Длиной в неизвестность

— Я не с отвращением, – оправдался Тору. – Но честно, не думал, что смогу поговорить с тобой о прошлых жизнях. Ты же говорил всерьёз?

— А я не похож на мотылька? – переспросил Юмэ.

— Похож.

— Ну вот и всё.

Тору улыбнулся, представив, как бы это, должно быть, неловко выглядело наяву. Мама была бы рада увидеть его улыбающимся во сне. Она бы точно подумала, что ему снова снятся «...глупые картинки, на которые попусту тратится так много времени!» Однако Тору чувствовал, что в этот раз вышел на другой уровень. Теперь его ночная жизнь не могла быть прежней: в ярких красках всегда будет мерещиться уродливая лампочка и отблески матового стекла. И грязные стены, уже не такие мрачные и давящие.

Тору стал видеть Юмэ почти каждую ночь. Он никак не мог разобраться в часовых поясах, хотя очень старался: ложился спать в разное время или не ложился вовсе, отключаясь под утро. Но Юмэ каждый раз был рядом. Тору в шутку спрашивал, просыпается ли он хотя бы иногда и всё больше сомневался в реальности происходящего и здравости своего рассудка. Слышать голоса в голове – серьёзный симптом. Тору искал в интернете причины своего помешательства и каждый раз не успевал заметить, как переключался на изучение культуры европейских стран: гораздо больше ему хотелось узнать родину Юмэ.

Если он был болен, то уже ничего не мог с собой поделать. Таблеток Тору опасался, в фильмах от них нельзя было ждать ничего хорошего. Жизнь – тоже фильм, пусть и немного более сложный и глупый. В отзывах ей бы точно поставили самую низкую оценку, обвинив при этом режиссёра в нелогичности и непоследовательности.

«Ничего я не сумасшедший, – убеждал себя Тору, – Юмэ говорил, что мы просто немного особенные. Индийский странник и мотылёк, случайно встретившиеся во сне. Моя жизнь была слишком скучной, чтобы бежать от возможности почувствовать себя понятым и, кажется, счастливым».

Тору осёкся. Счастливым? Он в самом деле ощущал счастье? Как можно было описать это чувство? Поначалу трепет в груди и покалывание в голове он списывал на неудобную позу для сна, однако это не могло повторяться раз за разом. Юмэ, когда-то выглядевший пугающе, шутил, смеялся, рассказывал истории из своей жизни и больше не мог казаться чудовище. К сожалению для Тору, истории были очень хорошо продуманы: он не мог зацепиться ни за одну деталь, которая позволила бы узнать о Юмэ чуть больше.

Тору пугала такая настойчивость со своей стороны. Он чувствовал, как вторгается в чужое личное пространство, но не испытывал стыда. Русская мать могла бы гордиться его смелостью, отец – тяжело вздыхать в ответ на результаты её безобразного воспитания.

Прошлой ночью Юмэ обещал научить его визуализации и показать что-то очень интересное. Они не виделись несколько дней после этого, но ожидание отзывалась у Тору волнением и приятным беспокойством: все дни он не мог найти себе места, суетился, вытирая вспотевшие ладони о штаны, и совершенно не вникал в происходящее. Впервые за последнее время получил от учителя замечание за рассеянность, пропустил обед, перекусив пресной рисовой лепёшкой, и никак не мог взяться за домашнее задание. Мысли то и дело перескакивали к предстоящей ночи и, хотя Тору не знал, когда всё случится, каждый раз ему казалось, что момент вот-вот настанет. Когда, если не сегодня?

По одному заданию в час – концентрация достигла критического уровня, строчки приходилось перечитывать столько раз, что пора было запомнить их наизусть. Но нет. Тору не мог повторить даже первые два слова и, в нетерпении покачивая ногой, ждал, когда родители скажут ему ложиться в кровать. Он с радостью лёг бы уже сейчас, но мать наверняка заподозрила бы у него какую-нибудь болезнь. Пропустил обед, лёг раньше спать – определённо, его поразил серьёзный недуг. В таком случае его бы будили несколько раз за ночь, подсовывали градусники и лекарства. Тору не хотел отвлекаться, визуализация манила неизвестностью – сделать свои мысли материальными казалось прекрасной идеей. На всякий случай, Тору ощупал лоб – жара не было. Живот мягкий. Горло ничуть не красное. Ему не стоило беспокоиться.

— Тору, пора ужинать, – с кухни донёсся голос матери. Тору вздрогнул, но с удовольствием убрал учебник в ящик и присоединился к родителям.

Еда отвлекала от беспокойства, Тору лениво жевал и старался растянуть трапезу, но, столкнувшись с тяжёлым и укоризненным взглядом отца, с трудом проглотил вставший в горле комок.

— В школе всё хорошо? – спросила мать. – Ты выглядишь грустным. Поругался с одноклассниками?

— Я в порядке, – ответил Тору, – просто думаю над заданием.

Тору был вынужден как можно быстрее выйти из-за стола. Ему нужно было успеть вернуться в комнату до того, как мать начнёт расспрашивать его об учёбе. Он так и не наелся, желудок недовольно урчал и ввергал в уныние. Ни еды, ни спокойствия – постепенно дом начинал казаться тюрьмой, из которой всё чаще хотелось сбежать в сон. Тесная и едва освещённая комната становилась роднее просторной квартиры, а Юмэ – ближе любимых родителей.

Тору замечал, что с каждым разом мог рассказать Юмэ всё больше и больше, он не боялся ни осуждения, ни тревоги, потому что никогда не сталкивался с ними во сне.

Юмэ был противоположностью Тору и его привычного уклада; ненавидящий уныние и тоску, он мог превратить любой разговор в увлекательное путешествие. Тору осознавал, что стал считать Юмэ своим другом, понимал, что у него появился тот, с кем можно поговорить по душам, не боясь быть задушенным страхами. У кого не было воображаемого друга? Только Юмэ был настоящим, а значит, Тору не мог считать себя сумасшедшим.

Он улыбнулся. Может быть, судьбоносная встреча стала началом нового пути?

Разве он осмелился бы заговорить с кем-то без толстого стекла? Разве мог, дрожа изнутри, позволить кому-то прикоснуться к своему внутреннему миру? Во сне он чувствовал себя защищённым. Защищённым от злости и насмешек безумцем. И это чувство ему действительно нравилось.

Юмэ понимал его почти без слов, по выражению лица считывал настроение и предугадывал эмоции. Тору не хотел связываться с людьми, перед которыми нужно было постепенно раскрываться, проникать в их внутренний мир и впускать их в свой. С Юмэ было иначе, а значит, у Тору по-прежнему была надежда на лучшее.

На улице стемнело: Тору смотрел в окно, не в силах лечь спать. Он так долго ждал этого момента, но сейчас, оказавшись от него в одном шаге, не мог решиться прервать внутренний трепет.

Фонари блестели вдалеке, ложась бисером на влажный асфальт. Тору понял, что пейзаж выглядел размытым и мутным. Люди казались расплющенными на земле жирными точками – уже нельзя было разглядеть детали их одежды, поэтому оставалось лишь фантазировать и мечтать. Когда он успел так сильно испортить зрение?

Тору потёр глаза и зевнул. Юмэ, наверное, уже ждал его в той комнате. Он всегда ждал, и Тору до сих пор не смог узнать его часовой пояс. В следующий раз, когда матери не будет дома, он обязательно ляжет спать днём или ранним утром.

Тору лёг в кровать, но сон не шёл ни в одну уставшую мышцу. Стоило дрёме приблизиться, как его подкидывало на постели и возвращало в потерявшую краски реальность. Городской шум увлекал, но не мог заменить расслабленность сна. Тору ворочался с боку на бок, пытаясь принять более удобное положение, но все попытки были тщетными: одеяло лезло в лицо, складки пижамы вжималась в рёбра и не давали дышать, становилось то невыносимо жарко, то мучительно холодно, мешали волосы и даже собственная кожа. Тору несколько раз вставал, нервно ходил по комнате, кусал губы до крови, стучал себе по щекам, но ни одно действие не имело эффекта. Его тело было совершенно глухо и, даже когда ноги заплетались от бессилия, оно отворачивалось от желанного сна. Лежать было невозможно: каждую косточку ломило от обиды и переживаний. Тору следил за молчаливыми звёздами и думал о том, что сейчас мог бы показывать Юмэ картины. Подумать только! Его труд был бы оценён по достоинству впервые за много лет. Разве это не подарок судьбы? Но вместо этого он, как малое дитя, оторвавшееся от материнской груди, крутился в кровати и из последних сил пытался заснуть. Как же жалко это, должно быть, выглядело со стороны. Юмэ был прав: Тору был безнадёжно унылым человеком.