Ветки кизила

Молодая женщина ответила:

— Да, Мурат говорил мне… — и попыталась подняться.

Ханым-эфенди беззаботно сказала, будто они жили вместе уже много лет:

— Не беспокойся, дитя мое, — и заботливо поправила ей подушку. Затем взяла стул и присела подальше от нее, у окна.

Вероятно, больная не общалась ни с одним образованным человеком из Стамбула и очень обрадовалась такому участию. Надидэ-ханым завела разговор о том, что более всего интересовало таких больных, как она:

— Я не врач, но многое знаю не хуже иного врача. Я видела несколько подобных больных, которые жили в окрестностях. Они были еще в более плачевном состоянии, чем вы. Но благодаря воздуху Стамбула их за три месяца поставили на ноги… Потом у них даже родились дети. Если бы погода стала более прохладной. Вам станет скоро значительно лучше… Да что там далеко ходить! Я сама семь лет была почти прикованной к постели… Расскажи-ка, кормилица… Расскажи моей дочери, как я заново родилась…

Заверения кормилицы звучали еще более убедительно, чем слова ханым-эфенди, настолько, что им поверила даже Надидэ-ханым. И, убедившись в том, что больная непременно поправится, начала радостно смеяться. Кормилица же тем временем давала рецепты самых разнообразных настоек и смесей. От этих лекарств, в отличие от тех, которыми лечит врач, не было никакого вреда. Например, вместе с молоком, которое она пила по утрам, требовалось быстро проглотить шарик горькой полыни величиной с горошину…

— Полезные вещества, которые содержатся в полыни, уже не раз спасали от смерти даже самых тяжелых больных, — говорила она.

Больная, которая уже совсем упала духом и которую давно ничего не интересовало, будто ожила и беспокойно поднимала брови, словно хотела получше все запомнить.

Со временем ее состояние улучшилось. Однако внешность оставляла желать лучшего. Она стала просто страшной. Ее тело все еще покрывали язвы, а волосы практически выпали.

Свет, проходивший через занавешенное окно, придавал ее лицу зеленоватый оттенок, похожий на цвет плесени.

Ханым-эфенди и кормилица с карамусала, утешая больную, краем глаза осматривали все уголки дома.

Если хозяйка дома слегла — значит, вся работа остановилась. На потолках виднелась паутина. На краешке стула висели мужские подтяжки и детский носок, на полу валялась рубашка. На разлитом в углу молочном киселе сидели мухи. Одна из запыленных бутылочек с лекарствами, которые стояли на подоконнике со стороны закрытой створки окна, перевернулась, и из нее капала вязкая красная жидкость.

Когда ханым-эфенди собралась уходить, она в очередной раз заверила больную:

— Вот увидишь, дочь моя: очень скоро мы пойдем гулять с тобой. А до этого мы будем навещать тебя постоянно. Если нужно будет что-нибудь сделать для тебя, ради Аллаха, не стесняйся… Ты же наша невестка.

Проходя по саду, гости позвали детей, чтобы приласкать их, однако те будто не понимали слов. Надидэ-ханым по доброте душевной испугалась, что, убегая, они упадут и сломают себе что-нибудь.

Пожилая женщина и сама поверила в те ложные заверения, которыми она обнадежила больную. Подходя к машине, она обратилась к кормилице:

— Надежда умирает последней… Но может быть, она еще и поправится, не так ли, кормилица?

Но та поджала губы:

— На все воля Аллаха, дорогая ханым… Она совсем плоха. Хорошо, если проживет больше месяца…

Глава тридцать первая

Ханым-эфенди осталась верной своему обещанию. Она приходила проведывать больную через день. А если не было времени, посылала кормилицу.

Молодая женщина и в самом деле нуждалась в родственной душе! Она радовалась каждый раз, когда видела ханым-эфенди. Несколько часов она была счастлива. Даже когда Надидэ-ханым входила в дом со словами: «Сегодня ты выглядишь лучше, дитя мое», — и снова начинала рассказывать сказки о здоровье, больной действительно становилось лучше. Однажды Надидэ-ханым застала молодую женщину в дверях, она была в тяжелом шелковом синем платье. Больная оделась за час до прихода гостей, причесалась и, когда показалась машина, вышла сюда, опираясь на служанку. Все Это было сделано для того, чтобы доказать Надидэ-ханым, что ее надежды не напрасны. Ханым-эфенди, из сада завидев женщину, обеими руками ухватилась за дерево. Будто поощряя ребенка, который делал свои первые шаги, она хлопала в ладоши: «Слава Аллаху, слава Аллаху, дочь моя». Однако когда она подошла ближе, то увидела в глазах женщины растерянность. Зайдя за ее спину, Надидэ-ханым взяла ее под руки, словно боялась, что та вдруг может упасть и умереть.

— Большое спасибо, дитя мое. Но не утруждай себя более. На сегодня достаточно, — сказала она.

Теперь ханым-эфенди начала также помогать ей по хозяйству. Она не делала разницы между уборкой собственного дома и комнат в этом доме. Подобрав юбку, Надидэ-ханым собственными руками мыла пол в комнате больной, а кормилице из Карамусала доверила штопать рваные вещи. Иногда они привозили с собой Гюльсум и вместе приводили в порядок кухонные принадлежности и подметали комнаты.

Надидэ-ханым не была сильна в домашнем хозяйстве. Однако она слышала, как Мурат-бей с восхищением и гордостью рассказывал о своей чистоплотной и старательной матери, и стремилась показать себя такой же.

Теперь мутасарриф, который взял за правило приходить к ним домой каждый день, говорил: «Тетушка, я даже и не знаю, как вас благодарить. Ты снова вчера похлопотала… С твоей помощью я снова спал в чистой комнате, а в мой желудок попала пара кусочков свежей пищи… Ты бесподобная хозяйка!» — От его слов пожилой женщине казалось, будто у нее за спиной вырастают крылья. Она прямо-таки мурлыкала от радости, словно кошка, которую только что приласкали.

А барышни по-прежнему над ней насмехались: «Мама, ты прямо влюбилась в этого человека. Куда подевалась твоя прежняя ненависть?» Хозяйка дома ничего им не отвечала. Иногда смеялась вместе с ними, а временами сердилась:

— Да ну вас, разве вы не знаете, что такое человечность и родственные чувства? Люблю я этого человека или нет, какая разница… Как бы там ни было, это наш родственник. И притом, рядом с ним несчастная больная женщина, которой осталось жить несколько дней…

Отчасти эти слова были правдой. У Надидэ-ханым не осталось прежней ненависти к Мурату, однако она все равно не могла полностью доверять ему. Мурат был семейным человеком и очень дорожил вновь обретенными родственниками.

Вскоре выяснилось, что он прекрасно относится к жене и детям. Хотя в его доме хозяйство было заброшено, но разве он в этом виноват? Мужчина не обязан разбираться в домоводстве, как женщина. И потом, Аллах оградил этого человека от таких пороков, как пьянство и азартные игры. Детей он не бил, а когда разговаривал с женой, из его глаз скатывалась скупая мужская слеза… Ко всему прочему он был богат, даже очень… Если этот человек не хороший, о ком же тогда можно это сказать? Раньше Надидэ-ханым всегда хвалила собственных зятьев, называя их ангелами. Но если бы, спаси Аллах, они испытали хоть толику тех трудностей, что выпали на долю этого человека, можно ли было о них сказать подобное?

Наконец, Мурат был искренним и честным человеком. Никого не стесняясь, он говорил всю правду в глаза.

Но у него все же имелся один недостаток, с которым ханым-эфенди никак не могла смириться: хвастовство.

Мурат время от времени заводил разговоры о своем богатстве и храбрости. Когда он еще служил кайма-камом и ехал, лишь Аллах знает, откуда, на дороге он встретил четырех разбойников. Бандиты окликнули его. Однако Мурат выхватил ружье у одного из сопровождавших его жандармов и убил одного из разбойников, второго ранил, а остальных упустил.

Мутасарриф рассказывал об этом происшествии трижды за десять дней. Для сына безумного Джафера это не являлось чем-то из ряда вон выходящим. Каждый раз, когда хозяйка дома слушала эту историю, она вся дрожала. Но спустя некоторое время у пожилой женщины зародились смутные подозрения, и она начала чувствовать необъяснимую антипатию к Мурат-бею.