Страница 3 из 31
— Абсолютно ничего?
— Абсолютно.
Индрек усмехнулся:
— Молодец… Что сказала тетя Ида?
— Ничего особенного… Так, о любви, о молодости.
— Н-да… — Индрек зевнул. — Прости, я очень устал… Пошли в город?
— Пошли.
О многом переговорили они в этот вечер. Было легко и весело. Забот не было, кроме одной: кончались каникулы. Индрек стал напевать. Но Аарне почему-то не поддержал его.
Вечером снова пошел дождь. Всю ночь капли стучали в окно.
Но утро было ясным, и ленты в волосах первоклассниц не намокли.
Первый школьный день
В этот день школа пахнет известью и краской, кругом загорелые лица и необыкновенно ясные глаза.
Все собрались в актовом зале. Учителя говорили напутственные слова, разъясняли задачи, стоящие перед выпускниками. А на улице было почти лето; солнце, пробиваясь сквозь окна в зал, грело ласково и усыпляюще. Трудно было сосредоточиться. Выступал Корнель, классный руководитель Аарне.
— Каждое новое поколение приносит с собою что-то новое, и каждое умирающее поколение уносит в могилу что-то старое. И никогда мир не станет настолько совершенным, что нечего будет убавить или прибавить. Каждый должен знать свое место в жизни, приносить людям добро, только тогда он будет человеком.
Он произнес много хороших и верных слов.
Аарне смотрел на своих друзей.
Волнистые волосы Андо были растрепаны, слишком большой рот придавал его лицу упрямое и злое выражение. Андо был скептик и математик.
Индрек легкомысленно улыбался. У него почти всегда бывало хорошее настроение, он был полон неожиданностей и фантазий, проявлявшихся довольно смело.
Они оба до мозга костей были начинены литературой. Оба, так же как и Аарне, были членами Объединения Молодых Авторов.
Кроме этих верных друзей, в зале сидело еще много замечательных ребят.
Были здесь и чудесные девушки.
Там, впереди, сидела Эда. Аарне смотрел на ее светлые волосы и загорелую шею, исчезавшую под строгим воротничком черного платья.
Эда… Все, что произошло минувшей весною, сейчас уже кануло в прошлое.
* * *
Эта история может показаться кое-кому дикой и неожиданной, но зато сколько в ней романтики. Разумеется, педсовет усмотрел бы в ней иное. Учителя увидели бы здесь лишь вопиющую аморальность, заслуживающую строгого наказания. Быть может, все это было ребячеством… За лето Аарне повзрослел и на некоторые вещи смотрит теперь по-иному.
Тогда в их классе еще учился Мартин. Сейчас он разгуливает по городу как заправский франт. Говорили, что он работает, но где, этого никто не знал… Во всяком случае, у него была машина.
И однажды весенним субботним вечером она выехала из города. В машине сидели Хельви, Эда, Харри, Аарне и, разумеется, Мартин.
Это была безумная поездка. Позднее никто из них не мог сказать, куда и зачем они ездили…
В Пярну сезон еще не начинался. Ветер гонял по улицам песок, море было зеленоватым и холодным.
Вечером пошли в ресторан «Балтика». В походке, голосе, в манере держаться проглядывало желание отведать запретных плодов. Оркестр исполнял избитые мелодии… Утром, когда отправлялись сюда, Мартин сказал:
— Напьемся, как скоты!
Желавший дойти до скотства франт, вероятно, рассчитывал на кошельки своих попутчиков. К сожалению, они были очень тощими… Мартин рассердился:
— Ребята, так не пойдет. Это же черт знает что!
Но делать было нечего и пили то, что было. Вечер напоминал скорее похороны, чем праздник. Эда и Аарне вышли. Весенние сумерки спускались над морем, с грохотом набегавшим на длинный пустынный берег.
Голая, без листьев аллея вела к простору. Прохладный ветер освежал голову.
— Зачем мы здесь, Аарне? Как мы вообще сюда попали?
— Я не знаю.
У него было подавленное настроение. В первый раз за этот день представилась ему опасность, возник страх, которого он не ощущал в ресторанном дыму.
Эта экскурсия в нереальное могла обойтись им очень дорого…
Приближалась ночь.
— Посидим…
Они сели на большой гладкий камень и стали смотреть на темнеющее море. Аарне осторожно накинул свое пальто на плечи Эды. Так они и сидели, два ребенка, но в то же время и два уже взрослых человека. Они заговорили о любви. У Эды были большие карие глаза. Аарне рассказывал очень тихо, как бы самому себе. Он говорил о своей первой любви, о времени, которое взрослые вспоминают с необоснованной иронией. А жаль. Ведь это годы первых свежих чувств, которые никогда не повторятся. Так они разговаривали. Ни словом не касаясь сидящего рядом. Возможно, в том, что они не совершили никаких глупостей, виновато было море.
Вернулись под утро. Дома соврали что-то о шефском концерте в совхозе Юленурме, все поверили, история уладилась без осложнений.
Той ночью Эда сказала:
— Мне хотелось бы стать счастливой. Возможно ли это вообще в жизни?
Холодный ветер шумел в темноте. Семнадцатилетний юноша решил тогда, что он все сделает для счастья Эды. Он еще не знал, что иногда человек будто нарочно ищет несчастье, хотя ты предлагаешь ему счастье целыми охапками.
* * *
Корнель кончил. Ему хлопали дольше, чем другим выступавшим, потому что он был учителем, окруженным особой атмосферой, он был «свой». Таких немного, и их отличают как великолепных психологов.
Торжественный акт продолжался.
Пели. Пели ансамбли и солисты. Читали стихи. Играл оркестр. Было первое сентября — праздничный день, за которым следуют будни.
В классе Корнель сказал:
— В этом году вы должны сами понимать, что от вас требуется. Будете вы учиться или нет — это ваше дело. Вы слышали одно и то же уже десять лет. И если вы этого еще не усвоили, я вам не завидую…
Правильные слова… Но многим вспомнилось, что и прошлой осенью Корнель говорил то же самое. Те, кто не верил ни в себя, ни в других, скептически усмехались.
А вообще слова Корнеля пролетели мимо ушей, как и все остальное, что стало традицией и повторяется изо дня в день. Ведь в современной школе у ученика нет… почти нет забот. Учитель за него учится, вместо него плачет, работает для него, из-за него учителя ругают… ответственность ученика, этого маленького человека, сведена к нулю. Отвечают школа, учитель, родители, товарищи — все, за исключением самого ученика. Наш косматый предок был бы очень удивлен, узнав, с каким терпением учим мы юность думать и чувствовать.
Итак, большинство улыбалось…
Потом списали расписание. Названия предметов были ужасно прозаичными. Пальцы с трудом держали ручку, буквы выходили кривыми. Но так бывает каждой школьной осенью, даже если эта осень последняя.
Трудовой день
Через две недели поехали в колхоз убирать картофель.
Рассвет был ясным и прозрачным. На обочинах канав белел иней. Воздух был полон осенними запахами: пахло мокрой землей, яблоками, навозом. В садах кричали отъевшиеся дрозды.
Машина, покачиваясь, ехала по грязной дороге. Всходило солнце. Ребята запели. К ним присоединились девушки.
Разные были песни: веселые и озорные, грустные и сентиментальные, были и такие, от которых девушки краснели, но все же пели и притом очень звонко… Пели и те, кто не умел петь. Впрочем, нет песни прекраснее и искреннее той, которую поют даже те, кто петь не умеет.
Аарне не сводил глаз с Эды. Девушка не обращала на него внимания, а возможно, и притворялась. Машина ехала на запад, солнце освещало лицо Эды, делало его чужим и каким-то неземным. Наверное, поэтому Аарне не мог отвести от него взгляд…
…В первый день пришлось выдергивать полегшую кукурузу. Ее мясистые и тяжелые стебли образовывали почти непроходимые заросли. Вначале работа шла весело и легко. За воротник попадала холодная вода, заставляя вскрикивать. Борозды вели под гору.
К обеду стебли стали казаться скользкими и крепкими, земля упорно держала широкие корни… В красные разболевшиеся ладони впитывался сок. Теперь все работали молча, с каким-то остервенением. Но когда бригадир пришел звать на обед, никто не хотел сознаться в усталости.