Страница 36 из 55
Хуже всего было то, что я должен был сказать об этом Лийви. Лийви была девушкой Ааво, у меня были с ними очень хорошие отношения. Я был готов лучше сам умереть, чем сказать ей об этом. Но я должен был сказать, и я сказал.
Лийви… Лучше не вспоминать, что с ней творилось. В конце концов, это касается только ее и Ааво, немного и меня. Другим нет никакого дела до этого. Я не хочу видеть тех старух, которые заранее собираются к вырытой могиле, особенно когда предстоят похороны утопленников или самоубийц.
Да, это касалось только Ааво и Лийви. И даже то, что она вышла весной замуж, ни черта не значит. Кто-то хмурит брови? Да ну вас, не стоит валять дурака! Что же теперь делать молодой девушке — всю жизнь хранить верность мертвецу?
Все это касалось только Ааво и Лийви. А то, что происходило позже, касается меня и всех вас. Мы с ребятами ломали голову, зачем они убили Ааво. Мы находили вероятные и невероятные причины и отбрасывали их.
Суд состоялся через два месяца, и на нем выяснилось, что они убили Ааво просто так, «из хулиганских побуждений», как об этом хладнокровно заявил сам подсудимый. Я бы растоптал его, если бы мог. Некоторые в зале плакали. Идите вы к черту, хотелось мне сказать им. Чего вы воете? Ааво мой друг, и я растопчу этого типа, убившего Ааво просто так. Я ненавижу слезы. Наверно, потому, что моя мама часто плачет. Мне надоело слышать плач.
Убийцу приговорили к расстрелу. Остальных посадили. Вот и все.
АВТОБУС ОСТАНОВИЛСЯ.
Вошла только одна девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Пока она покупала билет, я оглянулся и увидел, что единственное свободное место — рядом со мной.
Но девушка, видимо, не собиралась идти в мою сторону, хотя мне этого вдруг очень захотелось, сам не знаю, почему. Кондуктор указал рукой назад.
— Там есть свободное место, садитесь!
Девушка пожала плечами и подошла ко мне. Автобус подбрасывало, и она держалась за спинки кресел.
Я привстал и спросил:
— Может быть, вы хотите сесть к окну?
Она пожала плечами, и я опустился на свое место.
ДЕВУШКЕ, наверно, в самом деле было пятнадцать. В ней не было ничего особенного, и я не понял, в тот раз, да и не понимаю сейчас, что заставило меня приподняться, когда она подошла, и почему меня время от времени тянуло взглянуть на нее.
Я откинулся назад и почувствовал ее плечо. Тут же отодвинулся, как школьник, у которого еще и борода не растет. Вдруг громко заиграло радио:
Eine Reise mit dir
an das blaue Meer…
Все шло как в плохом фильме. Точь-в-точь. Ладно, особенно робким я никогда не был. Автобус набирал скорость, и веселые немецкие ребята пели над моей головой eine Reise mit dir… и весь мир сиял. Я наклонился к своей соседке и спросил:
— Извините, как называется та остановка, где вы вошли?
— Тяхемяэ, — ответила она тихо. Ух ты, как она вскинула на меня свои глазищи! Я чуть не покраснел. Такое случалось со мной в последнее время весьма редко. Она была худенькая, с темными, коротко подстриженными волосами. Почему-то мои мысли все время кружились вокруг нее. Вы думаете, со мной так всегда бывает, когда я вижу более или менее симпатичную девушку?
Ошибаетесь. Такого чувства я раньше никогда не испытывал. Еще никогда не случалось, чтобы я не сумел заговорить с девушкой. Я чувствовал себя набитым дураком. Нет, это было действительно смешно, очень смешно, я не мог выжать из себя ни одного слова.
МНЕ КАЗАЛОСЬ, что с меня требуют огромный долг, и я не в состоянии его заплатить. Я обыскиваю все карманы, я собираю все копейки, и все равно не хватает. Человек стоит и ждет. А ты не можешь и не сможешь заплатить долг.
Я не знаю, что это за дурацкое состояние. Но такое случалось со мной и раньше, причем всегда в самых разных случаях и в самые разные моменты. Иногда при виде какого-нибудь дряхлого старичка в автобусе или на улице, иногда при мысли об Ааво, иногда в понедельник после воскресной попойки, а иногда у моря. И каждый раз мне кажется, что с меня требуют долг. Что же это, думаю я, и к горлу подступает комок.
В такие минуты хочется совершить что-то очень хорошее, очень человечное…
Что-то звякнуло, и на пол автобуса потекло. Я поднял голову и увидел, что, поправляя пиджак, я задел сетку с бутылкой лимонада, которую пристроила на тот же крючок сидевшая впереди меня женщина.
Лимонад полился женщине на колени, она вскочила.
— О, господи!
Ее сосед встал и пропустил женщину в проход.
На платье было огромное мокрое пятно, и на самом неприличном месте. Женщина отряхнула платье и уставилась на меня.
— Ты что, бесстыдник! Где твоя голова?
На нас смотрел весь автобус. Я очутился в идиотском положении.
— Я нечаянно… Я не виноват… Простите, пожалуйста…
Мое извинение почему-то еще больше рассердило женщину, теперь я услышал ее настоящий голос.
— Он еще не виноват! Вы слышите, он не виноват! Что за чертова молодежь пошла! Вечером страшно на улицу выйти. Если встретишь какого-нибудь парня, сразу же переходи на другую сторону; мы работали, надрывались, голодали, а они так обнаглели, что лучше не подходи!
Я боялся открыть рот. Это так походило на конфликт между отцами и детьми из какого-нибудь современного бульварного романа, что я не удержался от улыбки. Ну и досталось же мне за это!
— Чего ухмыляешься! Вечером небось пристукнешь меня, если встретишь! Всадит нож, как ни в чем не бывало.
Она повернулась к пассажирам автобуса, как бы ожидая поддержки.
Я почувствовал, что мои руки сжимаются в кулаки. Я снова увидел бледное лицо Ааво на столе прозекторской. Я хотел что-то ответить, но моя соседка весьма откровенно прыснула. Я понял, что она на моей стороне.
— Гляди-ка, — ядовито сказала женщина. — Все платье залил… — Кажется, она выбилась из колеи и подыскивала слова. — Смеются… — Она напрягла все свои способности и пошла с последнего козыря: — Только детей стряпать вы мастера!
Чаша моего терпения переполнилась. Мне уже не хотелось просить прощения. Теперь извиниться должна бы она. Не знаю, какую бы глупость я ляпнул, если бы вовремя не вмешался один старик:
— А как же без детей-то, дорогуша? Жизнь-то должна продолжаться.
Смеялось уже пол-автобуса. Я победил. Женщина еще раз отряхнула платье и уселась на свое место. Она открыла окно и расправила на коленях платье так, чтобы его обдувал ветерок.
Я взглянул на свою соседку. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Это была чертовски приятная улыбка, и я понял, что мы друзья. Настроение опять стало хорошим. Я весело подмигнул ей и тут же испугался: не слишком ли я разошелся! Я попытался определить по ее виду, не обиделась ли она на мою фамильярность.
Нет, она слегка покачала головой. Я успокоился. Тьфу ты, черт, что это со мной случилось?
Женщина впереди, повернувшись к своему соседу, рассказывала, как месяц назад у нее на улице сняли часы. К ней подошли два парня и попросили закурить («представляете, у меня — закурить!»). При этом один заломил ей руку за спину. Часы и парни исчезли в темноте так быстро, что она вначале даже не поняла, что случилось.
Я слушал женщину и начинал ее понемногу понимать. Но одного я не понял: как можно из-за нескольких подлецов возненавидеть всю молодежь? Сколько людей в Эстонии думают подобно ей? Неужели через сорок лет и я стану таким?
— Глупо получилось, — сказал я соседке.
— Ничего.
— Да, но все-таки глупо.
— Бывает.
— Да, — кивнул я. — Прошу прощения.
— За что?
— Ну… что и вас побеспокоили.
— Перестаньте, — засмеялась она. — Неужели больше не о чем говорить.
— Не говорите мне «вы», — заметил я. — Противно, когда ровесники говорят друг другу «вы».
Она кивнула.
— Ну хорошо.
Я протянул ей руку.