Асьенда

Если она потеплеет и перестанет видеть во мне угрозу, быть может, она даже станет мне доверять. И тогда я стану полноправной хозяйкой. Асьенда будет принадлежать только мне. Но пока что я не могла рисковать и объединяться с Хуаной. Слишком рано.

Она зашагала к дому, и я последовала за ней.

– Что вы думаете о доме? – поинтересовалась Хуана, подняв голову и заскользив взглядом по высокому потолку в прихожей. Это был пустяковый вопрос, безупречный и безобидный на поверхности, но все же под ним что-то таилось.

– Я… – Слово повисло в воздухе. Хуана повернулась ко мне. Вечерний свет из открытой двери освещал ее лицо, отбрасывая блики на растрепавшиеся бронзовые пряди, которые выбились из узла на затылке. Во взгляде ее широких бледных глаз читалась такая честность, что я не могла ответить чем-то, кроме доброты, и решила озвучить именно то, что было у меня в мыслях. Я развязала шнурки на шляпе и сняла ее с волос, пропитавшихся потом. – Я хочу снести крышу. Мне кажется, только так можно впустить сюда столько свежего воздуха, сколько мне требуется.

Хуана неожиданно разразилась смехом, звук которого взлетел до потолка и остался там, запутавшись в паутине.

– Мне казалось, Родольфо говорил о вас как о дочери генерала, а не артиллериста.

В груди слегка потеплело от смеха Хуаны, но я быстро охладела. Родольфо рассказывал ей обо мне, так почему же он не сказал мне ни единого слова о ней? Какие секреты он еще от меня таил? О Сан-Исидро. О своей первой жене.

– Имеются ли у вас еще чудовищные планы?

Чего мне действительно хотелось, так это отобрать у тлачикеро мачете и прорубить в стенах окна.

– Добавить цвета, – бросила я.

– А что, если дому не понравится цвет? – подразнила меня Хуана. Это была издевка или она проявила дружелюбие? В столице женщины привыкли играть словами в шахматы – они изящно кружились вокруг фарфора и шелков, наблюдая друг за другом, защищая свою территорию и готовясь сбросить соперниц с доски. По этой причине я не была близка ни с кем, за исключением мамы. Даже мои кузины и подруги – в то время, когда папа был жив, – держали когти наготове, оставались недоступными и не подпускали меня близко своими колкостями и косыми взглядами.

– Дому понравится то, что я скажу. – Я сложила руки на груди и тихо добавила: «Потому что этот дом принадлежит мне». – Начнем с синего.

Хуана растянула рот в ухмылке, отчего ее тонких губ стало совсем не видно.

– Вы мне нравитесь, – заявила она. – Какие оттенки синего вам хочется видеть, генерал Беатрис?

Я расслабила сложенные руки. Все случившееся после смерти папы укладывалось камень за камнем у меня в груди, и возведенная стена была такой непробиваемой, что даже мама говорила: «До твоего сердца так просто не добраться». И все же мне было приятно слышать, что я кому-то нравлюсь.

Я махнула Хуане, чтобы та шла за мной в сторону лестницы.

– Я привезла из столицы шелка. Такого синего цвета, который вы никогда не встречали.

Посомневавшись мгновение, Хуана все же последовала за мной по коридору. Она молчала, пока мы шли, поэтому мне приходилось заполнять тишину рассказами о том, что я хочу сделать с каждой комнатой. Я бы превратила столовую в копию той, что была у нас дома, – где папа с мамой принимали генералов, а гостиные я бы украсила на мамин вкус, в желтых и розовых тонах.

– Я соврала, что в доме сквозняки, – тихо произнесла Хуана, когда мы поднимались по лестнице. Я бросила на нее взгляд через плечо: выражение лица у нее было отрешенное. Она следовала за мной по пятам, но взгляд ее был обращен к кованым перилам, ведущим к северному крылу. – Правда в том, что… Я не справляюсь со всем этим. Слишком многое здесь нужно сделать.

Хуана продолжила, и с каждым словом голос ее становился ярче и бодрее:

– Раньше здесь было так много людей… Я намного лучше Родольфо помню довоенное время: когда наши родители устраивали приемы, дом был полон людей. Кухни кишели слугами, а вокруг не было ни пятнышка.

– И где сейчас все слуги? – Я открыла дверь и впустила Хуана в свою комнату, продолжая внимательно ее слушать.

– Я их распустила, – отрезала Хуана. – Мы не могли позволить себе такого во время войны. Когда отец умер, а Родольфо присоединился к повстанцам, я осталась одна. Землевладельцы не стали мне помогать после того, что сделал Родольфо. Представить только, Солорсано в рядах повстанцев. Он с таким же успехом мог грабить асьенды с индейцами. Отца здесь уважали, но после такого…

Хуана покачала головой и причмокнула, выражая презрение.

Ее голос отчетливо выделил слова «повстанцы» и «индейцы». Я тихо цыкнула в знак неодобрения. На мгновение я даже подумала сказать ей, что эти люди и есть та власть, к которой в конце войны присоединились все консервативные землевладельцы и приверженцы монархии, и что именно повстанцы сейчас управляют республикой. Именно благодаря им установился мир, а асьенда Сан-Исидро продолжила существовать и получать прибыль от продажи пульке. Благодаря им Хуана жила так, как жила. Я снова обернулась и взглянула на нее; черты ее лица приобрели каменное, решительное выражение. Я решила прикусить язык.

– Управление асьендой легло на мои плечи. Одна лишь Ана Луиза была мне в помощь, – продолжила Хуана, игнорируя мое молчание. – Нужно было бережно обращаться с деньгами. Или так, или земли пошли бы на продажу.

Теперь я лучше понимала, почему дом так обветшал. Не потому, что Хуану больше заботила агава, чем сады. Она забросила дом, который принадлежал ее семье целыми поколениями, потому что была готова сделать все, чтобы сохранить землю. Асьенда, пусть и в таком виде, дарила ей свободу. Мне тоже пришлось принести жертвы, чтобы быть независимой.

Может быть, у нас было больше общего, чем мне сначала показалось. И, может быть, нам не придется бороться за место хозяйки – мы станем союзницами. Или даже подругами, несмотря на то как сильно различаемся.

Я села около сундука, где хранились шелка; внутри лежала юбка насыщенного синего цвета – ее мне купила мама, еще до того как я объявила о помолвке с Родольфо. Тогда я злилась на маму за то, что она потратила наши скромные сбережения на подарок в честь именин, но сейчас мне хотелось покрыть этим цветом весь дом в ее честь. Я хотела, чтобы синей стала обивка стульев, фарфор, стекла…

Раздался щелчок замка, я открыла сундук.

– Боже правый! – закричала Хуана. Она отскочила назад, ботинки заскользили по полу.

Шелка в сундуке пропитались темной жидкостью. Я не могла даже пошевелиться. В нос ударил металлический запах, голова пошла кругом. Мои шелка… Подарок от мамы, памятные вещи со времен, за которые я держалась, которыми дорожила. Все они… промокли. Но как такое возможно? Две недели назад, когда мы ехали сюда через горы, шел дождь, но сундуки были накрыты… Я потянулась к содержимому.

– Не прикасайтесь! – Это был пронзительный крик Хуаны. Кончиками пальцев я почувствовала липкое тепло и в ту же секунду отпрянула.

Шелка были красными. Яркими, кроваво-красными. Мне в уши будто влетела тысяча пчел, и стало слышно только гудение.

С руки соскользнула густая алая капелька, приземлившаяся в сундук с тихим всплеском.

Мои шелка были пропитаны кровью.

7

Хуана схватила меня за плечо и оттянула от сундука.

– Мы идем на кухню, – приказала она; голос пробился сквозь пелену потрясения. Хуана перехватила мою руку и резко подняла на ноги. – Идемте. Сейчас же.

На кухню? Чего ради нам идти туда, если в моем сундуке сейчас столько крови, что ею можно было бы залить весь ковер, стоит только перевернуть сундук? Лицо Хуаны побелело, расширившиеся глаза забегали по комнате.

– Мне нужно поговорить с Аной Луизой, – выдала она. Слова прозвучали пусто, будто Хуана намеренно придала им такой тон. – Чтобы разобраться, кто стоит за этой проделкой.

Я все еще неспособна была произнести ни слова. Кто-то испортил мои шелка стоимостью в тысячи реалов, а для Хуаны это всего лишь «проделка»? Она наполовину протащила меня к лестнице. Мы быстро спустились вниз, перепрыгивая через ступеньки, и вновь оказались в тени большой гостиной. Температура здесь упала. Я охнула, когда Хуана протащила меня за угол, ведущий к северному крылу, славящемуся своим неестественным холодом.