Страница 19 из 44
Основная причина хорошего отношения Невнихаль-калфы к Гюльсум заключалась в ее стремлении сделать из девочки сыщика и узнавать, кто из домашних и что о ней говорит. Гюльсум идеально подходила на эту роль. Не было такого места в доме, куда бы она не могла войти. Домашние не считали нужным утаивать от нее свои разговоры, так как она казалась им бестолковой. Но для тесной дружбы черкешенки и девочки имелись и еще некоторые причины.
По мнению Невнихаль-калфы, смерть стояла выше всех чинов. Умер ли визирь или паша, не имело значения. Она считала, что, когда умирает даже самый незначительный человек, он уходит в мир иной, приближается к Аллаху, общается с пророками, путешествует вместе с ангелами и получает силу и возможности для помощи в исполнении желаний оставшимся на земле.
И потом, все те, кого любила эта пожилая женщина, о ком заботилась, уже давно ушли в мир иной, осталась лишь куча их детей.
В конце дома была небольшая комната — «совиное гнездо», как называла ее хозяйка дома. Там хранилась память об умерших. Когда черкешенка здесь находилась, перед ее глазами из глубины прожитых лет проходили тени и лица ушедших, которые казались ей реальнее, чем живые люди.
Поэтому ползавший на четвереньках, не очень отличавшийся от щенка, слабый, грязный Исмаил после смерти неожиданно превратился в очень важную персону, и Гюльсум тоже почувствовала себя причастной к этому событию.
Никто в доме не придавал значения этой смерти. А для Невнихаль-калфы это стало прямо-таки целой проблемой. По ночам она заставляла девочку совершать омовение и намаз, а днем жгла ритуальные щепки и тоже совершала намаз.
Она намеревалась выяснить у Гюльсум дату смерти ее брата. Девочка так серьезно задумалась над этим, что вспомнила день, когда кормилица с Карамусала случайно сообщила ей об этом. Невнихаль-калфа, взяв за основу эту вымышленную дату, долго считала на пальцах и наконец определила, что со дня смерти Исмаила прошло сорок дней.
Девочка попросила няньку купить в Сарачханебаши сладостей на все те тридцать или сорок курушей, которые ей удалось накопить. Ее целью было накормить этими сладостями всех домашних, чтобы они помянули Исмаила. Поначалу нянька сильно возражал. Если ханым-эфенди узнает об этом, она может выкинуть на улицу и девочку, и Невнихаль-калфу, и даже его самого, за то, что способствовал этому.
Надидэ-ханым очень боялась смерти и тому подобных вещей. Ей казалось, что весь дом будто бы наполняется могильным духом и запахами загробного мира.
Даже заупокойную молитву по смерти ее любимого паши читали не дома, а в мечети Лалели[31].
Поэтому поминальный обряд по Исмаилу был проведен тайно, и нянька раздал большую часть сладостей, которые он купил в Сарачханебаши, беднякам на улице, а домой принес только около десяти конфет. Впрочем, Гюльсум, воспользовавшись тем, что вечером ханым-эфенди ушла в гости, захотела дать барышням и детям хоть по одной конфетке.
Барышни никак не могли понять, по какому поводу угощение, и пребывали в замешательстве.
Видя это смущение, Гюльсум умоляла их:
— Любимые мои ханым… Клянусь, все чистое… Я вымыла мисочку с мылом. Возьмите, хоть штучку… — Было необходимо, чтобы они съели хоть одну поминальную конфетку. Потому что этой ночью Исмаил уже начнет разлагаться, и те, кто почувствует сладость поминальной конфеты у себя во рту, должны были хоть немного ощутить ту боль, которую почувствует тело Исмаила!
В ту ночь после омовения в комнате Невнихаль-калфы произошло тайное торжество. В спальне старой черкешенки находился сундук. Невнихаль-калфа боялась, что из-за беспорядка в доме умершего не проводят в последний путь должным образом, и потихоньку складывала в свой сундук все необходимое: мочалку, полотенце…
После того как Невнихаль-калфа заставила Гюльсум совершить омовение, она открыла сундук и извлекла из него два зеленых головных платка, один повязала на голову девочке, а второй — себе. Потом достала немного святой воды, розовой воды и ритуальных щепок.
В тот вечер пожилая женщина проделывала всю работу старательно, неутомимо и очень серьезно, будто маленькая девочка, играющая с куклой.
Ах, эта женщина! Разве не напрасно не прощала ее Невнихаль-калфа? Старая черкешенка с гордостью и наслаждением исполняла эту странную обязанность. Уже много лет дети и прислуга в доме узнавали от нее молитвы и обряды.
Казалось бы, будь хозяйка дома умной, она должна была благодарить ее и всячески за нее молиться. Однако та, напротив, старалась отдалить от Невнихаль-калфы детей и прислугу и, как только слышала, что старушка заводит с ними речь об Аллахе и пророках, начинала ругаться.
Надидэ-ханым так объясняла эти капризы:
— Если бы она вела эти разговоры чисто по-человечески, почему бы и нет? Однако у нее другие цели… Сделать прислугу такими же сплетниками, как она сама, научить их подслушивать. За что мои слуги получают ежемесячное жалованье — за обслуживание дома или за молитвы? Все чаще и чаще я обхожу дом и замечаю, что они собираются для намаза. Приготовят стол, зажгут лампы и давай молиться то о том, то об этом. Хоть говори, хоть нет. А как можно заставить работать человека, совершающего сейчас намаз?.. Что касается детей, то тут еще хуже… Обмывающая покойников старая черкешенка только и знает, что твердить о смерти. То когда покойного опускали в могилу, он стучал в крышку гроба и кричал: «Увы, я умер!» То когда имам читал над могилой молитву, она тряслась и дрожала. То Мюнкир и Некир[32] в адском пламени вырывали человеку язык. Милостивый Аллах, разве только в этом заключается вера? Наверное, все это неправда, но если что-либо подобное свалится на наши головы, тогда посмотрим… но зачем же сейчас заставлять трепетать детские сердца? Ночью детям начали сниться кошмары… Что хорошего, если они будут только бояться и раздражаться.
В ответ на такие умозаключения ханым-эфенди Невнихаль-калфа обижалась не только на нее, но и на всех домашних.
— Прекрасно… Прекрасно… В этом доме я была единственной, кто читал молитву по усопшим и почитал имя Аллаха… Теперь я не буду вмешиваться ни в вашу жизнь, ни в вашу смерть. Не зря достаток ушел из этого дома, — говорила она и запиралась в своей комнате. Больше она уже не вмешивалась ни во что. Однако, как только в доме кто-то заболевал, она тотчас начинала суетиться, словно ветеран, который получил весть о войне.
В ту ночь Гюльсум до того усердно молилась и плакала в комнате Невнихаль-калфы, что ее горе все в доме ощущали еще где-то около недели.
Глава шестнадцатая
Понемногу девочка начала приходить в себя.
Собственно, теперь и не могло быть иначе. Исмаил значил для нее теперь не больше, чем выброшенная вещь. Стал не более чем воспоминанием. Когда Гюльсум осознала это и не смогла больше ничего придумать по этому поводу, она уже хотела было изгнать из своего сознания этот траур, как потухший очаг, в котором сгорели все дрова. Однако Невнихаль-калфа не давала зажить душевной ране девочки и время от времени бередила ее.
Так как для маленького Бюлента нашли лучшую няньку, хозяйка дома больше не просила Гюльсум сидеть с ним по ночам.
Девочка, пользуясь удобным случаем, направлялась в комнату Невнихаль-калфы.
Так как зажигать верхний свет было запрещено, Гюльсум в темноте поднималась наверх, останавливалась перед дверью на лестницу, долго-долго прислушивалась к разговорам внизу и только затем направлялась в комнату черкешенки.
Невнихаль-калфа тоже привыкла к девочке. Несмотря на то что она совершала намаз, она постоянно прислушивалась, когда же послышатся шаги Гюльсум, приносящей свежие новости, как любители газет ждут очередной номер.
31
Лалели — достопримечательность Стамбула; большая имперская мечеть на углу одноименного переулка.
32
Мюнкир и Некир — ангелы, которые, по представлению мусульман, допрашивают умерших об их земных поступках.