится нередко лишь через вымогательство со стороны местных вождей или через соглашения на основе взаимности, как например, в «кольце Кула» или в случае с визитами особых групп «гостей» у племени пенгве (Западная Африка) или же у киелле, где вождь монополизирует внешнюю торговлю, присваивая себе исключительное право принимать гостей. Конечно, подобные посещения не бывают случайными, представляя собой — в нашем понимании, а не в понятиях туземцев — настоящие торговые экспедиции, однако обмен товарами всякий раз происходит под видом обоюдных даров и обычно осуществляется через ответные визиты.

Отсюда мы можем сделать следующий вывод: по-видимому, человеческие сообщества всегда в той или иной мере занимались внешней торговлей, однако подобная торговля не обязательно подразумевала рынки. Изначально внешняя торговля была ближе по своей природе не к обмену, а, скорее, к рискованному предприятию, путешествию, охоте, пиратству или войне. Она могла не иметь мирного или двустороннего характера, но даже там, где обе эти черты были ей свойственны, она обычно строилась не на принципе обмена, а на основе взаимных даров.

Переход к мирной меновой торговле прослеживается по двум направлениям — к обмену и к миру соответственно. Участники племенной экспедиции, как указывалось выше, могут оказаться перед необходимостью подчиниться требованиям, поставленным теми, кто распоряжается в данной местности: последние могут потребовать от чужаков известного рода компенсацию, и подобные отношения, хотя их и нельзя назвать вполне мирными, способны послужить началом меновой торговли. Другая линия развития — «молчаливая торговля», как, например, в африканском буше, где возможных столкновений избегают посредством особого перемирия, и в торговлю, с соблюдением надлежащей предосторожности, привносится элемент мира и взаимного доверия.

На более позднем этапе, как всякому известно, рынки приобрели главенствующую роль в организации внешней торговли. Однако в экономическом отношении внешние рынки полностью отличаются как от рынков местных, так и от рынков внутренних. Причем несходны они не только по объемам — у этих институтов совершенно разные функции и происхождение. Внешняя торговля подразумевает перевозку, главный ее мотив — отсутствие определенных товаров в данном регионе; историческим примером здесь может служить обмен английских шерстяных тканей на португальские вина. Местная торговля ограничивается товарами данного региона, которые, будучи слишком тяжелыми, громоздкими или скоропортящимися, транспортировке не поддаются. Таким образом, как внешняя, так и местная торговля связаны с расстоянием; первая ограничена товарами, способными его преодолеть, вторая — исключительно лишь теми, которые сделать этого не могут. Данный вид торговли справедливо называют дополняющим. Местный товарообмен между городом и деревней, внешняя торговля между странами разных климатических зон основываются именно на этом принципе. Подобная торговля не обязательно подразумевает конкуренцию; если же конкуренция вносит расстройство в торговлю, то ее устранение будет вполне логичной мерой. Внутренняя же торговля, в отличие как от внешней, так и от местной, по самой своей сути конкурентна: помимо взаимодополняющих актов обмена она включает в себя гораздо более значительную долю таких операций, в которых покупателю предлагаются на конкурентной основе сходные товары, поступившие из разных источников. А потому лишь с появлением внутренней, или национальной, торговли конкуренция начинает восприниматься как всеобщий принцип торговой деятельности.

Эти три вида торговли, столь несходные по своим экономическим функциям, имеют также различное происхождение. Мы уже вели речь о зарождении внешней торговли. Там, где перевозчикам товаров приходилось делать остановки у бродов, приморских городов, речных пристаней или же в пунктах, где пересекались сухопутные торговые пути, из этой торговли естественным путем развились рынки. «Порты» возникали на месте перегрузки товаров с одного судна на другое.[20] Недолгий расцвет знаменитых континентальных ярмарок — еще один пример того, как дальняя торговля порождала определенную разновидность рынка; здесь же можно упомянуть и английские рынки оптовой и экспортной торговли (staples), где заключались сделки на оптовую продажу и на экспорт. Но если ярмарки и «staples» исчезли с быстротой, приводящей в смущение доктринеров-эволюционистов, то портам суждено было сыграть огромную роль в развитии западноевропейских городов. Однако даже там, где города основывались на месте внешних рынков, местные рынки нередко сохраняли особый характер, и не только по своей функции, но и в отношении своей организации. А значит, ни порт, ни ярмарка, ни «staple» не были прародителями внутренних, или национальных, рынков. В таком случае, где же тогда следует нам искать их истоки?

На первый взгляд, кажется логичным предположить, что коль скоро где-либо совершаются индивидуальные акты обмена, последние с течением времени должны привести к зарождению местных рынков, а подобные рынки, раз они уже возникли, столь же естественным образом приведут к созданию рынков внутренних, или национальных. Однако ни то ни другое не соответствует действительность. Отдельные акты меновой торговли или обмена — и это неопровержимый факт, — как правило, не приводят к созданию рынков в тех обществах, где преобладают другие принципы экономического поведения. Подобные акты — обычная практика почти во всех типах первобытных обществ, но там они считаются чем-то несущественным, поскольку не служат приобретению предметов первой необходимости. В крупных системах перераспределения древности акты обмена, как и местные рынки, были довольно распространенной, но вполне второстепенной чертой. То же верно и для обществ, где господствует принцип взаимных даров: акты обмена входят здесь обычно в основанную на взаимном доверии сложную систему человеческих связей, охватывающую обширные пространства и значительные промежутки времени, — ситуация, стирающая в сознании двусторонний характер сделки уже не может восприниматься с ясностью. Сдерживающие факторы порождаются буквально всеми социальными институтами: обычай и закон, религия и магия в равной мере способствуют конечному результату, а именно ограничению актов обмена в отношении лиц и предметов, времени и поводов. Тот, кто совершает акт обмена, как правило, лишь действует в строгом соответствии с ритуалом, в котором и сами предметы, и их эквиваленты определены заранее. «Уту» на языке тикопиа[21] означает подобного рода традиционный эквивалент как часть взаимного обмена. То, в чем XVIII в. видел важнейшую черту актов обмена — элемент произвола в структуре сделки, желание поторговаться как яркое выражение предполагаемой склонности человека к обмену, — в действительности не находит здесь большого простора; поскольку же этот мотив вообще лежит в основе сделки, ему редко позволяют проявляться открыто.

19

Thurnwald R. С. Economic in Primitive Communities. L., 1932. P. 147.

20

Pire