Разорванная цепь

А теперь он смотрел в погасшие глаза друга и понимал, что эта боль создает между ними барьер, барьер, который они, скорее всего, не смогут преодолеть до самой смерти. Петр не плакал. Он застыл. Застыл, подобно скале. Константин Львович подошел к нему и сказал:

– Прости меня. Не уследил. Знаю, что тебя это не утешит. Но я их найду. Всех их найду. И не успокоюсь, пока Рукавишникова не посадят. Извини.

Но в ответ он не услышал ни слова.

А что его слова? Они были всего лишь самоутешением. Ведь не Петра он утешал, себя. Выпрашивал у друга индульгенцию, да не выпросил. Он действительно сам начал рыть под Матвея Рукавишникова. Тем более, что чудом выживший, получивший множественные тяжелые ожоги Валентин Андреевич Куприянов так же имел на Рукавишникова серьезный зуб. Говорили, что Матвей исчез из страны, но Константин Львович был уверен, что в ближайшее время о Рукавишникове еще будет слышно.

Если бы не смерть Мельниченко можно было бы считать последние операции Организации более чем удачными. Фактически, они получили одного крота, причем весьма осведомленного, в организации Стервятников. Сейчас с Арсением Погожиным работали самые доверенные люди Переделкина. Проведенная операция, благодаря связям генерала, была отмечена, как внеплановые учения в максимально приближенных к боевым условиях. Вскоре, Константин Львович не сомневался, про эту операцию забудут те, кому про нее следует забыть.

А пока Погожин давал очень интересные показания. И чем больше он говорил, тем больше понимал Переделкин, с какой сложной задачей ему предстоит еще справляться: Стервятники хорошо продумали структуру организации, и крепко держали вертикаль власти, которую даже члены организации не могли точно вычислить. Такой уровень конспирации вызывал уважение со стороны профессионала. С другой стороны, это много говорило о личности человека, создававшего организацию Стервятников. И это было еще одной темой для размышлений.

Павлу Полянскому повезло больше других: ему выдали премиальную сумму, достаточную для того, чтобы он смог перекрыть некоторые затраты, в частности, потери его шефа. В любом случае, важнейшее изобретение самого Кашинского находилось в надежном месте. Пусть под сукном, до времени под сукном! Это было важно, генерал считал, что некоторые изобретения должны отлежаться, чтобы человечество дозрело до их использования. Впрочем, решение по этому вопросу было уже не в его компетенции. Каждый делает свое дело. Намного сложнее было положение Аркадия Деревянко. Это был тоже достаточно известный, хотя и непризнанный государством изобретатель. Его исчезновение примерно пол года назад не вызвало у спецслужб какого-то беспокойства. И зря. Он подошел к достаточно опасному изобретению. Но сейчас, после пыток, которые он вытерпел, состояние его здоровья, в том числе психического, вызывало серьезные опасения. Сначала Погожин пытался склонить Деревянко на сотрудничество добром. Не получилось. Да и не могло получиться. Это был человек старой закалки. Для него «держава» было не просто словом, это было самым важным фактором в его работе. И теперь все его разработки могли просто кануть в Лету. Теперь за его состоянием следили в одной из лучших клиник столицы.

А вот Николай Замятин поставил старого генерала в угол. Константин Львович понял, что ничего в том, что говорит этот безумец, просто не понимает. Он уловил, что Замятин пытается создать прибор, который поможет рассчитывать вероятность различных событий. Рассчитывать достаточно точно. Говоря проще, с этим прибором можно было бы предсказывать будущее. Вот только один нюанс: он так и не понял, может ли этот прибор изменять будущее? И что это вообще означает, ведь Замятин несколько раз повторил, что будущего не существует, как и прошлого… Но эта странная болезненная фантазия, какая-то странная математика, формулы, конечно, такое бывает, особенно у психически больных людей. Но совершенно одинаковый бред не может быть у двух людей! Это противоречит всем законам физики, химии и биологии, вместе взятым. Если бы не архив Казота, можно было бы отмахнуться от бредней этого типа… Замятина. Но архив Казота существовал. И это было самым странным событием в череде событий, произошедших в эти несколько апрельских дней.

Замятин был готов работать над этой проблемой. Константин Львович решил напроситься на аудиенцию к кому-то из физиков, тех, кто мог бы просветить его по этой проблеме. Почему бы старине Капице не подсказать ему такого специалиста?

Константин Львович усмехнулся. Представил, как будет усмехаться Капица, когда он будет рассказывать ему про истинные причины визита старого генерала. Но даже сейчас, тем более сейчас, нельзя было упускать возможность получить знания в этой мутной области познания.

Что делать с Романом Газаряном и его людьми генерал еще не решил. Скорее всего, они просто расстанутся, но при этом Роман останется должником, может быть, это пригодится… в будущем.

Менее приятной обязанностью, которая легла на Переделкина, стало решение руководства полностью взять бизнес Аликперова под контроль. Этот поток знаний не должен был проходить мимо контроля Организации. Теперь Константин Львович был уверен в этом.

Он подошел к стене, на которой висела карта мира. Переделкин вытащил из ящика письменного стола белый флажок, написал на нем одно слово «Далекий» и воткнул его в точку, около которой была надпись «Пекин». Скрестил руки, отошел, посмотрел еще раз. Оценивающе чуть прищурил глаз. Пока что про этого типа, Далекого, информации было слишком мало. Но в том, что с ним придется схлестнуться, возможно, и не раз, Константин Львович не сомневался, ни на грош.

Переделкин подошел к окну, распахнул его. Апрельская ночь ворвалась в комнату глухой провинциальной тишиной. Из-за того, что его дача находилась почти что на самом отшибе райцентра, можно сказать, что в сельской местности, вокруг было удивительно тихо и также удивительно спокойно. Пронеслась какая-то темная тень, скорее всего, птица, одна из тех, кто никогда никуда не перелетает. В окно ударил аромат начинающейся весны. Константин Львович подумал о том, стоит ли смешивать этот чудесный дивный аромат с запахом гаванской сигары. Табачный дым помогает мыслить. Но сегодня мыслить уже не было необходимости. Сегодня необходимо было чуть-чуть расслабиться. Приблизительно на сто пятьдесят грамм коньяка и, все-таки, на одну хорошую сигару.

Вместо послесловия

Я снова иду на свидание. Свидание, длиной в одну жизнь. Я знаю, что ей повезло. Я знаю, что ее никто не тронул, никто пальцем не тронул, никто словом не обидел. Я знаю это.

И не могу простить себе, что позволил рисковать ее жизнью. Я не уверен, что она сможет простить мне это. Говорили, что у дяди Людмилы были серьезные неприятности. Неужели из-за меня? Неужели я всем приношу неприятности? И что я буду делать дальше? Как я буду жить? Неужели простит? Или не простит? И почему меня это настолько волнует?

Он шел на свидание. Шел к станции метро «Парк им. Горького». Он назначил ей свидание там, где ему особенно повезло. Он купил букет белых хризантем, почему-то ему казалось, что именно хризантемы больше всего к лицу Людмиле. И его мучили все эти странные глупые мысли, они, не смотря ни на что, лезли и лезли в его голову, и Павел от этого страдал, действительно страдал. Это состояние называют еще «мандраж». И чем ближе Павел приближался к месту встречи, тем сильнее пробирало его это нечеловеческое волнение.

Люда стояла не на перроне. Она ждала его, как и говорила, около входа в метро. Она была одета с той торжественной небрежностью, которая прекрасно подчеркивала стиль. Людмила прекрасно владела искусством стильно одеваться. Павел шел к ней навстречу, широко и доверчиво улыбаясь. Букет цветов удобно лежал в правой руке. Но лицо Людмилы скривилось в недовольной гримасе. Павел растерялся, но это состояние ее лица растянулось всего лишь на минуту. Она только процедила:

– Застегни шир’инку.

Павел растерялся, потом быстро сообразил, что от него требуют немедленных действий, так же быстро застегнул ширинку, которую смог забыть застегнуть дома, и протянул Людмиле цветы. Девушка вздохнула, так, как вздыхают, приняв какое-то важное решение. Если бы Павел мог читать ее мысли, он бы по вздоху ее прочитал что-то вроде того, что мужчинка, мол, какой есть, но все-таки мой. Люда взяла Павла под руку, вцепившись мертвой хваткой в предплечье, обняла за шею и, сексуально картавя, тихо произнесла: