Страница 45 из 51
— А что, если остаться здесь? На год. С рыбаками договорился. Не хочу уезжать. Был на Чукотке, а будто и не был. Институт подождет. Жизнь эта научит лучше любого института.
— Как хочешь, — ответил Борис. — Только ведь здесь все равно не Клондайк. Да и вообще сейчас не то время. Так я понял.
Отговаривать Андрея не было смысла. Он мог бы заупрямиться, и тогда настойчивые отговоры разожгут его самолюбие, заставят действительно остаться.
А палатку трепал ветер, кидая на брезент пригоршни сухого снега. И в глубине души мелькала шальная мысль: жить здесь так трудно, что и вправду стоит остаться — испытать себя, проверить…
На катере, совершающем предпоследний рейс по Чаунской губе, переправляется наш отряд в город Певек. Крохотный кубрик забит до отказа. Внизу — все наши, на двух верхних металлических гамаках молча лежат два «ответственных работника», которые объезжают (точнее, «обплывают») рыболовецкие артели.
В иллюминатор шлепаются волны. Временами в обшивку гулко бухаются льдинки.
— Вот и еще одно поле кончилось, — говорит Вера Романовна не без грусти.
— Вроде бы только начали, — отзывается Андрей. — Вроде бы и не было.
— Ты, как мне кажется, все чего-то особенного дожидаешься. И сам не знаешь чего. Это же хорошо, что без особых происшествий.
ЧП было в южном отряде. О нем рассказал нам начальник экспедиции, который однажды спустился с небес прямо к нам (на вертолете) с почтой и новостями.
Не сумев переправиться через реку Белую, южный отряд разделился. Три человека во главе с Виктором Сергеевичем, чукотским старожилом, на резиновой лодке остались обследовать острова. Все остальные на тракторах двинулись ближе к верховьям реки, ища переправы.
Через день-два намечалась встреча. Однако обход оказался трудным, к тому же оба трактора забуксовали. Прошла неделя. В эфире пищала морзянка — волновались все отряды нашей экспедиции, разбросанные по Чукотке. Из Анадыря срочно снарядили катер для спасения речных робинзонов.
А эти трое, обследовав все острова и даже часть реки, попросту бездельничали, промышляя охотой и рыбной ловлей, и, судя по их словам, не прочь были продолжить отдых. Единственно, что их очень тревожило, — это судьба товарищей и причина их долгого отсутствия.
Возможно, Андрею хотелось испытать хотя бы такое приключение. Он жаждал опасностей. И этим, пожалуй, совсем не походил на геолога. Настоящий геолог избегает опасностей, а не ищет их…
Из моря в темное небо всплыли огни. Они мерцали, облепив черный скалистый мыс. Мы приближались к Певеку.
В море на рейде замерли корабли, катер причалил к деревянным сходням. Мы выгрузились, пошли — фонари, сараи, деревянные домики — к Дому колхозника.
Несколько дней мы пробыли на руднике. Ночевали в огромном и теплом бараке. Вдоль стен в два ряда стояли кровати, где размещались и взрослые и дети (растущему Певеку недоставало жилья). Здесь круглые сутки было светло и шумно.
Обратно ехали долго среди голых черно-белых — камни и снег — сопок, на покатых склонах которых кое-где налипли, как короста, пустующие бараки, обнесенные глухими заборами. От вида их становилось еще холоднее и пустыннее…
Три месяца — тысячу километров — не встречал я следов человека. Должно быть, срок невелик. Почему-то и мне, как Андрею, а может быть как и всем нам, немножко грустно вернуться «в люди», к очень привычной и поэтому скучноватой «цивилизации», которая затягивает в свою суету, в свой неумолимый ритм труда и отдыха, в свои заботы и тревоги.
Самое замечательное в этом возвращении — первые дни. Сапоги превращаются в легкие, почти что крылатые ботинки, прелая ковбойка — в крахмально-белую рубашку, кудлатые волосы обретают изумительную чистоту и прическу… Испытываешь волшебное превращение. Меняются даже голос, осанка, походка.
И вместе с тем в это время еще носишь в себе спокойствие и непостижимую вечность звездных ночей, не тронутых электрическим светом, бесконечные переходы среди пустынных гор, пряные ароматы долин, удивительный простор изменчивой — на каждом шагу — тундры…
Как редко каждому из нас, современному человеку, удается побыть наедине с собой, поглубже заглянуть в потемки собственной души, ощутить на себе внимательный взгляд природы — всего окружающего — и самому взглянуть на все спокойным и обновленным взглядом.
Только тогда и можно оценить все тяготы и все прелести нашей современной цивилизации, когда кончится полевой сезон.
Четвертая камералка
Моя профессия
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран —
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман. А. Блок
Близость дальних стран
В наше время часто говорят и пишут о теории относительности Эйнштейна. Правда, мало кто знает ее хорошо. Я ее тоже хорошо не знаю и поэтому не стану о ней говорить. Речь пойдет о другой относительности, которая не имеет никакого отношения к знаменитой теории.
Когда-то очень давно, в Древней Греции, прохожий спросил у встречного: «Сколько часов ходьбы до ближайшего города?»
А встретился ему мудрец Сократ. Мудрец ответил: «Иди!» — «Долго ли идти, я спрашиваю!» — не унимался прохожий. «Иди!» — повторил Сократ.
Прохожий обиделся, махнул рукой и пошел, шлепая сандалиями. Тогда Сократ крикнул ему вдогонку: «Если будешь так идти, придешь в город через два часа».
В этом и заключается наша земная относительность расстояний. Дело не в том, сколько километров до нужного нам пункта. Главное — легко ли туда добраться.
Из любого крупного города можно за несколько часов попасть в другой город — через тысячи километров. Из деревни в деревню какие-нибудь десятки километров по тропинкам в тайге или в горах займут столько же времени.
Получается, что со временем все расстояния как бы уменьшаются. Сто лет назад путь из Москвы в Петербург был дольше, чем сейчас от Северного полюса до Южного.
В той же Древней Греции случился и другой поучительный случай (просто удивительно, сколько поучительных случаев бывало в Древней Греции!).
Другой великий мудрец, Фалес Милетский, идя вечером в свою обсерваторию наблюдать звездное небо, не заметил ямы и провалился в нее. Над ним потешались: «Хочешь разглядеть далекие звезды, а сам не видишь ямы у ног!» (Над мудрецами часто потешаются, потому что это делать легче, чем научиться у них мудрости.)
Но Фалес, конечно, понимал «закон» относительности знания: далекие объекты могут быть нам ближе, известнее, понятнее, чем ближние.
О химическом составе невообразимо далеких звезд мы сейчас знаем, пожалуй, больше, чем о составе ядра нашей родной планеты. И, уж тем более, о яме на соседней улице нам вполне может быть меньше известно, чем о впадине озера Эльгыгытгын или о лунном кратере Альфонса.
И наконец, третий «закон». О нем тоже было известно в древние времена (что только не было известно в древние времена!).
Один мудрец — кажется, Сократ — на вопрос «Что труднее всего изучить?» ответил: «Самого себя».
Геологи долгое время старались изучить дальние страны. Вернее, начали с родных мест, кое в чем разобрались и стали путешествовать все дальше и дальше, в поисках неисследованных областей. Наконец вся Земля оказалась более или менее знакомой геологам. Как говорится, дальше ехать некуда.
И тут геологи обратили внимание на самих себя. Точнее, на геологическую деятельность людей, которым подвластна могучая техника, способная разрушать и создавать горы и делать множество больших и малых чудес.
Эту геологическую силу техники и человека понять, пожалуй, труднее всего. Потому что деятельность человека зависит от климата, земных недр, солнечных излучений и множества других естественных условий Земли. Но, кроме того, она зависит от развития науки, техники, промышленности, даже от искусства и отношений между людьми. Если учесть все это, получается: далекие страны частенько ближе нам, чем близкие. Не обязательно геологу уезжать далеко.