Страница 46 из 89
Потом принц выехал к большой реке. Тяжело, точно поток лавы, несла она через леса свои воды. С подмытых берегов кронами в поток попадали деревья, но их вздыбленные корни выгнали новые побеги. Черными крокодилами плыли вниз по реке разбухшие стволы.
Снова всадник повернул в лес. Он окончательно заблудился. Но ему это было безразлично.
Тропинка, вьющаяся среди экзотических растений, вела его по залитому солнцем склону. Топазовые колибри порхали по верхушкам кустов, точно бабочки. Принц придержал коня, чтобы поглядеть на это многоцветье на грани света и тени.
Но вот дорога пошла под уклон, и лес поредел. На болотистой местности там и тут росли карликовые деревца. Меж ними с одной стороны выглядывало низкое солнце, с другой — узкий серп луны. Близился вечер.
Конь ступал сторожко, вдавливая копыта в мягкую, рыхлую землю. Она источала терпко-приторные ароматы, от которых сладко щемило грудь.
Розовеющее небо с серебристой луной над головой и черная земля с тяжелыми запахами под ногами всколыхнули в душе принца тень тоски.
Стало как бы жаль себя. Бескрайний небесный простор манил вверх, ароматы земли звали вниз. И ему уже почти хотелось стать человеком со всеми его оковами: старением, страданием и смертью.
Но то была лишь минутная слабость. Ибо мгновение спустя принц снисходительно усмехнулся над человеческим и над нечеловеческим и пришпорил коня.
Лес кончился, и пошли болотные низины. Илистые рукава реки тяжело и сонно тянулись к морю. Повсюду поблескивали оловянные лужицы, затянутые белесой дымкой тумана. Дальше пошли камышовые заросли в рост человека. Недвижно дремали хохолки папируса. За ними на горизонте выткался силуэт города.
Еле заметная тропка вела через таинственный мир маремм. Принц неторопливо ехал по ней, распугивая вылетавших из камышей ибисов, красных от света закатного солнца.
Потом заросли стали почти непроходимыми. Конь грудью торил дорогу. И вдруг встал у приземистой глинобитной хижины с соломенной крышей. Возникла она столь неожиданно, что принц на секунду оторопел.
Потом он спрыгнул с седла и свистнул. Тут же из открытой двери три пистолетных дула нацелились на него, как три трубы.
Принц рассмеялся: «Почтенные кавалеры, порох стоит денег. Я принц Андрогин и, если угодно, ваш друг».
Разбойники повыскакивали из дома, сорвали с голов широкополые шляпы и расшаркались: «Термигисто, Матаморос и Спавенто дель Инферно, слуги вашего величества!»
Из-под черных плащей разбойников виднелись красные куртки. За поясом у каждого из них было по целому арсеналу, а размер шпор разил наповал.
Это была великолепная встреча, радушная и лишенная предрассудков. В ней прозвучало столько легкой иронии и взаимопонимания, что впору было назвать ее дипломатической. Атаман Термигисто, галантно кланяясь, размахивал шляпой, перья которой мели землю, и просил принца не побрезговать и пожаловать в убогий приют честных разбойников.
Раскланиваясь друг перед другом и обмениваясь любезностями, они вошли в хижину. Посреди стола располагался глиняный кувшин с вином, рядом — зажаренный поросенок с торчащим в нем кинжалом. Пир к моменту прибытия принца только набирал силу.
И пир набрал ее!
Хозяева заботились о госте так, как это умеют делать одни лишь разбойники. Большой кубок с темно-красным вином ходил по кругу. Каждый глоток из него отзывался в голове таким шумом, словно то был глоток огня. И принц опрокидывал его охотнее всех остальных.
Они пили здоровье друг друга. Они произносили речи в честь друг друга. Их голоса становились все громче. Наконец речи зазвучали раскатами грома — похвалами себе и друг другу и грозными проклятиями чужим.
Невозможно описать предмет и течение этой застольной беседы — так она была многообразна и прихотлива. Она касалась политики и женщин, искусства и философии — вообще всего, что есть в подлунном мире.
Она низошла до печальной исповеди, затронув деликатные сердечные дела. Спавенто дель Инферно плакал в голос, обнажив татуированную грудь, сплошь испещренную личиками нежных дев. Его чувствительная душа кровоточила от нанесенных ими ран. Но вопреки всему он был неукротимым кавалером. И размозжил бы череп всякому, кто посмел бы усомниться в этом.
Матаморос рассказывал о своих подвигах на суше и на море. Он один захватил сотню жандармов и у них на глазах обчистил три каравана. Он похитил невинность царицы Савской, хотя эту даму стерегли триста и три евнуха. Тем же заходом он обслужил и полсотни королевских горничных, подобно прославленному спортсмену Гераклу.
Доблесть его была столь велика, что и сам он ее боялся. Он жалобно просил, чтобы товарищи держали его за руки. Иначе он не знает, что сделает со своей доблестью.
Увлечения и способности Термигисто были еще шире. Он видел вещи в широкой перспективе, как и положено истинному атаману. Он не был чужд даже высших интересов.
Именно поэтому он поведал принцу, что граф Монкриф приговорил его к повешению. Однако он имел свое мнение насчет высоко простирающихся устремлений министра. И принц это мнение полностью разделял. Он со своей стороны дал согласие на то, чтобы Термигисто повесил Монкрифа, буде, конечно, его поймает.
Этот договор несказанно сблизил их. Они выпили на брудершафт и обменялись куртками, не требуя ничего в придачу. Они обнимали друг друга и грохали кулаками по столу, клянясь в дружбе до гробовой доски.
Это было так трогательно, и беседа переросла в праздник песни. В комнате стало сумрачно, и только рдеющее вино светилось в полутьме. И в этом свете грянула песня, которая, как свидетельствует история, неизменно сближает классы и отдельно взятые личности.
В самый разгар застолья снаружи послышался звук охотничьего рога. Пирующие вскочили, и из двери молниеносно выставились четыре пистолетных дула, как четыре трубы. Из камышей показались Леандро и Лелио, которые шли по следам принца. Встреча была столь неожиданной, что ее придворную сухость пришлось скрасить кубком крепчайшего вина. А потом им захотелось жить — великолепно и умопомрачительно!
Три разбойника, двое придворных и один принц мчались по направлению к городу. Над закутанными в туман мареммами, разливая серебряный свет, взошла луна. Плащи всадников в этом свете реяли черными крыльями.
Они находили тропинки и мчались по ним наугад. Хрустел тростник, колыхались лужи, летела грязь из-под конских копыт. Ночными призраками мчались они по мареммам!
Вот уже позади пелена тумана, и они выехали на твердую почву. Запылила под ногами дорога, а вокруг дышали нивы.
Впереди мрачной мумией темнел в полутьме город. Но на подступах к городу, между болотами и гаванью, небо пламенело огнями.
Здесь, у городской стены, сбежались в кучу домишки. Все голодное, что не нашло себе приюта в городе, собралось здесь; все греховное, чему не место было возле церквей, обрело здесь пристанище. Тут были трактиры, балаганы комедиантов и веселые дома. И даже сам город, устав от праведности церквей, стекался сюда.
На длинных шестах висели большие фонари, они заливали светом людскую толчею и неразбериху домишек, наводя румянец даже на угрюмые зубцы крепостной стены. Людской гомон, всплески песен, крик и брань и гром музыки оглушали так, что закладывало уши. Свет и звуки зарей взмывали в небо.
Принц, придворные и разбойники окунулись в это море света и звуков. Они присоединились к морякам, публичным женщинам, цеховым подмастерьям и нищим, словно это был их праздник. Подрагивающими ноздрями они втягивали толпу, впитывали ее всем телом.
Со стороны гавани текли экзотические запахи: моряки из дальних стран, многоязыкие, разноцветные, с обветренными штормовыми ветрами лицами. Они приходили, обменивали золото, мартышек и редкие украшения на вино и ласки. В наслаждении они были медлительны, как сама история, и алчны, как единственный миг.
Из-за города накатывались земные пары: пастухи с дальних гор, крестьяне, пахнущие зреющим хлебом, с бурдюками на спине. Эти были ненасытны и всеядны, довольствуясь пивной кружкой вместо кубка и крыльцом вместо кровати. Они встречали своих дочерей и сестер и утоляли вожделение, как скоты.