Ветки кизила

Даже спустя месяц, с тех пор как она появилась в доме, ей никак не могли привить благородные манеры за столом и научить отвечать «да, я вас слушаю», когда к ней кто-то обращался. Спускаясь по лестнице, девочка производила такой шум и так громко говорила и смеялась, будто вокруг больше никого не существовало. Всех детей называли по именам: «Селим, Фахри, Фахрийе, Нимет», а ее — не иначе как «дитя дома».

Когда взрослые возвращались домой с угощением, Гюльсум выбегала навстречу впереди всех детей. Если собирали в саду урожай, она пихала в рот самые лучшие плоды. А когда дети запевали песню, она все время мешала им, громко выкрикивая грубые слова.

Надидэ-ханым говорила:

— Гюльсум, я обещала человеку, который назвался твоим дядей, что буду хорошо заботиться о тебе. Я не отделяю тебя от своих родных детей… Но я хочу, чтобы ты выросла человеком… Ничего страшного не случится, если ты станешь лучше относиться к нам… Каждый месяц я буду откладывать для тебя деньги. Капля к капле — и получится озеро. Я соберу для тебя хорошее приданое. Выдам тебя замуж за прекрасного человека, когда вырастешь…

Гюльсум слушала эти слова, и казалось, что она согласна с ханым-эфенди. Однако по ее растерянному взгляду становилось понятно, что мыслями она находится где-то в другом месте.

Однажды в саду между детьми произошла большая ссора из-за того, кто первый сядет на качели. Кроме того, одни хотели, чтобы Гюльсум качала их, другие же хотели качаться сами.

К этому моменту Гюльсум наконец-то смогли вбить в голову, что то, что пожелают дети, должно быть обязательно исполнено. Однако сейчас она растерялась и не знала, кого из них слушать.

Гюльсум не представляла, что делать и кому угодить. Селим рос нервным, капризным ребенком, которому был не мил весь белый свет, когда он сердился. Он бросался на девочку со словами: «Бесстыжая, грязная собака… ты ешь хлеб моего отца… знаешь, что я с тобой сделаю, если ты меня не послушаешься?» — и начинал вырывать ей волосы, царапать лицо и бить ногами. Раньше Гюльсум терялась и старалась сдерживаться. Но по мере того, как в ее душе росло раздражение, она злилась и тоже начинала колотить Селима.

Вечером ранее разыгрался сильный южный ветер, высокие морские волны разбросали камни на берегу и разрушили окраину сада, наполнив его обломками остовов лодок, всякой грязью и водорослями. Виноград имел кислый морской привкус. Домашние не спали до утра. Нервы у всех были на пределе. А тут еще и дети с самого утра искали повод для драки. А стычка Селима и Гюльсум еще сильнее подлила масла в огонь. С криками: «Догоняйте ее, этот медведь убивает Селима!» — они навалились на Гюльсум.

Из-за того, что буря бушевала всю ночь, а никто из родных хозяйки дома не находился в пути и волноваться было не за кого, она начала тревожиться за всех людей, которые в это время находились в море, но поскольку ей лично был незнаком ни один из них, тревога не достигла апогея… Потом Надидэ-ханым вспомнила о своих долгах и испугалась, затем нашла в словах друзей, дочек, зятьев скрытый злой умысел и рассердилась. Кроме всего прочего, она думала о том, как и почему терпела выходки Гюльсум целый год, и, поняв, что от нее хорошего ждать нечего, решила вышвырнуть негодницу из дома. Но вместе со спокойствием от принятого решения ею овладел страх перед Аллахом, перед бесконечными адскими муками и ответом в судный день, и она долго проплакала.

Утром глаза Надидэ-ханым совсем покраснели и опухли, она как неприкаянная бродила по дому, временами останавливалась и бралась руками за виски, будто у нее начиналась мигрень. Дочери силой уложили ее в постель и уговорили поспать.

Крики детей вырвали ханым-эфенди из спутанного и неспокойного сна. Увидев, как в саду Гюльсум и ее внуки вцепились друг другу в горло, женщина, словно обезумев, вылетела на улицу без тапок и с непокрытой головой.

Из-за драки Гюльсум не заметила, в каком состоянии хозяйка дома. Вырвавшись из рук детей, она закричала:

— Мама, смотри… меня бьют! — и спряталась в складках юбки ханым-эфенди.

Однако вместо ожидаемой помощи Надидэ-ханым схватила ее за уши и влепила девочке две пощечины.

Ханым-эфенди, с трудом сдерживая себя, чтобы не расцарапать девочку ногтями, истошно вопила:

— Задрал бы тебя горный медведь!.. Ну-ка, посмотрим, какой рукой ты их била?.. Ты глупа и неблагодарна… Не забыла ли ты, как еще вчера таскалась по улицам в рваных башмаках? И как больно бьет колотушка, ты тоже забыла?.. Да не испытает Аллах недостатка в палках на ваши головы…

Женщина еще не до конца успокоилась, но на ее лице читалось раскаяние. Чтобы не показывать этого, она вернулась в дом.

Почему она не осталась верной своей клятве больше не способствовать раздорам в доме? Ее огромный жизненный опыт показал, что против этих созданий невозможно найти другое средство. Если бы она была безжалостным человеком, то все бы ничего. Однако возиться с этими маленькими сорванцами для жалостливой, мягкосердечной женщины, которая боится обидеть даже муравья, — это слишком!

Да, ханым-эфенди раскаивалась в том, что ударила Гюльсум, но, как ни странно, пощечина пошла ей на пользу. Девочка перестала смеяться так громко, больше не топала, спускаясь по лестницам, и не носилась с детьми сломя голову, как прежде.

Это происшествие решило и еще одну важную проблему. До этого Гюльсум постоянно обращалась к Надидэ-ханым «мама». Ханым-эфенди была мягкосердечной. И если чужой ребенок, сирота называл ее «мама», она не видела в этом ничего страшного. Она даже специально убеждала девочку, говоря: «Я твоя мама… ты дочь этого дома!» Однако было ясно, что рано или поздно окружающим покажется странным, что приемный ребенок постоянно зовет хозяйку дома «мамой»!

Ханым-эфенди несколько раз пыталась потихоньку объяснить это Гюльсум. А более открыто высказать свои опасения ей мешали нежность и человечность.

Одним словом, этот вопрос, несмотря на его незначительность, казался неразрешимым. Но после происшествия Гюльсум стала обращаться к женщине «ханым-эфенди», хотя ей этого никто не говорил.

Глава шестая

Таир-ага не умел ни читать, ни писать, однако придавал настолько большое значение книгам и разворачивал такую пропаганду пользы образования везде, где бы он ни появился, что если бы сам являлся грамотным, он не был бы столь бесправным.

По его мнению, бедность рабочих и крестьян, трудности, которые они переносили, происходили от их безграмотности. Он полагал, что грамотный человек обязательно находит работу в родном краю, а не колесит по всей стране ради случайных заработков.

В течение тридцати лет дети, живущие в особняке, которые начинали учиться грамоте, свой первый урок получали всегда от него:

— Если будете слоняться без дела, толку не будет. Человек должен быть образованным, должен изучать всё вдоль и поперек. Работа — это не то, что вы знаете. Вам откроются искры, похожие на те, которые высекает кремень. Каждая из них величиной с пирог, и ее блеск увидим и я, и вы. Если ваши руки не будут держать ручку, позже им придется держать лопату или весло, это точно. Если вы не вложите в ваши головы знание, потом вы поставите на них подносы… Тем, кто не хотел учиться, наш Пророк говорил «финнари, финнари», что по-арабски значит «ты сгоришь в адском огне»… Вот ты видишь бутылку… На ней написано «лекарство»… Если будешь неграмотным вроде меня, ты выпьешь предполагаемую микстуру, отравишься и умрешь… У одного богача был ребенок, и он говорил: «Зачем мне учиться читать и писать? Я буду жить в доме моего отца, проедать его наследство и радоваться жизни!» Однако все вышло не так… Давайте-ка я вам быстренько прочитаю, отчего плакал сын, когда умер его отец.