Страница 14 из 31
— Тетя, где ты нашла этот дневник?
— Это неважно, но я могу сказать. А то ты еще решишь, что я роюсь в твоих вещах. Но ты знаешь, что я этого не делаю. Я вытирала с полки пыль, она опрокинулась и выпал дневник.
Аарне промолчал. Да… Дневник был на дне чемодана. Что там было еще? Несколько писем, черновики…
— И ты написала маме?
— Да, я больше не хочу этого терпеть! Я говорила и с твоим классным руководителем… очень долго. Мы обсудили все и… в конце концов и медведя можно заставить танцевать, а тут — не справиться с каким-то мальчишкой!
* * *
Аарне хотел сразу же бежать к Корнелю. Не мог же Корнель согласиться с такими идиотскими требованиями?!. И чего только могла наговорить тетя Ида! Аарне уже встал, но вдруг вспомнил урок литературы.
Он беспомощно сел. Нет, к Корнелю идти нельзя. Теперь все стали его врагами: тетя Ида, Корнель, мама. «Как я одинок!» — подумал он.
Аарне вышел. Был теплый и тихий вечер, кружились большие снежинки, таяли на лице, покрывали пальто. Дойдя до конца улицы, он вдруг понял, что идти некуда. Или… все-таки пойти к Корнелю? Нет. Какой мучительный разговор произошел бы там… Все неясно, все перепуталось. Он посмотрел на небо: такое же, как всегда. Что же все-таки произошло?
Подойдя к крыльцу, он заметил у двери маленькую елочку. Ах да, завтра же сочельник.
Сочельник
Тетя Ида поставила на стол елку. Набросала на нее ваты и развесила стеклянные украшения. Вместо западной пропаганды из радио слышалась тихая рождественская музыка.
— Послушай, неужели ты собираешься уходить? — спросила тетя Ида, увидав, что Аарне чистит ботинки.
— Да, — ответил он, не поднимая головы.
— Ты нисколько не уважаешь чувства других?
— Какие чувства? — Аарне взялся за второй ботинок.
Тетя не ответила. Помолчав, она продолжала:
— Разве у тебя нет никакого предпраздничного настроения? Я не очень верующая, но и я плачу в сочельник. Эта тишина, эта торжественность. У человека должен быть бог, да… должен быть кто-то, кого бы мы боялись, кому бы мы поклонялись, в кого бы верили. Кто-то указующий нам место в жизни.
Место в жизни! Аарне швырнул на пол ботинки. Тетя вздрогнула. Из кухни шел запах жареных колбас: тетя Ида придерживалась традиций… Что может знать о боге тетя Ида?!
Аарне поднялся. Радио доносило звуки тихого хорала.
— Уходишь все-таки?
— Да.
Они стояли друг против друга, а за спиною каждого стояло их поколение. Вдруг комната наполнилась раскатами грома. Звуки закружились в тесноте.
Раздались стены, комната превратилась в огромный орган, певший о человеческой душе и ее самых сокровенных тайниках. Дрожащие звуки сталкивались с белыми тучами, мчавшимися с диковинной скоростью над простором. Бах…
Тетя испугалась. Она быстро приглушила радио. Все опять встало на свое место. Рыжий кот успокоился, опустил уши и, сладко зевнув, заснул.
Аарне вышел.
* * *
— У тебя есть бог? — спросил он Майю, когда они бродили по свежему снегу.
— Нет. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Я просто пошутил.
Майя ничего не поняла.
Они проходили мимо кладбища. На могилах горели свечи.
— Красиво! — сказала Майя.
Аарне кивнул.
— Красиво! А как ты думаешь, у тех, кто зажег эти свечи, есть бог?
— Опять? Что с тобою сегодня? — засмеялась Майя. — Знаешь, я об этом совсем не думала. В мире есть три чуда: огонь, вода и облака. Ты согласен?
— Да, даже очень. Давай сядем.
Они присели на скамью около какой-то могилы. Мерцало пламя свечи. Призрачно раскачивались тени. Аарне, не мигая, смотрел на огонь.
— Что с тобой, дорогой?
Аарне коротко рассказал о дневнике и о письме к матери.
— Ты не боишься?
— Немного боюсь.
— Когда ты поедешь домой?
— Перед Новым годом.
— Что скажет мать?
— Не знаю.
Майя положила голову к Аарне на плечо. Вокруг сверкали снежинки.
— А что, если нас здесь увидят?
— Не увидят.
— А если увидят?
— Пусть видят.
Майя повернула голову и посмотрела на Аарне. Глаза ее были так близко, что все расплывалось. Он видел лишь огромный мир, но такой чужой и далекий. В голосе Майи звучала грусть.
— Впереди такая длинная зима…
Они замолчали. Беззвучно дрожало пламя. Где-то наверху, в голых ветвях свистел ветер. Аарне медленно произнес:
— Слушай, а почему ты больше не рисуешь?
Майя опустила голову, Аарне теперь не видел ее лица.
— Скажи…
Девушка, не поднимая головы, прошептала:
— Я не умею…
— Откуда ты знаешь?
— Я не умею, — сказала Майя. — Я никогда ничего не умела… — Она улыбнулась и подняла голову. — Знаешь, я завидую тебе!
— Мне?
— Да. Ты хорошо пишешь. У тебя есть какое-то занятие.
— Это ерунда.
Майя грустно улыбнулась.
— А у меня нет и этого…
— Ты будешь рисовать!
Девушка хмыкнула и покачала головой.
— Ты что, не веришь в себя?
— Если серьезно, то нет.
Она еще сильнее прижалась к Аарне и, закрыв глаза, прошептала:
— Ты доволен?
Но Аарне не успокоился. Он сжал ее голову ладонями и заставил посмотреть на себя. А может, он и есть тот сильный человек, который сумеет дать ей новую веру?
— Скажи, ты веришь, что я могу тебя заставить поверить в себя?
— Оставим этот разговор.
— Нет! — закричал вдруг Аарне. — Нет! Не оставим! Скажи, веришь ты мне или нет?
— Да.
— Тогда ты и в себя должна поверить! — Аарне потряс Майю за плечи. — Черт возьми! В жизни каждого человека должен быть смысл. Скажи, в чем ты видишь смысл жизни?
Девушка ответила совершенно искренне:
— Я никогда не думала об этом.
— Об этом надо думать! Ведь надо же во что-то верить! Сейчас я это понимаю. Иногда я спорю с Андо, он говорит, что жизнь все равно кончится, что мы должны жить разумно и практично, что время романтики и страстей прошло. Я, конечно, не знаю, возможно, мои слова — лишь пустая болтовня… но это было бы грустно. Андо уже писал где-то: «Мы больше ни во что не верим, веру отняли у нас, у нас отняли способность верить». Ну разве можно так писать?
— Но если он действительно не верит во все… это?
— Как он может ни во что не верить? Ведь он же по земле ходит. Мы все во что-то верим. Знаешь, я иногда брожу по улицам… и вдруг начинаю все-все любить. Птицы поют, деревья пахнут смолой, под ногами — грязь. Черт побери! Ты живешь. И если ты живешь, то пойми, ты обязан верить!
— Во что?
— Ты пойми меня правильно. Мне кажется, что, веря в жизнь, в людей, можно верить и в будущее… Знаешь, я верю! Эх, черт возьми, если бы я мог, я бы все сделал!
— Почему же ты не можешь?
Аарне замолчал, устало зевнул и вздохнул.
— Вот видишь, — продолжал он совсем другим тоном, — в великих делах я разбираюсь, а в том, что происходит каждый день, — нет. Я — нуль, понимаешь? Завтра я не смогу ничего сделать, хотя отлично представляю, что нужно делать через сорок лет. Но одну вещь я знаю.
— Какую?
— У меня есть очень хорошая знакомая — Эста Лийгер, художница. Слышала? Завтра мы пойдем к ней. Ты возьмешь с собою все, что у тебя нарисовано?
— Я… я боюсь. У меня ничего нет.
— Все равно пойдешь.
— Я ничего не умею.
— Если ты меня любишь, то пойдешь.
Предновогодний вечер
«Дорогая Майя…»
Капнула на скатерть свеча. Аарне был дома. Темные окна залепил снег. Маленький поселок замела метель…
«Майя, я сейчас очень одинок. В соседней комнате спит мама. Зачем-то я зажег свечу. Наверное, для того, чтобы повоображать перед самим собой. Может быть, это театр с типичными декорациями для мелодрамы. Да, мама спит. А полчаса тому назад она плакала. Я не знаю, что делать. Она плакала. Пожалуйста, не волнуйся ни о чем».