Хроноагент

— Спасибо, сестра.

На подносе — салат из редьки и моркови, бифштекс с луком и зеленью, яичница из трех яиц, посыпанная зеленым луком, овсяная каша, крупные ломти еще теплого белого хлеба, бисквиты и большая кружка молока.

“Неплохой аппетит бывает у Адо Тукана перед полетом!” — отмечаю я про себя и усаживаюсь за стол.

— Минут через пятнадцать пригласите Ело Бикара, сестра.

— Хорошо, брат.

Завтракаю я с аппетитом Адо Тукана. Впрочем, все, не исключая и овсянки, было очень хорошо и весьма вкусно приготовлено.

“Это вам не из синтезатора!” — думаю я и мысленно улыбаюсь в “диафрагму”, зная, что за мной неотрывно наблюдают друзья. Впрочем, это ведь только у меня из синтезатора выходит редиска со вкусом клюквы и клюква с ароматом огурцов и вкусом персика. Даже Андрей превзошел уже меня в искусстве владения синтезатором и однажды угостил меня прекрасным шашлыком, а для Катрин “творил” каждое утро такие необычайно красивые цветы, что мы с Леной только дивились его фантазии.

Когда я допиваю молоко, входит Ело Бикар, высокий брюнет в кремовом комбинезоне.

— Привет, Адо!

— Здравствуй, Ело! — Я ставлю на стол кружку, и мы обнимаемся.

— Я помешал тебе? — спрашивает Ело, указывая на кружку.

— А, ерунда, — отвечаю я, залпом допивая молоко.

Я подхожу к окну. Оно выходит на летное поле. Метрах в трехстах разлаписто стоит ярко-желтый самолет, вокруг него копошатся люди.

— Вот он, наш “птенчик”, даже цвет подобающий.

— Ну, цвет по необходимости.

— Что за необходимость?

— Будто не знаешь! Чтобы легче было найти обломки в случае чего.

— А в случае чего?

— Не притворяйся, Адо. Ты же знаешь. В случае катастрофы.

— Ело, ты не хуже меня знаешь, на каких скоростях ходит наша птичка! Ты что, серьезно считаешь, что можно будет что-то найти, если она со скоростью тысяча двести — тысяча пятьсот метров в секунду соприкоснется с землей? А как славно полыхнут тонны топлива! Да еще и активатор. Там будет что искать?

— Ты, пожалуй, прав. В этом случае найти что-либо будет затруднительно.

— Да просто невозможно! — прерываю я его, а перед глазами встает картина моего огненного пике над Рославлем. — Кстати, Ело, а ваши спецы не задавались вопросом: как в таких случаях поведет себя активатор? Что будет, если такая машина на полной скорости ухнет, например, на нефтехранилище или химсклад? Или на лес? Или в воду? При такой энергии и температуре взрыва не сработает ли он в роли запала для какой-нибудь реакции?

— Насколько мне известно, такие вопросы специально не прорабатывались. А это действительно интересно, но… Слушай, Адо, а что это ты вдруг об этом заговорил? Ты что, думаешь…

— Договаривай, — подбадриваю я своего товарища, — ты хотел сказать, что я предчувствую катастрофу в одном из ближайших полетов?

— Ну да… — тянет Ело.

— Ело! Я был бы никуда не годным летчиком-испытателем, если бы у меня появлялись такие предчувствия. Даже если бы они и промелькнули, я бы не стал делиться ими ни с кем, я просто стал бы искать, что их вызвало. Напротив, я гарантирую тебе, что эту машину я благополучно доведу до конца. То есть выполню всю программу испытаний вашего КБ. Может быть, не без осложнений, так редко бывает, но и без крайних исходов.

— Тогда зачем все эти разговоры? — спрашивает Ело, отпив глоток кофе.

— И такие вопросы задает мне создатель машины! Она что, останется в единственном экземпляре и летать на ней буду только я? Правильно, нет. Как я понимаю, это многоцелевая боевая машина. Значит, ее ждет серийное производство на заводе. Десятки, а потом сотни таких машин появятся в строевых частях. А там и наземное обслуживание без участия научных светил, как у нас, да и у летчиков квалификация далеко не у всех как у ведущих испытателей. Летные происшествия неизбежны… Ну, ты знаешь статистику. Не исключено, что некоторые будут с такими исходами, о которых я говорил. Это в мирное время. Но ведь машина военная. Поверь, я не знаю ни одного самолета, который нельзя было бы сбить, каким бы выдающимся он ни был. Полагаю, ты понял, о чем я говорю?

— Понял, Адо, — отвечает Ело, делая запись в электронный блокнот. — Этот вопрос действительно заслуживает внимательного изучения.

— Ело, как ты думаешь, ваша машина полностью соответствует ТЗ?

— Ну, сегодняшний полет многое должен показать. А потом именно ты и должен ответить на этот вопрос.

— Почему вы, конструкторы, не всегда до конца знаете возможности своего творения?

— А ты знаешь? — ехидно спрашивает Ело.

— Чувствую. Я чувствую, что он, — я киваю в сторону самолета, — еще не показал до конца своих возможностей. Я чувствую, что вы, сами того не ведая, создали нечто такое, чему суждена долгая и счастливая жизнь. Я имею в виду не эту машину конкретно, а целое поколение, которое последует за ней. Это как первый реактивный самолет — революция в авиации.

— Ты имеешь в виду активатор?

— Нет, это только ступенька. Я имею в виду саму машину, пусть даже без активатора.

— Ну, ты даешь! Что же ты в ней разглядел такого особенного?

— Форма. Почему она такая? — Я обрисовываю пальцами в воздухе контур сечения фюзеляжа машины.

— А, ты это имеешь в виду? Продувка разных вариантов сечений показала, что такое сечение больше всего подходит к этим скоростям…

— А почему?

— Над этим мы пока не задумывались.

— То есть вы нашли форму эмпирически. А я-то думал… Значит, вы до конца сами не знаете, что вы нашли.

— А ты знаешь?

— Чувствую.

— Чувствую! Не слишком ли много ты берешь на себя, Адо? Весь коллектив КБ не знает, что он создал, а в этом коллективе есть весьма талантливые ученые, и вот они не знают. А Адо Тукан, видите ли, чувствует!

Я останавливаю поток красноречия, положив руку на плечо Ело, и смотрю ему в глаза.

— Мы — летчики! — говорю я твердо и внушительно. — Мы пилотируем машину в воздухе, мы ощущаем всеми фибрами, как она себя ведет, чего она хочет. Да, именно хочет! Машина живет в воздухе, в полете. Вы родили ее в чертежах, построили в цехах, ковырялись в ее нутре, когда она спала на земле. А я общаюсь с ней с живой. Почувствуй разницу!

— Почувствовал. Ты меня почти убедил. Значит, ты считаешь…

— Ничего я не считаю. Ело. Я чувствую. Сегодняшний полет многое покажет. — Я смотрю на часы. — Мне пора одеваться.

Пока я одеваюсь в летный костюм, Ело хранит сосредоточенное молчание. Под конец он спрашивает:

— Адо, а что, по-твоему, может показать этот полет?

Перед моим внутренним взором встает пожар завода и клубы ядовитого дыма, ползущего на город. Эту картину меняет “коридор выхода”, узкий донельзя.

— Что покажет, то покажет. Сделаю все, что смогу, это я обещаю, — говорю я и иду к выходу.

— Ты забыл гермошлем, — напоминает Ело.

— Захвати, — бросаю я через плечо.

У выхода нас поджидает пикап с двумя техниками, которые сопровождают баллон с активатором. На пикапе мы быстро подъезжаем к самолету. Я выслушиваю доклад старшего инженера, контролирую установку баллона с активатором, затем обхожу самолет, внимательно его осматривая. Глянув на рули высоты, я отмечаю, что триммеры установлены так, чтобы в случае потери управления задрать нос самолета вверх и погасить скорость.

“Так!” — говорю я про себя.

Мы еще раз обнимаемся с Ело, я хлопаю дружески по плечу старшего инженера и усаживаюсь в кабину. Запросив разрешение, запускаю двигатели и, как только они выходят на режим, ставлю триммеры в нейтральное положение. При этом замечаю удивление на лице старшего инженера. Он жестами показывает мне, что я сделал, полагая, что я ошибся. Успокаивающе машу ему рукой, давая понять, что все в порядке.

Двигатели набирают обороты, и я начинаю выруливать на взлетную полосу. Остановившись на старте, запрашиваю:

— Башня! Я — Гепард. Двигатели на режиме, все системы в норме. Разрешите взлет!

— Гепард! Я — Башня. Взлет разрешаю!

Добавляю обороты. Машина, сначала тяжело и лениво, трогается с места. Затем ее движение становится легким и стремительным. Носовая стойка шасси быстро отрывается от земли. Какое-то время основные шасси еще постукивают на стыках плит, но вот воздух подхватывает машину, и она легко идет на высоту. Я не ошибся, машина весьма “летучая”. Убираю шасси, убавляю закрылки и, добавив тягу, беру круче угол атаки. Меня слегка прижимает к спинке кресла, а через пару минут загорается табло “Скорость на режиме!”