Герой туманной долины

– Мне не показалось? – горячо зашептал Камерон почти в самую трубку. – Это что, девчонка?

Шеннон оттолкнул его, выпутываясь из цепких пальцев, которые хватали его за футболку, игнорируя липнущее к нему пурпурное свечение, исходящее от силуэта друга. Голова привычно закружилась, но чужая мечта сегодня не стала так уж сильно давить на него своим весом.

– Да-да, верно, – щебетала девушка. – Это вы, мистер Паркс?

– Просто Шеннон, пожалуйста, – поправил он, морщась и усмехаясь одновременно. – Я ознакомился с запросом. Мне стоит обсудить с вами больше деталей. Я понял, что мне не хватает материала. Вернее, хватает, но… – он замолчал, зло посмотрев на крутящегося вокруг Камерона, – но для нужной вам правдивой статьи изложенного Челси Оллфорд будет недостаточно.

– О, вы хотите, чтобы я организовала встречу с Челси? – с нотками разочарования уточнила Герда-Делла.

Шеннон тяжело сглотнул.

– Нет, я хочу, чтобы вы организовали нашу с вами встречу, – поправил он, надеясь, что его слова не прозвучат неоднозначно.

Молчание Герды-Деллы затянулось. Камерон присел на край стола, ногой отбивая ритм и выжидающе глядя на друга.

– Завтра будет репетиция в театре, – коротко отозвалась она наконец. – В полдень я должна закончить.

– Я подойду, – так же лаконично ответил Шеннон, улыбаясь носкам своих ботинок.

– Спасибо, что согласились, мистер Паркс. – Голос Герды-Деллы потеплел, и парню показалось, что он вновь увидел ее улыбку. – Для меня, честно говоря, ваш ответ куда важнее, чем для Челси.

– Вы предвзяты?

– Это театр, – звонко рассмеялась девушка. – Я всегда буду предвзята.

Она попрощалась быстрым «до встречи», Шеннон сбросил звонок и поджал губы, зная, что его довольное выражение лица Камерон истолкует на свой манер.

– Человек живет страстями… – пафосно пропел тот, подтвердив догадку друга, который с плохо наигранным раздражением сложил руки на груди.

Камерон же только расхохотался, схватил из вазы яблоко и кинул Шеннону, который, поймав его, зажал в поднятой руке.

– Свидание?

– Деловая встреча, – парировал юноша, бросая яблоко другу. Камерон схватил его и недоверчиво прищурился.

– Все мы так говорим.

Яблоко полетело обратно к Шеннону, тот вновь его перехватил.

– Не суди по себе.

Старая детская игра, которая не забылась и сейчас.

– Когда вернешься, расскажешь мне, как прошло, понял?

– И не подумаю, – отмахнулся Шеннон, возвращаясь к столу и собирая с него бумаги. – Чего нагрянул?

– Чтобы стать твоей совестью. Ты помнишь, что обещал написать статью о моей мазне?

– Не напишу, пока не перестанешь называть ее мазней, – покачал он головой. – У тебя краска на щеке.

– Мазня не заслуживает называться искусством, дорогой мой, – невесело рассмеялся Камерон, кончиками пальцев выуживая из кармана потертого комбинезона электронную сигарету, такую же ярко-желтую, как уже забрызганная разноцветными каплями футболка.

– Эй, – Шеннон отложил бумаги и развернулся к другу, который выпускал клубы дыма, игнорируя его недовольный взгляд, – если бы ты и вправду считал свои картины мазней, то давно перестал бы рисовать и не просил меня рассказать о них людям.

– Так же, как ты однажды перестал писать? – Камерон вскинул светлую бровь, не подавая вида, что смутился, когда Шеннон еле заметно вздрогнул. – Когда мы были совсем зелеными, ты обещал, что я стану твоим литературным агентом, – продолжал он с наигранной обидой, пытаясь сгладить угол, на который сам же натолкнул Шеннона – прозаика, в один день переставшего писать.

– Вспомни обложку.

– Обложка была хороша, да… – мечтательно протянул Камерон. – Вот бы еще одну нарисовать.

– Я выбил тебе место в недельном выпуске, – похолодевшим тоном проговорил Шеннон. – Показал твои картины девчонкам из отдела, им понравились. Говорят, чувствуется стремление к воскрешению значимости женской проблематики.

– Ты показал мою мазню девицам, которые возомнили себя феминистками, потому что почитали на досуге «Рассказ служанки»?

– Во-первых, они не феминистки. Во-вторых, ты сам-то его читал? – Шеннон скривился и отвернулся, вернувшись к бумагам.

– Сериал смотрел, – отмахнулся Камерон. – Суть ведь одна!

– Парень! – от негодования всплеснул руками Шеннон. – Недельный выпуск!

– Да понял я, понял! Спасибо. Нет, правда спасибо, – уже мягче отозвался Камерон в ответ на тихое хмыканье друга. – Если не подаю виду, не значит, что для меня это не важно.

Шеннон не ответил, зная, что эта рыжеволосая бестия с пурпурной аурой – присущей властной и импульсивной мечте – уйдет через минуту, когда дешевый мобильник в его кармане начнет сотрясаться от будильника, возвещая об окончании перерыва. Тогда его хозяин вернется к залитому маслом холсту.

Шеннон солгал. Картины Камерона не произвели фурор, а место на семнадцатой странице, до которой редко кто добирался, он вымаливал почти полтора месяца, уверяя, что журналу стоит больше внимания уделять искусству и самоопределению, к которому то подталкивает. Он солгал, потому что считал себя хорошим другом и верил: однажды они с этим заляпанным краской парнем смогут найти тех, кто взглянет на их «мазню» как на нечто, что отзывается в сердце и метко бьет в самую душу.

Запрос Челси Оллфорд дрожал в трясущихся руках Шеннона, пока он мысленно просил у Камерона прощения – с его статьей придется подождать, потому что впервые в жизни окруживший его туман разбивали ярко-оранжевые лучи, исходившие от девушки, которая носила вельвет и звонко смеялась.

Он улыбнулся. Завтра в полдень.

Шеннон опустился в обитое бордовым велюром кресло, откидываясь на показавшуюся слишком прямой спинку. Он пришел раньше, чем нужно, ступил в полутьму зала, где стал единственным зрителем, и поднялся наверх, туда, где тень скроет его наполнившийся надеждой взгляд, – его не покидали искорки нелепого детского волнения.

Актер, сжимавший в руках меч, читал отрывок текста, уверенной поступью расхаживая по сцене, то возводя руки к небу, то обращаясь к пустому зрительному залу, изредка срываясь на воодушевляющий крик, сменяющийся хриплым, тихим шепотом, от которого по коже бежали мурашки.

Шеннон улыбнулся и подался вперед. Актер читал «Улисса» Теннисона, но вовсе не так, как читают в поэтических кружках – так, как можно читать только на сцене, только в мелькающей за спиной алой мантии. Такая же алая аура его мечты – аура страсти и полярностей, жаркой любви и внутреннего опаляющего огня – огибала волевой подбородок и проникала наружу через поры кожи.

– Пожалуйста, Гай, давай еще раз. Мне не хватает, я не верю, – всплеснула руками девушка, выскочившая на сцену из тени закулисья. – Постарайся не играть – проживать. Больше настоящего духа! Позволь ему тебя вести! Хотя кто я такая, чтобы тебя судить, – словно бы опомнилась она.

– Нет проблем, мисс Хармон, – засмеялся актер, прокрутив в руке меч, откинув с лица длинную темную прямую челку. – Еще раз – так еще раз.

Шеннон улыбнулся шире.

Повязанный на ее шее шелковый шарф – того же цвета, что и вельветовые брюки, – развевался, когда девушка бегала между декорациями, поправляя их; когда вскидывала руку с поднятым вверх большим пальцем и ободряюще улыбалась актеру в алом плаще; когда ныряла за театральный занавес, стискивая в пальцах блокнот, по страницам которого вела ручкой.

– Я знаю, ты отмечаешь правки, Герда-Делла, – прошептал Шеннон, наблюдая, как скрывается за кулисами желто-оранжевое свечение.

Он вдруг спросил того, спрятавшегося глубоко внутри парня, почему чувствует себя таким окрыленным сейчас, сидя в темном зале, а пришедший в голову ответ смутил и напугал, сдавив ребра.

Начавшее подниматься волнение заглушил тот самый актер, что спрятал меч в кожаные ножны на поясе и вдруг заговорил совсем иначе, по-настоящему, живо.

Шеннон сел на край сиденья, всматриваясь в озаренное силой и верой лицо.