Страница 4 из 12
На самом видном месте в домике висит портрет человека, о котором старый Чу говорит так:
— Это он прогнал из нашей страны японцев, которые убили моего сына. Это по его совету жизнь у нас стала светлой и старый Чу в праздничном халате отдыхает в своем новом доме…
Он заботливо поправляет приколотые к портрету цветы и старательно выговаривает единственное русское слово, которое знает:
— СТАЛИН!
МАЛЬЧИК С ОГНЕННОГО ПОЛЯ
Гора Четырех Драконов высится над равниной. Вернее, это не одна гора, а целые четыре скалистые гряды. В сумерки их верхушки кажутся разинутой драконьей пастью.
Взобравшись на горное плато, маленький Ким любит, лежа на животе, следить, как внезапно падает за гору раскрасневшееся за день солнце.
Отец говорил Киму, что там, за горой, есть маленькая норка, куда солнце забирается на ночь. А вместо себя солнце выпускает свою младшую сестру — луну, которая всегда бледна, потому что не видит дневного света.
Отец рассказывал:
Когда-то, очень-очень давно, Солнце и Луна вместе ходили по небу. Но вот гордое, яркое Солнце полюбило могучего богатыря — гору Пяктусан, что из-под самых облаков смотрится в быстрые воды реки Туманган. Солнце грело зеленые кудри лесов Пяктусана и улыбалось ему с высоты. Но Пяктусану полюбилась сестра Солнца — тихая, кроткая Луна, которая серебрит воды Тумангана легким, призрачным светом. Пяктусан зажигал для нее в рощах, зеленых, как стебли молодого риса, светлячков и приказывал лесным озерам отражать ее ласковое сиянье. Тогда разгневанное Солнце заперло кроткую сестру. И с тех пор они уже никогда не гуляют вместе по небу. Только когда засыпает Пяктусан, ревнивое Солнце выпускает на волю бледную сестру…
Гора Четырех Драконов была родным домом Кима. По ее ущельям, укромным полянкам круглый год бродила их семья хваденминов — людей огненных полей. У них не было постоянного жилья. Летом отец, мать, Ким и его три сестренки спали где-нибудь на куче сухих листьев под тенистым деревом. Они ели ягоды, грибы, ловили рыбу в быстрых горных ручьях, собирали съедобные ракушки и пахучие травы.
На зиму отец мастерил из сучьев шалаш, собирал большие плоские камни, нанесенные горными реками, и складывал из них, как из кирпичей, широкую печь — кан, — которая заменяла в шалаше пол. Всю зиму в кане поддерживался огонь, и семья никуда не выходила, отлеживаясь на теплом полу. Ели раз в день по нескольку штук сладкого картофеля — когуми — с огненного поля.
Каждую весну отец вместе с Кимом бродил по горе, выискивая новое местечко для своего огненного поля. Они выбирали небольшую, запрятанную далеко меж горных гряд полянку, выжигали на ней травы и кустарник, корчевали пни, потом рыхлили податливую, мягкую землю маленькой мотыгой и сажали сладкие картофелины, заботливо сбереженные матерью до весны. Летом они пололи свое необыкновенное поле, осенью засыпали его толстым слоем земли, чтобы когуми не замерз. Зимой они рылись на этом поле, как кроты, ежедневно собирая по нескольку десятков картофелин, чтобы наполнить пустой желудок.
Иногда в семье начиналось смятение. Отец хватал за руки старших дочерей, мать торопливо привязывала одеялом к спине младшую, и все прятались в одной из самых отдаленных пещер. В такие дни нельзя было зажигать огня, чтобы испечь когуми, и дети жадно грызли сырой, холодный картофель. Отец стоял у входа в пещеру, бледный, взволнованный, и ежеминутно повторял:
— Тише! Они найдут нас!
— От кого мы прячемся, абоди?[1] — осмелился однажды спросить Ким.
— От японских полицейских, сынок, — шепнул отец. — Если они увидят наше поле, они посадят меня в тюрьму, и вы все умрете с голоду…
— А разве нельзя сажать когуми? — боязливо спросил Ким.
И отец, прижимая к себе сына, тихо объяснил ему, что японцы запрещают выжигать травы и обрабатывать горные поля.
— А разве бывают другие поля? — изумлялся Ким, который ни разу в жизни не спускался в равнину.
Отец грустно улыбался и замолкал. Он сам родился здесь, на горе Четырех Драконов, и был внизу всего три-четыре раза. Сюда, в непроходимые горные чащи, много-много лет тому назад убежал с равнины молодой крестьянин, дед Кима. Он задолжал помещику за орошение арендуемого крохотного клочка земли и за семена, потому что в тот год была страшная засуха и он собрал меньше, чем посеял. Помещик прислал к нему в землянку полицейских, и они вытащили из сундука единственное сатиновое одеяло — приданое молодой жены, сняли с полки медную посуду и поймали двух старых куриц. Все это пошло в уплату долга помещику, но оставалось уплатить еще в десять раз больше, и полицейские предупредили:
— Если в день полнолуния ты не внесешь долг, мы посадим тебя в тюрьму…
Но дед Кима не стал дожидаться дня полнолуния. Той же ночью он завязал в цыновку чугун, мотыгу и мешочек утаенного от чужого глаза сладкого картофеля. Потом он взял за руку жену и ушел в горы.
Так делали тысячи разорившихся бедняков, так сделал и он, потому что впереди его ждала только сырая, грязная тюрьма.
Всю ночь дед Кима и его жена пробирались по узким горным тропинкам, до крови сбивая ноги об острые камни. А под утро в маленькой пещере, на постели из прошлогодних трав и мягкой хвои, родился отец Кима. Днем дед Кима облюбовал маленькую полянку и выжег на ней огненное поле. Так началась жизнь новой семьи хваденминов на горе Четырех Драконов.
Дед Кима прятался от людей и учил этому подрастающего сына. Он знал, что здесь, в горах, бродят такие же семьи бедняков с огненных полей, но он боялся с ними встречаться. Несколько раз в году он спускался в равнину, чтобы купить немного черной жидкой сои в обмен на связку сушеных грибов. Дед Кима, его сын и внук носили грубые одежды из дикой конопли, которая росла в горах. Эту суровую ткань день и ночь пряли женщины. Зимой хваденмины надевали на ноги лапти, сплетенные из камыша.
— Хваденмины — самые бедные люди на земле, — часто говорила мать Кима и вздыхала, гладя потрескавшимися от постоянного прядения пальцами жесткие, прямые волосы сына.
Однажды поздней осенью, когда плоды сладкого картофеля уже почти созрели, на тропинке, ведущей к шалашу, показалось двое людей. Отец побледнел и выронил из рук самодельный каменный топорик, которым он рубил сучья для кана. Мать, тихо охнув, обняла прижавшихся к ней девочек и испуганно следила за тем, как приближаются чужие люди.
— Анльен-хасимника? Спокойно ли вы поживаете? — приветливо поздоровались пришельцы.
Они уселись на траве и стали говорить о том, что в лесу этим летом много грибов и ягод.
Один из них взял за руку маленькую Син Нэ:
— Ей три года? Невеста для моего сына. Ему скоро пять. Красивая будет невеста!
Потом он вынул из кармана толстую рисовую лепешку и поделил ее поровну между детьми. И мать Кима почувствовала, как уходит недоверие к этим простым, приветливым людям.
Поборов робость, отец пригласил гостей отведать сушеной плотвы. Старшая сестренка Кима принесла деревянную, вырезанную отцом тарелку, наполненную сладкими ягодами шелковицы, которые сегодня утром нарвал Ким, и тыквенную бутыль с ледяной водой из горного ручья. Гости отведали угощения и, в свою очередь, развязали заплечные мешки с дорожными припасами. Ким с удивлением и восторгом глядел на невиданные яства. Тут были куски вареной свинины с розоватым сладким жиром, коробочки с белым рисом, приправленным какими-то необыкновенно вкусными красными корешками и маленькими жареными рыбками, пышные кукурузные лепешки и желтые мучнистые колбаски из виноградного сока, которые просто таяли во рту.
Отец не расспрашивал нежданных гостей, зачем они забрались так далеко в горы: ведь очень невежливо задавать подобные вопросы гостям. Но когда закончился ужин и глаза ребятишек стали слипаться, гости закурили с отцом лесной табак, сделанный из листьев дикой вишни и сухого мха, и заговорили о деле.
1
Отец.