Страница 4 из 51
4
Магнитофонные записи превращались в стенограммы.
Письма и рукописи — в микрофильмы.
Росло собрание перекопированных материалов истории.
А подлинники документов, если была на то воля собственников, оставались в их руках по–прежнему.
Потом все собранное было размножено в трех экземплярах, чтобы стать достоянием трех равноправных хранилищ архива. Одно разместилось в библиотеке Калифорнийского университета (Беркли), другое — в Философском обществе Америки (Филадельфия), третье — в Институте имени Нильса Бора (Копенгаген). Архив источников к истории квантовой физики стал еще и потому уникальным, что возник» сразу в трех копиях для независимого хранения. И для удобства использования его ценностей.
А в 1967 году вышла удивительная книга в строгом сером супере. 176 страниц большого, формата и тесной печати. Почти сплошь — за вычетом предисловий — текст без текста: нескончаемая вязь календарных дат, географических названий, биографических справок, библиографических ссылок, мудреных аббревиатур… Имена, имена, имена… Среди них и наши выдающиеся исследователи микромира: А. Иоффе, П. Капица, Л. Ландау, Д. Скобельцын, И. Тамм, В. Фок, Я. Френкель… Заглавия, заглавия, заглавия — написанных и недописанных трудов, прочитанных и непрочитанных лекций, сделанных и несделанных сообщений… И прочее — все в этом перечи–слительно–справочном роде… Вот уж и впрямь — книга не для чтения! А между тем…
Это увлекательнейший путеводитель по времени — по первой трети XX века, потрясшей основы классического природоведения и перевернувшей физическую картину мира. Потому–то физики–философы–историки согласны между собой, что для этих трех десятилетий не нашлось бы параллели на протяжении трех веков, протекших с ньютоновских времен.
В сущности, это путеводитель по нашей «хорошей истории, которую лучше всего начинать с начала». Конечно, очень удобно путешествовать с путеводителем, но и очень обременительно. Путеводитель — тяжкая укоризна: вот и этого не успел посмотреть, вот и здесь не сумел задержаться, вот и тут сплоховал, обойдя стороной па мятные достопримечательности… Путеводитель предлагает десятки соблазнительных маршрутов. Но когда возможности путешественника ограничены, он вынужден выбирать с сожалением какой–нибудь один, как правило, самый впечатляющий. А для такого маршрута путеводитель всего менее нужен. И нам вовсе не придется поминутно заглядывать в папки с научными исповедями ветеранов или в папки с их корреспонденцией. Напротив, довольно редко: впереди не науковедческое исследование, а скорее вольное, хоть и невымышленное, повествование о квантовой революции, да к тому же только об ее решающих событиях и ключевых героях.
Почему же захотелось начать с этого совсем необязательного рассказа о рождении архива документальных источников к нашей хорошей истории? А потому, что так без промедлений делается зримым ее масштаб, ощутимым — ее драматизм, волнующей — ее человечность.
За год до смерти Нильс Бор написал: «Было замеча тельным приключением жить в ту эпоху…».
Так когда же она все–таки началась?
Путеводитель по времени — каталог архива — указывает дату: год 1898–й.
Согласимся.
Еще два слова самооправдания…
О многом из того, о чем будет речь впереди, мне уже случилось рассказывать в трех книгах — «Неизбежность странного мира», «Резерфорд», «Нильс Бор». И хотя эта небольшая книга по замыслу иная, чем те три, можно ли избежать повторений? Заранее знаю — не избежать. И тоже заранее хочу попросить читателя великодушно простить мне это.
Глава первая. Два старта.
1
Девятнадцатый век покидал историческую сцену так, точно ему мало было столетним трудом заслуженного титула — «век пара и электричества». Захотелось напоследок утвердиться в отцовских правах и на титул «атомного века». Это ему удалось:
1895 год — открытие рентгеновского излучения.
1896 год — открытие радиоактивности.
1897 год — открытие электрона.
Эти три открытия и вправду возвестили новую эпоху в естествознании.
Первые два феномена поразили воображение современников своей броской таинственностью: некие лучи пронизывали непрозрачные тела насквозь. Они позволяли видеть невидимое. Природа вдруг обнаружила возможности, словно бы вполне мистические.
Третье открытие выглядело гораздо скромнее и темой газетных сенсаций не стало. Оно принадлежало к числу тех лабораторных побед, какие могут оценить только посвященные. И то не сразу. И не все.
Через сорок лет первооткрыватель электронов — кембриджский профессор Дж. Дж. Томсон — вспоминал:
— Я сделал первое сообщение о существовании этих корпускул на вечернем заседании Королевского института в очередную пятницу 30 апреля 1897 года… Много времени спустя один выдающийся физик рассказал мне, что подумал тогда, будто я всем им нарочно морочу голову. Я не был этим удивлен, ибо сам пришел к такому объяснению своих экспериментов с большой неохотой: лишь убедившись, что от опытных данных никуда не скрыться, я объявил о моей вере в существование тел, меньших, чем атомы.
Так вот что смущало: мысль о реальности тел, мень ших, чем атомы! А сегодня может смутить само это признание. Неужели на исходе великого века естествознания физики еще так мало знали о микромире, что у них не было даже уверенности в сложности атомов? Больше двух тысячелетий отделяло их от древних атомистов, а представление о первоосновах вещественного мира было у них едва ли не тем же, что у Демокрита или Лукреция Кара (не трудившихся с утра до вечера ни в каких лабораториях).
Это делает психологически понятной «большую не охоту», с какой пришел к своему открытию сорокалетний глава Кавендишской лаборатории в Кембридже. И это же исторически придает величие его научной заслуге.
Но с другой стороны, разве корпускулы, обнаружен ные Томсоном, не были давно предугаданы физической мыслью? Действительно, полутора столетиями раньше — в 1750 году —Вениямин Франклин, мастеривший громоотводы, верно почувствовал и резонно рассудил: «Электрическая материя состоит из чрезвычайно тонких частиц». А в 1891 году, за шесть лет до томсоновского сообщения, его соотечественник Джонстон Стони дал уже имя этим гипотетическим частицам — «электроны». Томсон мог не придумывать нового имени для своих корпускул. А это значит, что его «неохота» могла бы уж и не быть столь «большой»…
Его вера в существование электронов, о которой объявил он в 1897 году, еще нуждалась в прямом эксперимен тальном подтверждении. Надо было показать: вот они — не вычисленные на бумаге в результате косвенных соображений, а реальные, во плоти, смотрите и даже пересчитывайте их, если угодно, по отдельности! Он придумал, как это сделать: он сумел одеть их в капельки тумана, обволакивающего всякие электрически заряженные пылинки. Электроны в его искусных опытах зримо продемонстрировали свое бытие.
Это произошло уже в следующем— 1898–м — году.
Так началась не завершенная и поныне длинная череда всегда волнующих открытий элементарных частиц материи. Но, правда, термина этого тогда еще не было.
2
Драма идей заученно повторяется из поколения в поколение.
Интересно, почему восьмидесятилетний Дж. Дж., публикуя в 1936 году книгу «Воспоминания и размышления», не захотел сказать читателям, кто был тем выдающимся физиком, который воспринял весть об электроне, как морочение головы? Может быть, Томсон решил оберечь его имя от наших сегодняшних просвещенных улыбок?
Вернее всего, то была доброта старости, которая и для себя ищет ответной доброты. Переживший все свое поколение, старый Томсон в ней нуждался. С годами он превратился, по выражению Резерфорда, в «кембриджскую окаменелость», ибо в свой черед воспринял как мороку новые физические идеи, прежде всего квантовые. «Он поставил себя вне физики», как сказал позднее историкам Нильс Бор. Не рассчитывая на снисхождение молодых, постаревший Дж. Дж. и жизнь–то повел как бы вне жизни: некогда общительный и легкий, он зажил в отшельническом уединении. В этом уединении он и вспоминал свои звездные годы. И чувствовал: нынешняя ирония по поводу тогдашнего консерватизма его выдающегося коллеги обернулась бы теперь против него самого. Вот он и утаил имя скептика.