Страница 2 из 38
Потрясенный научной логикой и ясностью формулировки, генерал ответил гражданину Блинкову на фирменном бланке контрразведки. Этот бланк старший Блинков до сих пор хранил в гербарной папке с тибетским эдельвейсом. Любой написанный на нем текст совершенно бесследно исчезал через час, поэтому мама, когда принесла генеральское письмо, передала на словах, что генерал только запретил менять фамилию ей, капитану Гавриловской, а гражданин Блинков — как хочет. В конце концов, живут же супруги под разными фамилиями.
И они остались жить под разными фамилиями.
И когда родился Блинков-младший, он стал Блинковым-младшим по школьному прозвищу Блин.
А ведь если бы папа сменил фамилию, Блинков-младший запросто мог бы стать каким-то непонятным Гавриловским-младшим, и еще неизвестно, как его звали бы в школе. Маму, например, звали в школе Гаврилой, пока она не записалась в секцию борьбы самбо.
Старший Блинков очень гордился своим бунтом против самого начальника контрразведки. Он хотел, чтобы Блинков-младший знал, кому обязан тем, что он Блинков-младший, и часто рассказывал это семейное предание. И, хотя Блинкова-младшего тогда еще, как говорил папа, не было в проекте, ему казалось: был он, был и сам все видел. Потому что вообще очень трудно представить белый свет без себя, финансово одаренного подростка Дмитрия Блинкова.
За оградой позади помойки было подходящее место для молодежи. Там валялись чьи-то выброшенные холодильники, на которых можно было сидеть и выцарапывать всякие надписи. Если шел дождь, холодильники ставили в кружок на попа и в них прятались.
Еще за помойкой росла тимофеевка, одуванчики и ромашки пахучие, которые многие путают с ромашками аптечными, хотя у них нет краевых язычковых цветов, и тем, у кого папа ботаник, разница видна с первого взгляда.
Блинкову-младшему нравилось посиживать за помойкой на коротком холодильнике «Иней», придерживая за талию самостоятельных подростков Ломакину и Суворову, чтобы они не свалились. «ЗИЛ Москва» в этом отношении был гораздо хуже, потому что больше. На нем свободно рассаживались трое, и придерживать за талию никого не требовалось.
Понятно, что если человека отрывают от компьютера, не дав пережить крах банка «Воздушный кредит», и посылают выносить мусор, он имеет полное право на тихие развлечения в обществе Ломакиной и Суворовой.
Понятно и то, что если вместо этого изысканного общества человек, заглянув за помоечную ограду, видит дважды второгодника князя Голенищева-Пупырко-младшего, он имеет столь же несомненное право унести ноги. Если, конечно, князь Голенищев-Пупырко-младший не заметит человека и не заорет:
— Какие люди без охраны! Блин!
Он орал так громко и таким поганым голосом, что за помойкой полегли травы, а откуда-то с неба или, скорее всего, с пятого этажа взвизгнул женский голос:
— Не ругайтесь, здесь маленькие дети!
— Мы не ругаемся! Это у него кликуха такая: Блин! — радостно завопил князь Голенищев-Пупырко-младший. Ржавым кривым гвоздем он выцарапывал на холодильнике: «Коррозия металла» и дошел уже до третьей «л».
Оценив проделанную князем работу, Блинков-младший решил, что, конечно, право унести ноги остается за ним. Только ведь Князь фиг отпустит. Он битый час развлекался тут сам с собой и, ясное дело, соскучился с таким придурком.
— Садись, Блин. Будь как дома, Блин, — сказал князь Голенищев-Пупырко-младший, принимаясь за четвертую «л». — Американец-то ваш уехал?
— Уехал, — подтвердил Блинков-младший. — Он вообще не совсем американец, он папин аспирант. Мистер Силкин дядя Миша.
— Барахла, наверное, понавез… — размечтался князь.
— Нет. Ему там платят мало, тысяч двадцать в год. А в Днепропетровске у него мама и сестра, — отрезал Блинков-младший, подумав, что интересно все-таки было бы посмотреть, что там в пакетах, которые мистер Силкин дядя Миша совал маме. А она совала эти интересные пакеты обратно, и мистер Силкин дядя Миша, разумеется, не смог пересовать контрразведчика. Так и увез свои пакеты в Днепропетровск.
— Ничего себе мало — двадцать тысяч, — буркнул Князь.
— По-нашему много, а по-американски мало. Там другая структура бюджета, — повторил Блинков-младший слова мистера Силкина дяди Миши.
— Хорош трепаться, экономист! — сказал князь Голенищев-Пупырко-младший. — Карл Маркс недорезанный.
Всякие такие разговоры, если они не насчет барахла, Князь считал особо тонким и непонятным издевательством над собой, Голенищевым-Пупырко-младшим. Потому что, на его взгляд, нормальный человек просто не мог без тайного умысла говорить о том, что не барахло.
Пересчитав свои нацарапанные буквы «л», Князь исправил четвертую на «а» и похвастал:
— Видал, Блин, косуху?
Блин видал. Подходящая косуха была на Князе. Толстокожая, с нужным количеством заклепок, молний, карманов и фенечек. Нужное количество — это ровно столько всякой всячины, сколько можно пришить, приколоть и наклепать на косуху. Переборщить здесь невозможно.
— Ты кожу пощупай! — приставал Князь.
Все равно, сказал себе Блинков-младший, мелкие коммерсанты типа старшего князя Голенищева-Пупырко исторически обречены. Пускай он сейчас дарит сыну косухи долларов примерно за двести пятьдесят шесть в розничных ценах стамбульского базара плюс расходы на перевозку. Пускай он даже выменял себе по бартеру на цистерну пива княжеский титул. Но через десять лет всех мелких коммерсантов разорят супермаркеты.
И Блинков-младший пощупал Князеву косуху с полным равнодушием. Кожа была великолепная.
— Что ты как дохлый, Блин?! — обиделся Князь. — Рассказал бы что-нибудь, Блин.
— Мать задержала еще одного террориста, — с намеком сообщил Блинков-младший. И добавил от себя:
— Четыре перелома и вывих носовой перегородки.
— А мне параллельно, Блин, — заявил Князь, хотя ему не было параллельно. Он боялся, что Блинков-младший когда-нибудь обучится у мамы секретным приемам из арсенала контрразведчиков-нелегалов.
— Ну, я пошел, — заторопился Блинков-младший и все испортил. Увядший было Князь с большим сомнением, но все же поднес к блинковскому носу свой почти взрослый бугристый кулак.
— Куда, Блин? Забыл, Блин? Ты на счетчике, Блин.
Если бы от испуга сердце на самом деле уходило бы в пятки, подумал Блинков-младший, это спасло бы массу народу от смертельных ранений.
— Валяй, зови мамочку, — безразличным голосом разрешил Князь. — Я от тебя, Блин, десять раз мокрое место оставлю.
Блинков-младший осторожно вздохнул, чуя табачный запах от княжеского кулачищи.
— Неси должок, Блин, а то выпить не на что, — сказал Князь и коротко ударил Блинкова-младшего по носу. Боль была терпимая, но Митька почувствовал, как из ноздри побежала теплая струйка и громко шмыгнул.
— Сопляк! — заявил Князь. — Мне об тебя даже руки марать неохота. Ты думаешь, питбуль у нас на что? Питбультерьер, Блин, пес-убийца. Бабка его кормит живыми кроликами, понял, Блин? Для кровожадности… Памятник тебе поставим за наш счет. С надписью «Незабвенному Блину от Голенищевых-Пупырко».
Где-то в вышине со стеклянным дребезжанием захлопнулось окно, наверное, то, из которого Князю запрещали кричать «Блин!» За помоечную ограду забежала дворовая собака и деловито пометила любимый блинковский холодильник «Иней», глядя перед собой печальными глазами.
Князь молча пнул собаку ногой, но не достал и снова повертел кулаком у блинковского носа.
Деваться от него было некуда.
Как финансово одаренный подросток Блинков-младший твердо знал, что если заплатишь рэкетиру один раз, то будешь платить всю жизнь. А всю жизнь платить князю Голенищеву-Пупырко-младшему было просто нельзя уже потому, что тогда пришлось бы всю жизнь любоваться его физиономией.
С другой стороны, Блинков-младший знал, что надежно прикрыть от рэкета способна только личная охрана. Мама тут совершенно не годилась. Она с девяти утра до семи вечера с большим военным перерывом на обед ловила шпионов и террористов, а потом еще шла по магазинам. Если вычесть сон, чистку орденов и личного оружия и тому подобные хозяйственные дела и засчитывать только чистое время, как в хоккее, то на Блинковых у нее оставалось не больше часа в сутки.