Хроноагент

— Хорошо бы он пришелся на май, — говорю я.

— Нет, к маю не управимся, — возражает Федоров.

— А я не говорю о мае 42-го. Пусть это будет май 43-го, даже 45-го! Почему май? В мае расцветает природа, хочется жить и любить. Самое время кончать войну. Но все дело в том, что это будет последний день войны. И в этот последний день прозвучит последний выстрел, и будет солдат, который погибнет от этого выстрела. Он так и не узнает, что война кончилась.

Я запеваю песню “О конце войны”.

— А все же на запад идут и идут батальоны, и над похоронкой заходятся бабы в тылу…

Когда все угомонились и мы стали укладываться, я спросил Сергея:

— Где Ольга, ты не в курсе?

— В Озерках госпиталь стоит. Рукой подать.

— Это хорошо. Завтра вечером навещу.

С утра делаем два вылета. Первый — на прикрытие переднего края под Рославлем. Наши две эскадрильи разгоняют полк “Юнкерсов”. Я с первого захода сбиваю ведущего, Гена Шорохов — еще одного. Сергей с ведомым поджигают еще одну пару. Мидодашвили бьет пятого. Этого достаточно. Третья эскадрилья бьет уже удирающего противника. Второй заход нам делать уже не на кого. Прикрытие исчезает, едва мы разворачиваемся в их сторону.

Во втором вылете идем на северо-восток. Сопровождаем штурмовиков. Они идут обрабатывать колонны Гудериана, вклинившиеся в нашу оборону. Пока “колышки” работают, к ним дважды пытаются прорваться “мессеры”, но, потеряв троих, оставляют эту затею.

Вернувшись на аэродром, пытаюсь проанализировать увиденное. Ясно, что главный удар танковой группы на Ельню проваливается. Хотя Гудериан и врубился в нашу оборону километров на пятнадцать, но его клинья похожи сейчас на сигарету, брошенную в сугроб: снег топит и сама гаснет. И в лоб, и с флангов колонны “T-IV” расстреливают многочисленные противотанковые батареи. Рвы и минные поля заставляют командиров дивизий маневрировать, искать обходы. А обходы приводят, как правило, в огневые засады, где их встречают противотанковые дивизионы.

Они откатываются назад, посылают вперед пехоту, а тех встречают наши танки. Наши “Т-34” — всюду. Такого их количества я еще не видел. Они гуляют по тылам немцев. Отсекают танковые колонны Гудериана от баз снабжения. Атакуют с флангов, расчленяют их. Словом, нашла коса на камень. Здесь, на подступах к Ельне, приходит конец славе танкового стратега Третьего рейха Гейнца Гудериана.

Зато под Рославлем, где наносится вспомогательный удар, картина иная. Немцы уже взяли Воргу и Екимовичи. Еще один удар наносится через Шумячи. Участь Рославля решена. Его придется оставить. Но это не страшно, дальше немцам не пройти. Между Рославлем и Починком — сплошные рубежи обороны. Идеальные условия для борьбы с танками. Если Гудериан вздумает повернуть туда, там его добьют окончательно. Операция по окружению нашей смоленской группировки срывается.

Я иду в штаб докладывать о результатах вылета. Обращаю внимание, что в штабе сидит незнакомый мне младший лейтенант с эмблемами чекиста. Выслушав мой доклад, Жучков говорит:

— Собирайся. Тебя вызывают в особый отдел армии. Вот посыльный сидит, за тобой приехал.

— Зачем это?

— Не знаю, товарищ гвардии капитан, — отвечает посыльный. — Я получил приказ доставить вас в армейское отделение Смерша, а зачем, мне не объяснили.

— Наверное, это связано с твоей разведкой группы Гудериана, — предполагает Жучков.

— А при чем здесь Смерш?

Жучков пожимает плечами.

— Я пойду переоденусь, вы подождете? — спрашиваю я младшего лейтенанта.

— Конечно, конечно, — соглашается тот. Он явно робеет перед гвардейскими летчиками.

Узнав, куда я еду, Сергей мрачнеет.

— Что-то, друже, мне это не нравится.

— Мне самому не нравится. Только что они могут мне предъявить?

— Э! Был бы человек, а статья у них найдется!

— Брось. Сейчас война идет. Им не до этого.

— То-то и оно, что война. Под военное время они что угодно приписать могут.

— Не думаю. Скорее всего я им нужен как свидетель по какому-нибудь делу.

— Это по какому же?

— Пути ЧК неисповедимы.

— Вот-вот! Комиссар знает?

— Нет. Он на задании, а Лосев — в штабе дивизии.

— Езжай, а я, как Федоров прилетит, подойду к нему.

Мы с младшим лейтенантом садимся на мотоцикл и едем в Починок, где расположен штаб армии. То, что посыльный приехал за мной один и преспокойно едет, имея меня на заднем сиденье мотоцикла, окончательно убеждает меня, что ничего серьезного в Смерше меня не ожидает.

Особый отдел армии расположился на окраине города в двухэтажном кирпичном доме. Мы с младшим лейтенантом проходим по коридору первого этажа и останавливаемся перед одним из кабинетов. Заходим в “предбанник”. Там сидят три солдата и старшина. Посыльный говорит мне:

— Вы раздевайтесь, товарищ гвардии капитан, у нас тут жарко, а я пока доложу.

Я вешаю куртку на гвоздь. Младший лейтенант проходит в кабинет, через минуту возвращается и показывает мне на открытую дверь:

— Проходите.

В кабинете за столом сидит лейтенант. Жгучий брюнет. Вьющиеся волосы, высокий лоб, густые брови, полные губы, томный взгляд. Одним словом, красавец-мужчина. Ни дать ни взять эстрадная звезда. Я представляюсь:

— Гвардии капитан Злобин.

Лейтенант не обращает на меня внимания и возмущенно кричит:

— Птицын! Почему он при оружии?

— Вы же не говорили…

— А вы на что? Порядка не знаете? Обезоружить! Быстро!

— Какого черта… — начинаю я, хватаясь за кобуру. Сзади меня хватают крепкие руки. Мою правую умело блокируют, расстегивают кобуру и извлекают “ТТ”.

— Ордена! — кричит лейтенант.

Старшина протягивает было руку к моей груди. Видимо, в моем взгляде он читает нечто такое, что заставляет его поспешно отдернуть руку и сделать шаг назад.

— Ладно, успеется, — говорит лейтенант и указывает на табурет.

Меня усаживают. Лейтенант кивает, все выходят и закрывают дверь.

— В чем дело, лейтенант? — спрашиваю я.

Тот не отвечает, листает какую-то папку. Минуты три он как бы игнорирует мое присутствие. Ясно. Хочет поиграть на нервах. Не на того напал. Достаю папиросы и закуриваю.

— Объясните, лейтенант, в чем дело? — повторяю я.

Лейтенант захлопывает папку и, улыбаясь, смотрит на меня.

— Объяснять будете вы, Злобин. А вот курить я вам не разрешал.

— А я не имею привычки спрашивать разрешения у младшего по званию.

— Ничего, это дело наживное. А сейчас рассказывайте.

— С чего начать? Со школьной скамьи, с училища, с Карельского фронта или с 22 июня?

— Не валяйте ваньку, Злобин! Говорите по существу. Рассказывайте все о своей подрывной деятельности, — он похлопывает рукой по папке. — И учтите, мы знаем про вас все.

Интересно, что он может такого знать? Взять сейчас и сказать ему всю правду! Сразу его кондратий хватит или он сначала поорет?

— Тогда зачем мне рассказывать, если вы все и так знаете?

— Вы, Злобин, плохо разбираетесь в наших законах и плохо представляете себе функции НКВД. Наша задача — не только и не столько разоблачить и покарать преступника, сколько дать ему возможность исправиться и облегчить свою участь. Я даю вам такую возможность, а вы не цените.

Правильно, не ценю. Интересно все-таки, проходят годы и десятилетия, а тактика у этого сословия не меняется. Они все время ищут дураков, которые клюнут на эту удочку, испугаются и начнут оговаривать себя и других. Ведь именно последнее понимается этими “слугами закона” под “помощью следствию”. И ведь что самое страшное, они таких дураков находят, иначе они давно бы отказались от этого метода.

— Вы правы, лейтенант. Я действительно не могу оценить всего гуманизма вашего предложения. Не могу по той простой причине, что не припомню за собой ничего такого, что можно было бы расценить как подрывную деятельность.

— Вот как?

— Да, так.

— Это ваше последнее слово?

— В данный момент да.

— Зря вы так, Злобин, зря, — сокрушенно качает головой лейтенант. — Я хотел как лучше. Значит, вы предпочитаете, чтобы я задавал вам вопросы?