Герой туманной долины

– Удалось? – крикнул Камерон, прерывая шум, доносившийся из открытых окон. Одичавший ветер трепал кудрявые пряди Шеннона, недавно аккуратно зачесанные гелем набок, и мешал открыть глаза. – Стамбул помог понять, для чего тебе этот дар предвидения?

– К черту Стамбул. Он мне всю жизнь испортил.

– Что, больше не поедешь?

– К черту Стамбул, – повторил Шеннон, щурясь. – К черту…

– Тебе бы девчонку найти, дружище. Тогда все проблемы сами пропадут, – заливисто рассмеялся покрытый веснушками парень.

– У нас с ней мечты не совпадут, – тихо отозвался юноша, зная, что друг не услышит – уже ушел в свои мысли.

Старенький форд с оторванным бампером мчался по улицам Реверипорта, а Шеннон закрыл окна автомобиля, прячась от бивших в лицо потоков воздуха.

Его мечта никогда не достанется другим. Это единственное светлое, что у него осталось.

Он закрыл глаза, возвращаясь к ней.

Дом, забытый всеми. Пес, брошенный старыми хозяевами, немного потрепанный, но горячо любимый здесь. Высокое крыльцо, стоящие на столике чуть завядшие цветы, сорванные на лугу рядом. Ждущие своего часа удочка и высокие резиновые сапоги в углу прихожей. Повешенная на крючок затертая бейсболка и дребезжащий во время езды пикап, ждущий своего часа в сарае за домом.

Его оазис, его уголок покоя в диком мире.

Шеннон устал от ярких красок чужих мечтаний, которые следовали за ним повсюду, где только были люди, устал от рокота толпы и гула машин. Он устал и хотел лишь туда, в дом на берегу озера – ждал момента, когда его мечта ему самому станет доступна.

Красный сигнал светофора и шелест голосов заставили Шеннона открыть глаза.

Камерон говорил по телефону, такому же старому, как и его автомобиль, а по пешеходному переходу плелись или бежали люди, окруженные мерцающими разноцветными облачками их грез – так мерцали их мечты, которые Шеннон видел прежде, чем успевал рассмотреть лицо. А так хотелось бы сначала видеть человеческие лица вместо разноцветной палитры…

Они тоже были здесь – лишенные мечты мрачные путники, заблудившиеся тени, окруженные туманом вместо разноцветных облаков. Эти существа с серой кожей, они пугали Шеннона – единственного, кто их видел. Он не любил их больше всего остального – именно они стали его болью: те, кто больше не грезил наяву.

А потом он вновь увидел ее. Незнакомку, которую повстречал на оживленной улице Реверипорта однажды, которой не переставал любоваться, которую надеялся снова рассмотреть в толпе. Незнакомку, по которой он скучал так, словно она была хорошим другом, давно покинувшим жизнь Шеннона, и к кому боялся прикоснуться больше прочих, на деле неистово этого желая.

Она была другой – легкой, грузами судьбы не утяжеленной, простой и излучала что-то, что описать и объяснить даже самому себе было не под силу. Она, окруженная иными сполохами света, слишком яркими среди остальных, стала его наваждением, призраком, мелькавшим во снах и наяву. Будто бы невесомая, она источала нечто, в чем Шеннону удалось разглядеть отголоски ответов на свои вопросы: ее мечта была иной, и глядя на ее желто-оранжевое сияние, которое раньше Шеннон никогда не встречал, он подумал, что в этой девушке таится ключ, разгадка.

Подумал – и ухватился за эту мысль, как за спасительную соломинку, думая, что, приблизившись к незнакомке, сможет расставить все на свои места.

При виде нее на улицах маленького Реверипорта замирало сердце, ладони потели, как у подростка, а взгляд сосредотачивался только на ее ауре цвета охры.

Шеннон не знал ее имени, но в тайне от всех и ее самой называл девушку Гердой. Он сначала не понял, почему первым на ум пришло именно это имя, а после осознал – незнакомка и вправду была Гердой – полной разрушающих преграды любви и милосердия. Той, которая запросто подпевала песне, не обращая внимания на прохожих; чесала за ушами уличных котов и – Шеннон видел своими глазами – кормила их каждый раз, как встречала.

Она была Гердой. Гердой, которая могла растопить льдинку в его сердце – сердце Кая.

Он проводил ее взглядом. Девушка зашла в цветочный магазин, широко улыбнулась продавщице, подрезающей стебельки роз, и указала хрупкой рукой на стеклянную витрину в глубине зала.

Возможно, Шеннон был не прав на ее счет. Вероятно, он все придумал, чтобы было за что держаться.

Камерон толкнул друга в бок, машина тронулась с места, а девушка осталась в магазине, пропав из поля зрения.

– Опять замечтался? – прищелкнул языком Камерон, усмехаясь.

– Как всегда.

Он знал: пройдет три дня, и незнакомка в берете, которую Шеннон назвал Гердой, растворится в его сознании, станет легкой дымкой, окруженной желто-оранжевым мерцанием, суть которого он не понимал.

Он будет ждать ее. Чтобы прикоснуться к ней, увидеть последствия ее мечты и понять, для чего однажды Стамбул обрушил на его голову проклятье.

Он будет ждать ее. И если Герда действительно способна помочь, жизнь сведет их в нужное время.

– Спасибо, Паркс, – раздался грубый женский голос в трубке. Коллега с явным трудом давила из себя слова благодарности.

– Просто Шеннон, пожалуйста, – с нажимом отозвался тот. – Обращайтесь.

Он повесил трубку. Еще одна задача выполнена, еще один бонус в его копилку опустился с легким звоном.

В Реверипорте было два издательства, и ему довелось работать в лидирующем – маленький подарок судьбы, как пряник после кнута, который опустили на его спину в девять лет.

Но его здесь не любили. Нелюдимый, не отвечающий на рукопожатия и слишком требовательный к словам – он не мог не отталкивать.

Его коллеги никогда не скучали – они смотрели футбольные матчи, ездили за город на гольф-кары и наслаждались караоке, пропуская коктейли, пока юнцы вроде Шеннона Паркса пытались выслужиться перед директором, искали новые проекты и корпели вечерами над новыми статьями за разогретой в микроволновке трехдневной лазаньей.

Его портфолио медленно пополнялось, один клиент сменял другого, а месяцы бежали как стрелки настенных часов, крутились, жалобно скрипя и умоляя парня начать писать собственную историю. Вот только подходящих слов для нее он подобрать не мог, не знал, как поведать, да и не понимал, нужно ли – прошлую историю ведь не оценили.

Он стал называть свою жизнь «рутинным домиком»: только работа, бумажный стаканчик латте в конце дня, ночные прогулки после обжигающего душа, выкуренная в тайне от всех сигарета, попытки сложить буквы в нужные слова, нечаянные прикосновения, смех Камерона. Мрачные силуэты не-мечтателей стали чаще наполнять улицы – в остальном ничего не менялось. Жизнь перестала быть жизнью, стала привычкой и отработанным набором ходов.

Секретарь опустила стопку документов на стол Шеннона, вернув его в реальность мягким тычком в плечо, – его просьбу не прикасаться к нему все сотрудники издательства упорно игнорировали. Он вздрогнул, поднял на нее затянутый пеленой взгляд, отрывисто кивнул и отвернулся. Голова заболела вновь, расплывчатыми картинками заплясали перед глазами видения, которые он пытался забыть: темноволосая девушка, добившаяся успеха, ее гордость, смешанная с надменностью, поток клиентов, который внезапно иссяк, крик в подушку и приставы, забирающие имущество в счет погашения долгов, банкротство и падение вниз, в ту самую нищету, из которой она долгие годы выбиралась.

Шеннон зажмурился, стараясь не смотреть секретарше вслед, чтобы не крикнуть ей в спину: «Остановись, не рвись туда, откуда свалишься с громким треском!».

Никто не видел людей, как он. Остальные видели очки или покрытые рубцами щеки, веснушки или длинные ресницы, брюки с заглаженными стрелками или ботинки, припорошенные дорожной пылью. Он же видел, как мечта становится палитрой, обрамляющей лицо каждого, в ком еще живет, а после – непременным разрушением.

И он этим не гордился. Он страшился своего одинокого безумия все так же, как страшился его в девять лет.