Счастливчик Джим

– О, Джеймс, вы неисправимы, – сказала она. – Интересно, что вы еще придумаете? Разумеется, мы не можем удрать. Что скажут Уэлчи? Не успел появиться их гениальный сынок, как нас и след простыл? Да вы завтра же получите уведомление, что через неделю университет уже не будет нуждаться в ваших услугах.

– Боюсь, вы правы. Но я бы, кажется, все отдал сейчас за три пинты пива. Вчера вечером по дороге сюда я пропустил одну, и с тех пор – ничего.

– Что ж, это только на пользу вашему карману. – Маргарет снова расхохоталась. – В мадригалах вы были просто неподражаемы. Превзошли самого себя.

– Не напоминайте мне, прошу вас.

– Это удалось вам даже лучше, чем роль ануйевского хулигана, хотя ваше произношение сделало ее поистине зловещей. Как это? «La rigolade – c'est autre chose»?[4] Очень впечатляюще, я бы сказала.

Диксон тихонько застонал, не разжимая губ.

– Перестаньте. Это невыносимо. Почему они не могли взять какую-нибудь английскую пьесу? Ладно, ладно, я понимаю. Можете не объяснять мне. Послушайте, а что будет дальше?

– По-моему, флажолеты.

– Ну, это, во всяком случае, меня не касается. Не уметь играть на флажолете – еще не позор. В конце концов я не принадлежу к числу избранных натур. Но скажите, правда, это ужасно, Маргарет? Правда, это ужасно и чудовищно? А сколько этих проклятых дудок будет гнусавить зараз?

Она опять рассмеялась и окинула быстрым взглядом комнату – безошибочный признак, что ей весело.

– Точное количество мне неизвестно.

Диксон тоже рассмеялся, стараясь отогнать от себя мысль о пиве. Что верно, то верно – в его кошельке оставалось теперь всего три фунта стерлингов, и на них надо было протянуть до следующего жалованья – еще девять дней. Правда, на счету в банке у него лежало 28 фунтов, но это были сбережения на случай, если его уволят.

– Хорошенькая девушка эта Кристина или как там ее, – сказала Маргарет.

– Да, пожалуй.

– Великолепно сложена, верно?

– Да.

– Большая редкость – такая красивая фигура в сочетании с хорошеньким личиком.

– Да, конечно. – Диксон напряженно готовился к неизбежной шпильке.

– Зря только она держится так натянуто. – Секунду Маргарет колебалась, затем решила, что это следует растолковать более основательно. – Смешно, когда молоденькая девушка разыгрывает из себя великосветскую даму. Да еще такую чопорную.

Диксон, который сам уже пришел к такому же заключению, почувствовал вдруг, что в устах Маргарет оно ему неприятно.

– Ну, не знаю, – сказал он. – Рано еще об этом судить.

В ответ зазвенели серебряные бубенчики.

– Конечно, разве вы можете устоять перед смазливым личиком! Впрочем, и я всегда говорю, что хорошенькая мордашка может искупить все грехи.

По мнению Диксона, это была истина – глубокая и неоспоримая. Однако заявить это вслух он побоялся и молчал, не зная, что сказать. Они настороженно взглянули друг на друга, словно каждый опасался услышать что-нибудь обидное для себя. Наконец Диксон пробормотал:

– В ней есть что-то такое… Мне кажется, они с Бертраном одного поля ягода.

Маргарет улыбнулась насмешливо и презрительно.

– Да, я бы сказала, что у них очень много общего.

– Пожалуй.

Служанка уже собирала посуду, и гости прохаживались по залу. Очевидно, надвигалось продолжение программы. Бертран и его приятельница куда-то исчезли

– вероятно, отправились распаковывать чемоданы. Уэлч поманил к себе Диксона, и тому пришлось покинуть Маргарет, чтобы помочь расставить стулья.

– Какова теперь наша программа, профессор? – спросил Диксон.

После неестественного возбуждения последних часов лицо Уэлча снова приобрело свое обычное уныло-отсутствующее выражение. Он рассеянно поглядел на Диксона.

– Две-три инструментальные вещицы.

– Очень интересно! А что пойдет первым номером? Уэлч задумался, положив плоские, как доска, ладони на спинку нелепо низкого кресла, похожего на пуфик, к которому зачем-то приделали спинку. Мало-помалу выяснилось, что местный композитор и скрипач-любитель собираются попробовать свои силы в скрипичной сонате, вышедшей из-под пера какого-то нудного немца, после чего неизвестное число флажолетов должно исполнить соответствующий опус, а затем Джонс, быть может, извлечет мелодию из своего гобоя. Диксон кивал головой с довольным видом.

Он вернулся к Маргарет, которая болтала с Кэрол Голдсмит. Эту сорокалетнюю женщину, худую, с длинными прямыми каштановыми волосами, Диксон считал своей союзницей, хотя порой его несколько угнетал ее возраст.

– Привет, Джим, как самочувствие? – спросила его Кэрол. У нее был чистый и звонкий, почти неестественно звонкий голос.

– Скверно. Не меньше часа нам придется слушать пиликание и бренчание.

– Да, что скверно, то скверно, ничего не скажешь. Зачем мы вообще сюда явились? Впрочем, зачем вы явились, Джим, это я еще понимаю, а бедняжка Маргарет живет здесь. А вот какого черта я сюда притащилась, хотелось бы мне знать!

– Как преданная жена – чтобы поддержать супруга, – сказала Маргарет.

– Вероятно, вы правы. Ну, а он зачем пришел? Здесь даже нечего выпить.

– Да, Джеймс это уже отметил.

– Едва ли стоило являться сюда только для того, чтобы познакомиться с великим живописцем, – сказал Диксон. Ему хотелось повернуть беседу так, чтобы избавиться наконец от мерзкого ощущения, которое осталось у него после этой кэллегэно-лусморовской неразберихи.

Однако по какой-то непонятной ему причине слова его явно не имели успеха. Маргарет посмотрела на него, вздернув подбородок, словно собиралась упрекнуть его за бестактность. Впрочем, в глазах Маргарет любое ироническое замечание по чьему бы то ни было адресу было недопустимо, если он позволял его себе в присутствии третьего лица.

Кэрол прищурила глаза и пригладила свои прямые волосы.

– А почему, собственно, вы так говорите? – спросила она.

– Да ни почему, просто так, – растерянно сказал Диксон. – Мы чуть-чуть поцапались с ним сейчас, вот и все. Я принял его приятельницу за кого-то другого, а он сразу ощетинился и, по-моему, зря. В общем, ничего страшного.

– Это очень на него похоже, – сказала Кэрол. – Ему всегда кажется, что его хотят обидеть. Что, впрочем, нередко бывает.

– Так вы давно знакомы с ним? – спросил Диксон. – Мне очень жаль, Кэрол, что так получилось. Вы с ним большие приятели?

– Нет, я бы не сказала. Видите ли, прошлым летом, когда вас здесь еще не было, мы – Сесил и я – встречались с ним довольно часто. Он порой бывает довольно занятным собеседником, хотя в том, что вы сказали насчет «великого живописца», есть доля правды. Временами это в самом деле раздражает. Вам ведь тоже приходилось уже встречаться с ним, Маргарет? Что вы о нем думаете?

– Я познакомилась с ним во время его последнего приезда сюда. Мне кажется, он не так уж плох, когда становится самим собой. Но в обществе он всегда позирует, непременно хочет произвести впечатление.

Громкий лающий смех заставил их обернуться. Бертран приближался к ним под руку с Голдсмитом. Смех еще дрожал во всех морщинках его лица, когда он обратился к Кэрол:

– А, вот вы где, красавица моя! Ну, как дела?

– Благодарю вас, неплохо, красавец мой. А как дела у вас – я уже вижу. Выбор несколько необычный для вас, сдается мне.

– Кто? Кристина? Это превосходная девушка, превосходная, каких мало.

– Да? Каковы же ваши планы? – улыбаясь, спросила Кэрол.

– Планы? Какие планы? Нет, нет! Никаких планов. Решительно никаких.

– Что-то непохоже на вас, старина, – мягко промурлыкал Голдсмит, чей громогласный тенор еще недавно так оглушал присутствующих.

– Сейчас, откровенно говоря, она меня порядком уязвила, – сказал Бертран и, соединив большой и указательный пальцы, сделал такой жест, словно колет кого-то иголкой.

– Как же это? – участливо спросил Голдсмит.

– Да, видите ли, несмотря на мою страстную любовь к такого рода развлечениям, – Бертран кивнул в сторону рояля, где скрипач-любитель при содействии местного композитора настраивал свою скрипку, – меня, как вы можете себе представить, не так-то легко было бы затащить сюда, хотя я и сердечно рад повидать вас всех. Однако мне была обещана встреча с неким Джулиусом Гор-Эрквартом, о котором вы, быть может, слышали.

4

Шутка – это другое дело (франц.).