Золотой обруч

Было ясно, что до утра предпринять что-либо невозможно. Прежде всего, нужно восстановить связи. Неизвестно, кого настигла облава и в чьей квартире устроена засада. Но в семь часов на фабрике кончается смена «Старика», а в восемь Лаас должен приступить к своей работе в конторе… Либо того, либо другого он должен встретить по дороге.

Но до этого оставалось еще несколько часов. Их безопаснее провести здесь, чем бесцельно бродить по городу… Неплохо бы и вздремнуть немножко, набраться сил…

Через некоторое время Рандер вздрогнул от потрясшего землю грохота. Он быстро сел, чувствуя, как волосы шевелятся у него на голове. Но ему тут же стало понятно, что это всего лишь проходящий поезд. И он сразу успокоился. Только сердце колотилось. Потом он сквозь сон услышал, как защебетала какая-то птица, потом еще одна, потом сразу несколько…

Вдруг он проснулся от человеческих голосов, опять быстро сел, широко раскрыв глаза. Через окошко и щели в стенах в сарай проникал розоватый свет — значит, наступило утро. Голоса раздавались уже тут, перед самым сараем. Кто-то спрашивал надменно и повелительно:

— Значит, вы никого не видели?

— Кого же?.. — ответил другой голос, видимо, принадлежавший старой женщине. — Я и сама только что пришла. Кого же это вы ищете?..

На этот вопрос никто не ответил. Послышалось лишь недовольное покашливание.

Рандер опустился на четвереньки и очень осторожно приблизился к двери. Сквозь первую же щель в стене он увидел эту женщину. Это была старуха со сморщенным лицом, в низко повязанном платке. В одной руке у нее были грабли, в другой лейка. Лицо ее выражало страх, по вместе с тем и строптивость. Чтобы увидеть человека, задававшего вопросы, Рандеру пришлось прижаться к нескольким щелям поочередно. Наконец он увидел его: это был высокий брюнет, одетый в штатское, в шляпе, надвинутой на один глаз. Что-то вынюхивающее было в его лице, когда он спросил:

— Чья это будка?

— Юхкама. Старик тут есть такой. Он после обеда приходит. Вон дверь еще на запоре…

— А те, другие?

— Я почем знаю. Вот та, говорят, учителя одного. Других не знаю…

— Ну-ну!..

В этом восклицании послышалась угроза.

Но, следя за этим разговором, Рандер заметил, что допрашивавший все время поглядывает куда-то в сторону, мимо лица женщины. И тогда он сквозь следующую щель увидел третьего участника этой сцены: в зеленоватом мундире, высокой форменной фуражке, с крючковатым носом и рыжеватыми, заостренными, как пики, и закрученными вверх усами. Было похоже, что он не понимает слов, но все же по выражению лиц улавливает содержание беседы.

Рандер давно уже уяснил себе положение дел, но вид человека в мундире все же заставил его вздрогнуть.

— Ну-ну! — еще раз пригрозил человек в штатском. — Посмотрим!

Вдруг Рандер услышал, как кто-то шагает по траве и шарит по стене сарая. В ту же минуту в будке стало темно. Рандер сообразил, что один из полицейских пытается просунуть голову в окошко. Но, во-первых, она туда не влезала, во-вторых, в сарае от этого сделалось еще темнее, а в-третьих, через окошко нельзя было увидеть пространство у самой двери. Затем послышалось неопределенное покашливание, и в сарае снова посветлело.

Рандер прислушивался с крайним напряжением.

Теперь все смолкло. Видимо, пришельцы переглядывались, как бы советуясь. Потом послышались медленно удалявшиеся шаги. Посмотрев в щель, Рандер увидел только старуху, стоявшую на месте с выражением тупого удивления на лице. Потом и она, волоча ноги, побрела прочь.

Рандер с полчаса пролежал на месте. Но снаружи ничего больше не было слышно.

«Они осматривают другие сараи, — подумал он. — Какое счастье, что с ними нет собак!..»

При этой мысли Рандер с ненавистью сжал зубы, и губы у него побелели.

Но страх страхом, а все же нужно действовать. Прождав еще с полчаса, Рандер поднялся и осторожно выглянул в окошко. Насколько хватал взгляд, нигде не было ни души. Потом он осмотрел все, что находилось в сарае. Здесь валялась всякая рухлядь, на стене висела рваная рабочая одежда, в углу стояли лопаты, мотыги, грабли. Рандер сорвал с шеи остатки воротничка, натянул на себя замызганный пиджачишко, нахлобучил старую кепку: своей шляпы у него все равно не было. Брюки ночью порвались в нескольких местах, башмаки были в грязи, они не нарушали общей картины.

Он прислушался и еще раз оглядел все вокруг. Потом протянул руку в окошко и снова быстро вытащил скобу замка. Бросив быстрый взгляд из-за приоткрытой двери, он схватил в углу лопату, выскочил, сунул замок на место и побрел прочь от сарая.

С лопатой на плече, сгорбившись, он волочил ноги и, казалось, тупо глядел в землю перед собой. Но на самом деле он все время зорко осматривался. По-прежнему никого поблизости не было. Лишь вдалеке на магистральной дороге виднелись две-три женщины и один мальчик. И еще дальше, в низине, мелькнул платок ушедшей отсюда старухи.

Было прекрасное, ясное утро, солнце стояло уже высоко. На горизонте вырисовывался силуэт города. Прямо впереди из травы с шумом поднялись две вспугнутые птицы…

1952

Перевод Л. П. Тоом.

ЦАРСКИЙ ПОВАР

В первый день троицы ресторан был закрыт, и Метслов оказался совершенно свободен. Таких дней в году насчитывалось немного — всего два-три. И как в остальное время Метслов обязан был тянуть лямку, так в эти исключительные дни он обязан был отдыхать. И то и другое, в сущности, одинаково тяготило его: за свою жизнь он не научился использовать такой принудительный отдых. И от сегодняшнего дня тоже не ждал настоящей радости.

Правда, он поспал часов до девяти. Потом попытался посвятить свое время семье. Но сын и дочь уже успели уйти из дому, а жена умела только ворчать. В квартире было жарко и скучно до одури. Даже мухи казались особенно злыми и надоедливыми, несмотря на ранний час.

И Метслова охватил внезапный порыв гнева. Гнев этот уже давно копился в нем. Причиной тому была его физическая и духовная усталость. Теперь подспудный гнев этот мог легко прорваться наружу.

Он перестал отвечать жене и вынул из шкафа свой воскресный костюм. Метслову редко приходилось надевать его, он был еще не изношен, и потому не было надобности заводить новый. Костюм вышел из моды и стал ему тесен. Визитка с закругленными сзади фалдами обтягивала живот, непомерно высокий воротничок давил шею. Да и панама не отличалась свежестью, И только палка с серебряным набалдашником подходила к любому времени года и к любому возрасту.

Оснащенный таким образом, он молча вышел из дому.

Дойдя до конца своей улицы, он медленно пересек безлюдный парк и по склону холма спустился к центру города. Это был его ежедневный маршрут. Этой дорогой он по утрам спешил на работу, а поздно ночью домой. Сейчас спешить было некуда, прогулка его не имела определенной цели.

Метслову хотелось лишь очутиться среди людей, которые не напоминали бы ему будничной обстановки. Хотелось увидеть движение, не похожее на ежедневное топтанье между кухонным столом и плитой. Хотелось попросту забыться.

Солнце заливало полуденным светом просторную площадь перед ратушей, небо над островерхими крышами сияло ослепительно. Но улицы были пусты, магазины закрыты, весь город словно вымер. Все, и стар и мал, выехали на реку, за город или даже подальше, в деревню. Жизнь сохранилась, быть может, только на окраинах — в грязных дворах, на болотистых огородах. А здесь в центре лишь изредка попадался одинокий прохожий, да и тот спешил уйти подальше.

Выходя на прогулку, Метслов не учел настроения сегодняшнего особенного дня. Не учел, что оно относится не только к нему, но и к другим. И его охватила вдруг гнетущая скука.

Как одинок, как покинут может быть человек, как мало у него родных и друзей! Среди будничной суеты он этого не замечает в такой мере, как в свободный день, когда времени девать некуда. Он не знает, что делать, за что взяться, особенно, если он уже не молод и его не привлекают загородные места увеселений и чужие женские лица. Нет, полупьяное веселье Метслов и так каждый день видит. А женщины — их время давно миновало. Хотелось бы встретить человека, друга, товарища по несчастью среди скуки бытия… Но именно такого и не находилось…