Ветки кизила

Ее пение было настолько комичным, что повар от удовольствия хлопал в ладоши.

Иногда Дурсун-ага давал Гюльсум «лекарства, чтобы она увидела во сне Исмаила», вроде тех, которые предлагала ей Невнихаль-калфа.

— Девочка, если ты почистишь вон те картофелины, не разорвав кожуру, или выпьешь ложку воды, в которой помыли посуду, ты увидишь своего брата…

Однако повар в своих шутках не знал меры. Однажды он снова на полном серьезе сказал Гюльсум:

— Девочка, сегодня ночью я опять видел твоего Исмаила.

Глаза Гюльсум заблестели:

— Правда? Как ты его видел? Что он делал?

— Он ехал в ад под звук барабанов, сидя на паршивом осле задом наперед.

Девочка неожиданно произнесла:

— Придурок, — и влепив повару пощечину, убежала.

Конечно же, он так просто этого не оставил. Девочка с криками бежала по лестницам, Дурсун догонял ее и лупил шумовкой, куда попало. В доме поднялся страшный шум. Хозяйка дома подумала, что начался пожар, и чуть не упала в обморок. Повар топтался на входе в женскую половину дома, куда ему было запрещено входить.

— По данному мне праву, я раскромсаю эту проказницу на мелкие кусочки, как режут мясо. Если вы помните, я никогда не говорил о вас ничего плохого, однако… Она сейчас выдала мне такое… Если я прощу ей это, клянусь, я отрежу свои усы и выброшу их в корыто для мусора.

Когда ханым-эфенди сердилась, она не разбирала, кто прав, кто виноват, а отчитывала обоих и даже случайно подвернувшегося под ее горячую руку. Пока этот повар без стеснения кричал, Надидэ-ханым ударила кулаком по двери так, что задрожали стекла.

— Сейчас получат на орехи и твои усы, и твое мусорное корыто! — закричала она. — Ты решил, что находишься на горе, ишак… Прочь отсюда на свою кухню, он еще и орет! Разве ты способен понять детвору?..

Гнев повара мгновенно улетучился, и он поплелся на кухню. Ханым-эфенди не желала выяснять причину ссоры и только сказала:

— Я очень разволновалась… Если я сейчас поймаю этого негодника, ему не поздоровится. Вечером придет Феридун-бей и накажет его.

Однако, на счастье Гюльсум, офицер вернулся вечером домой с повышением. Это означало, что будет праздник для всех домашних.

Ханым-эфенди собрала вокруг себя детей и дала им строгие наставления:

— Смотрите, не говорите ничего при Феридун-бее…

Гюльсум спаслась от наказания. Однако ей запретили в дальнейшем появляться на кухне.

Глава семнадцатая

Гюльсум опять начала собирать деньги. Теперь она не покупала на улице грошовые вещи, а изо дня в день складывала монеты в кубышку, которая стояла в шкафу ханым-эфенди.

Теперь, чтобы не вызвать подозрений по поводу того, откуда у нее взялись деньги, в любое время она давала подробный ответ:

— Вот эта сотня ваша, вы сами дали ее мне, дорогая ханым-эфенди, разве вы не помните?.. Этот куруш от Феридун-бей… А эту двадцатку я нашла, когда подметала в комнате у Сенийе-ханым, и она сказала: «А возьми ее себе!» Если хотите, спросите у нее. Я вас не обманываю.

Хозяйка дома весьма высоко ценила такую бережливость девочки. Чтобы ее поощрить, она сама иногда бросала в кубышку два-три куруша.

— Молодец, Гюльсум. Так и должно быть. Если транжирить деньги, ничего хорошего не выйдет. Живот сыт, а спина голая… А так можно насобирать и сотню лир… Купишь себе разные вещи, будешь жить с удобствами, — говорила она.

Впрочем, Гюльсум не строила таких далеко идущих планов. Она хотела заказать на эти деньги мевлюд для Исмаила. Ведь чтобы задобрить обиженных умерших, не было другого выхода!

Возле клуба, который находился на дороге, спускавшейся от дома к Аксараю[34], жили две вдовы. Они были сестрами. Старшая ходила по домам стирать белье и мыть полы. А младшая была слепой; восемь или десять лет назад она заболела оспой и лишилась глаз. Так как у этой слепой женщины был очень красивый голос, иногда она за несколько меджидие читала в окрестностях мевлюд для бедняков. Те, у кого не имелось возможности заказать мевлюд у хафиза в большой мечети, клали ей в руку двадцать-тридцать курушей, и она выполняла свое дело.

Эта женщина и должна была читать мевлюд для Исмаила. Эту идею Гюльсум подбросила старшая сестра богомолицы, которая приходила к ним домой мыть полы. Хозяйка дома, услышав эту новость, будто бы рассердилась. Было неправильно, что девочка водит тесную дружбу с такими женщинами. Сегодня они прочитают мевлюд, а завтра, кто знает, что им взбредет в голову, еще, чего доброго, и дом обворуют. Впрочем, намерение девочки было настолько чистым и невинным, что Надидэ-ханым не смогла отказать ей и после заверений Гюльсум, что больше никто об этом не узнает, согласилась. Конечно, в этом не было ничего плохого.

Из кубышки Гюльсум они взяли сто сорок восемь курушей. Этих денег хватило на то, чтобы прочитать мевлюд для Исмаила, даже еще осталось.

Потом в конфетной лавке купили несколько коробок поминальных конфет. Гюльсум собственноручно завернула каждую конфету в фантик, сделанный ею из алой и зеленой папиросной бумаги.

Барышни посмеивались:

— Вай, что будет с теми, кто съест конфеты из ее рук!

А дети, чтобы позлить ее, хватали фантики и убегали. Девочка бежала за ними следом и умоляла:

— Отойдите, вот прочитают мевлюд, тогда и съедите… Я же их вам приготовила!

Впрочем, Гюльсум и сама съела несколько конфеток, которые ей особенно понравились, но потом устыдилась своего поступка.

Кормилица с Карамусала, дабы немного посмеяться, спросила у нее:

— Девочка, а не смешала ли ты свои деньги с ворованными? Ведь будет грех.

Гюльсум заверила ее:

— Нет, все законно, я не украла ни одного куруша.

Наконец, после долгих приготовлений настал день мевлюда. Невнихаль-калфа оделась и подпоясалась, словно шла на какое-то большое событие. Случайно встретив ханым-эфенди, она начала сплетничать:

— Мы не могли позволить себе то, что эта бедная крестьянская дочь. Мы не в состоянии были заказать по нашим умершим не только мевлюд, а и простую молитву.

Погода была прекрасной. Ханым-эфенди сказала своим дочерям:

— А ну-ка, дети мои… Немного подышим воздухом. И заодно посмотрим из окна мечети, что там делает эта сумасшедшая девчонка?

Барышни, уже собравшиеся было выйти из дома и направиться в мечеть, в течение двадцати-тридцати минут не могли оторваться от окон. На счастье Гюльсум, собралось неожиданно много народу. Все дети, которые были на улице и кого она угощала красными и зелеными конфетами, стопились возле мечети. На заднем дворе, рядом с Невнихаль-калфой, сидели старухи с четками и в головных платках. По одну сторону от слепой богомолицы находился восьмидесятилетний имам мечети, по другую сторону — нянька, напротив сидела Гюльсум и дети из их семьи. Наряд имама, похожий на наряд Невнихаль-калфы, внушал уважение: новая мантия, чистая рубашка, темная шаль, накинутая на плечи на манер покрывала. Старик пытался пресечь веселость собравшихся в мечети, большую часть которых составляла детвора, с печальным и торжественным видом слушал чтение мевлюда. Временами он глубоко вздыхал и произносил «Аллах, Аллах» — моргал глазами и кивал головой из стороны в сторону.

У слепой женщины и вправду оказался очень красивый голос. Однако ее спокойствие постепенно улетучивалось, и она стала срываться на крик, словно не в силах более вытерпеть что-то. И потом, поскольку она читала наизусть, то часто пропускала некоторые места, путалась, начинала снова, если не могла вспомнить первую часть фразы, и выдумывала что-то от себя.

Старый имам от этого голоса и фальши начал беспокоиться и ерзать на своем месте. Пользуясь тем, что женщина ничего не видит, он подавал знаки няньке. Но тот ничего не замечал. Таир-ага слушал молитву с задумчивым лицом, время от времени смотрел то на собравшихся в мечети, то на стоящую перед ним корзину с конфетами и старался вычислить, хватит ли конфет на такую толпу сорванцов. Ведь если не хватит, спастись от детворы будет непросто. Хотя можно разделить конфеты пополам.

34

Аксарай — торговый район Стамбула.