Хроноагент

Комиссар ошарашивает нас еще одной новостью. Наши войска оставили Минский укрепрайон и отходят на Борисов. В Минске уже немцы. Умом понимаем, что командование поступает правильно: нет смысла нести тяжелые потери в уличных боях, рискуя оставить в окружении несколько дивизий. Но внутри все кипит. Хотя… Как я помню, в той истории Минск был оставлен уже к началу июля, а сейчас — начало августа.

Еще через два часа из штаба дивизии приходит приказ: подготовить полк к перелету. Оставить бензина и боеприпасов на одну заправку, остальное вывезти в Кличев.

Нас снова поднимают на сопровождение штурмовиков. На этот раз они обрабатывают наступающие танковые колонны буквально в двадцати километрах от Елизова. Вернувшись, заправляемся и помогаем грузить в машины полковое имущество. Жучков выдает нам новые карты, на которых обозначен наш аэродром. Копысь.

Время идет, а команды на перелет все нет и нет. Осталась только одна машина, которая должна забрать связистов и охрану. Лосев нервно ходит вокруг штабной рации, возле которой сидит Жучков. Он оперся подбородком о кулаки и меланхолически слушает близкую уже канонаду. “Каждый рвет там, где ему удобнее” — вспоминается фраза из анекдота. В это время звучит зуммер вызова. Жучков хватает наушники и протягивает вторую пару и микрофон командиру. Лосев слушает и на глазах бледнеет.

— Товарищ третий! У меня все горючее то, что в баках. Они же потом не дотянут до точки, будут садиться на вынужденную в поле, в лес падать! Я полк угроблю…

Жучков трогает его за рукав и что-то показывает на карте, Лосев отмахивается и снова слушает рацию.

— Есть выполнить задание, — упавшим голосом отвечает он и поворачивается к нам.

Он обводит нас тяжелым взглядом и какое-то время обдумывает поставленную ему тяжелую задачу, не зная, какое решение принять.

— Третья и четвертая эскадрильи! В квадрате 9Е отразить налет пятидесяти “Юнкерсов” на Могилев. Эскадрильи поведу я. В качестве запасного аэродрома используем Белыничи, потому как после боя бензина до Копыси не хватит. Первой и второй, после нас — взлет, курс на Копысь. Поведет майор Жучков.

— Командир, — тихо говорит Жучков, — приказ был — поднять на перехват весь полк.

— Кто полком командует, я или они? Была задача — отразить налет, а какими силами его отражать, мне виднее. Неужели два десятка “сохатых” не разгонят полсотни “Юнкерсов”? А если потом не сможем никуда долететь, так хоть половина полка останется в строю.

— Вот потому-то, — говорит комиссар тоном, не допускающим возражений, — третью и четвертую поведу я, а ты останешься с полком. Там ты будешь нужнее.

— А если вы упустите “Юнкерсов”, что тогда?

— А тогда тебе что сову об пень, что пнем об сову. Но ты же сам сейчас сказал: неужто двадцать “сохатых” не разгонят полсотни “Юнкерсов”? Разгоним, мужики?

— Разгоним!

— Все! Не спорь, будь другом. Задача ясна? По машинам!

Как бы ставя точку в этом споре, открывают огонь гаубицы. Под их басовитое рычание взлетают две эскадрильи. Мы провожаем их в тягостном молчании. Неизвестно, кого из товарищей мы больше не увидим.

К нам подходит командир дивизиона.

— А вы что, остаетесь? Смотрите, немецкие танки уже в четырех километрах, и их сдерживает только пехота. Ни танков, ни противотанковой артиллерии здесь нет. Скоро мне придется орудия на прямую наводку ставить.

— Не беспокойтесь, майор, — отвечает Лосев. — Сейчас и мы улетим.

— Давайте, мужики, от греха подальше. Не к лицу летчикам на земле погибать.

Взлетаем мы через десять минут.

Аэродром под Копысью расположен на окраине поселка. Эскадрильи расквартированы по хатам, но нас это не радует. Нам не до этого. Обе эскадрильи собираются в хате, где расположен штаб полка, и ждут известий о своих товарищах. Томительно тянется время. Невзирая на распахнутые окна, в хате не продохнуть от табачного дыма. Все смолят непрерывно. Никто ничего не говорит.

Не знаю, как другие, а мне было бы гораздо легче, если бы я сейчас сам вел бой с “Юнкерсами” и “Мессершмитами” или, дотягивая машину на последних каплях бензина, высматривал место для вынужденной посадки. Это все легче, чем сидеть, ждать известий и знать, что ничем не можешь помочь.

Наконец звучит сигнал. Лосев быстро хватает микрофон и наушники. Лицо его то проясняется, то снова мрачнеет. Положив микрофон, он прикуривает новую папиросу.

— Они сели в Белыничах, сели, но не все. Семеро не дотянули, — и немного помолчав, добавляет, обращаясь к Жучкову: — Отметь: задание выполнено.

В угрюмом молчании мы расходимся по хатам. Утром узнаем, что трое из семи погибли. Трудно в потемках угадать, какое оно, выбранное тобой для посадки место: ровное оно, как стол, или там, впереди, тебя ждет небольшой овражек…

Вскоре прибывает техсостав, и мы начинаем готовиться к боевой работе. Основная наша задача — прикрытие Орши и Смоленска. Вторая задача — сопровождение санитарных “Ли-2” с ранеными. Отряд этих “Ли-2” базируется также на нашем аэродроме. Это наводит на мысль, что Ольга где-то рядом.

На задания пока летаем редко, не чаще двух раз в день. Как правило, в составе двух эскадрилий отражаем попытки немцев прорваться на Смоленск или Оршу. В этих боях мы с Сергеем сбиваем по “Юнкерсу”. Часто летаем на разведку. В каждой эскадрилье уже появились звенья, зарекомендовавшие себя хорошими разведчиками. В нашей — это мы с Сергеем. В одном из таких разведывательных полетов мы с ним обнаруживаем, что под недавно взятыми Белыничами немцы интенсивно расширяют аэродром и строят рядом новый. Это настораживает командование, и теперь не проходит и дня, чтобы на Белыничи не сходила хотя бы одна пара.

Наконец получаю письмо от Ольги. Радостная весть: их госпиталь разместился в пяти километрах от нас, в селе на берегу Днепра. Летаем мы сейчас мало, можно бы и сходить к ней, но Ольга пишет, что они опять в прежнем режиме: с обеда за полночь — операции, с утра отсыпаются. Решаю отложить встречу до лучших времен.

Меня настораживает, что в воздухе мы почти не встречаем истребителей противника. Неужели хваленые “Нибелунги” отступились от нас? Что-то не верится.

Как потом оказалось, “Нибелунги” в это время перегруппировывались, перелетали на новые аэродромы, поближе к нам. Но то, что уже несколько дней подряд мы с ними не встречались, несколько расхолодило нас, и я чуть не поплатился за это.

Возвращаясь с очередного задания, по команде Волкова я, как обычно, ушел вместе с Сергеем на высоту. Пока эскадрилья садится, я делаю круг, осматривая окрестности. Вроде бы никого нет. Завершаю патрулирование и иду на посадку. Только успеваю выпустить шасси, как слышу тревожный голос Жучкова: “Двадцать седьмой! “Мессер” в хвосте!” И тут же чувствую, как “Як” вздрагивает от попаданий, что-то с силой бьет по левой руке.

Если бы меня потом спросили, какой маневр, какую фигуру высшего пилотажа я выполнил, уходя из-под огня, я бы не смог ответить. Руки и ноги сделали что-то такое, единственно верное, сами собой. Совсем близкая земля сначала вздыбилась, потом оказалась прямо под кабиной, вот-вот фонарем зацеплю, потом перед глазами ничего, кроме неба, и вот в прицеле — “мессер”, крупным планом. Не целясь, жму на гашетку. Есть! “Мессер” взмывает вверх, словно ища там спасения, переворачивается и врезается в землю.

А я разворачиваюсь и оглядываюсь — должен быть еще один. Вот он! Они с Сергеем идут друг на друга в лоб. Убираю шасси и намереваюсь атаковать “мессера” на выходе из лобовой атаки. Делаю резкое движение левой рукой, и меня буквально скрючивает от боли. Я ранен. Левый рукав комбеза потемнел от крови.

А Сергей, разойдясь с “мессером” на лобовой, делает петлю. Немец делает такой же маневр, но у Сергея петля круче, и “мессер” оказывается у него в прицеле. Гремит пушка “Яка”, и “Мессершмит”, как бы завершая свою “фигуру”, врезается в землю.

На стоянке я не могу вылезти из кабины, настолько ослабел. Крошкин буквально вытаскивает меня, ухватив под мышки. Осмотрев и обработав рану, врач выносит решение: